ORDO, гл. 2

Умей быть самим собой, хотя бы три раза в сутки,
в трех разных случаях.




 Киль резал волну, пошлёпывая носом бархатистые барашки моря, возмущённые (и возмущённые ли), что их снова тревожили.
Гастромов стоял за штурвалом и сверял маршрут с компасом.
Все  точно, просто. Простота – залог надёжности.  «Суда строят для того, чтобы ходить на них в любую погоду».
И вот снова он, - капитан «Ordo».
Гастромов вспомнил, как всегда любил воду. В детстве трактора вырыли котлован посреди улицы, и тот котлован после обильных дождей наполнился бездной глинистого океана. С друзьями они соорудили плот и отправились в дрейф.
Тогда Василий, поднявшись во весь рост, тогда, без страховочного древка, которым из них, троих приятелей каждый владел на плоту, - связанных кое-как брёвнах,  испытывал подобные чувства.
То было чувство начала, дебюта путешественника, принимавшего ветер величественного горизонта и взгляда в параглей мечты…
Но теперь.
Яхту покачнуло, и корма, будто споткнувшись, подпрыгнула на какой-то высокой волне, плавно тут же опускаясь.
«Шуточки, ага!»
Оглянулся. Клиенты спали, видимо. Палуба пуста. Солнце печёт.
Тишина, шуршание моря, песнь чаек с отдаляющегося берега.
Яхта шла вдоль материка.
Ему вспомнился один из клиентов, нанявший его труд. Это был какой-то газетчик, журналист.
Он много курил и бросал окурки в море, что единственным раздражало в нем, а так…
В остальном – довольно мягкий малый, без претензий, однажды пропустивший обязательный завтрак по вине хозяина вахты, когда  тот проспал более двух часов положенного, пуская корабль на автопилоте.
Одутловатые лица обоих от вчерашнего вечернего излияния под сине-зелёным колером толкающейся ночи - вчерашнего, предвещавшей шторм…, как сидели за столиком, спустив паруса, беседовали… - на утро встретились.
- Приветствую, Стид Бонне! – Прокричал журналист, бухаясь в шезлонг.
«Кажется, имя его было Жак Бергц? Да, кажется, так».
Он высоко, характерно для его худощавой холерической натуры вскинул руку, улыбнулся.
Многое стёрлось с того похмелья с тем журналистом, и даже то, что Гастромов очень увлечённо рассказывал Бергцу, как держать управление  судна, и ещё что-то говорил о себе.
«Наверняка, что-то излишнее».
«Бесов журналист, пьяница!» - стоял Гастромов, стараясь тогда хоть что-то вспомнить.
- Чуть не влипли, - передал он тогда Бергцу, отчаявшись в памяти, - повезло, однако, опасная зона, - кораллы-то кругом!
- Ух, ты! Об этом я и не знал! То есть, они могли бы, - он выгнул палец, пошевелил им, - поцарапать бы дно нашего титаника?
- Они могли бы пустить, да, все наши шмотки с бутылками да на дно и заодно с головами!
Но Бергц посмеялся на то.
- А славный-таки вчера вечерок, а? – Щёлкнул пальцами, - лучший вечер моей жизни.
Василий смягчился - ароматом, бальзамом «Bianko» по сердцу слова пошли.
Что предъявить? Раздражение прошло.
Однако подобной шалости больше не жди!
- Да, вот ещё, - отметил Жак, - ты спал, а я взялся за управление твоим кораблём и держал курс во-он  на тот крохотный камешек, - он протянул руку на глыбу далекого острова, - ты мне сам вчера указал. Не забыта лекция поучительной навигации, а? Хороший я ученик?
Гастромов не верил, но, действительно, все случилось  именно так. Если бы не вмешательство Берца – яхту б давно понесло куда-то в сторону.
Ориентир был выдержан.
- Лишнего вчера набрали, это - да. Но я того-с, - Жак постучал по голове, все помню.
Гастромов союзнически взглянул на приятеля. И уже не важно, не так важно, что де он, возможно, сказал чего-то лишнего…
Рваный запах похмелья разносился по палубе.
- А я всегда говорил - лучшее времяпровождение для души - это, так сказать, весьма скромная компания: из одного, двух или трёх человек.
Все важные битвы совершаются на малых полях. На малых. Да-с. И женщины, например, это, ох, чувствуют! – Грустно на этот раз посмеялся журналер. - Им довольно мизинчика какого-нибудь разгорячённого парнихи, чтобы ввести его в курс собственного, его же, утоню, плана, блаженной дороги ковра, так сказать, судьбы. Да вот.
В том их доля, собственно, предназначение, выбор и мастерство их, - женской-то работы.
- Судьба и женщины? Хм, – Гастромов мотнул головой, - ха! Говорить нечего.
- Сложно все, да?
- Ну, почему?
- Да еще в море, скажи, да о женщинах! Ух-х, не пропасть бы окончательно! – Бергц снова посмеялся,
- Да, море…
- А много ли было их, женщин? Вот, например, у тебя? Вопрос не в физическом плане, нет.
Можно прочувствовать каждую, я опережу, каждую из них через некую тонкую грань, - тончайшую, которую спрашивает от тебя судьба. От тебя же.
Правильная судьба, которая обязана, обязана как-то подцепить тебя, но как?
Как ввести настроение, вам составить гарантию жизни, или «якобы жизни»? 
Как? Либо искалечить до самого, самого конца, до самой ниточки конца, либо, обозлив, удержать, настроить.
- Да-а, – протянул Василий, отчётливо слыша от перепоя чугунный звон в ушах.
«Перебрали вчера изрядно».
- Ну, ладненько… станет ещё время – поговорим, - Бергц мягко уложил свою спину в шезлонг, прикрыл глаза кистью, оголивши ладонь наружу.
Он пролежал, так молча некоторое время, потом, не роняя ни слова, спустился в трюм.
Он сошёл в тот же день.
Больше они не пересекались. Они как-то созванивались и даже назначили встречу, но не сошлось, - дела. Обеих дела обоим помешали.
Дела.
И вот - месяцы.
И вот теперь: на море – вечер. Блеклые фантастически - бесформенные фигуры растекаются по поверхности вод.
Сколько не вглядывайся, не рассмотришь ничего никогда.
Мистерия.
Огромные черепашьи тела медуз будто кроются там ли?
Или  выныривающие из жаркого моря, заглатывающие рожок воздуха головы их исчезают – не разглядеть.
Или семейства аспидов морские змеи с коричнево-фиолетовой чешуёй, оливковой чашей, шаркающих веслообразным хвостом, цепляются за добычу?
Или же одна лишь из них, наблюдает борт алюминиевого судна  и человека у руля, который хотел многого, многого, многого, но счастлив – малым. А не наоборот.
«Чудна природа», - Гастромов, поглядывал на погон штаксель-шкота регулирования угла натяжения паруса.
- Вы тут скучаете ли? – Услышал он голос «Елизабет - Элизабет – Елены».
Она оказалась позади него и смотрела вскользь нарочно, - на переливающиеся краски воды, которые пытались отразиться и на ее лице. Вниз был направлен бортовой фонарь.
Гастромов не нашёлся, что ответить.
- Я тоже…, - ответила она за него.
- А вам чего расстраиваться? – Заговорил он, - завтра – западные берега материка, прогуляетесь по прекрасному рынку, скупитесь. Вы же, например, тропические фрукты любите?
- Ах-х, я давно уже не на диете, - махнула Елена-Элизабет рукой, - можно, что хочешь!
Присела на тросы лера.
Опасно покачивались леерные стойки.
Гастромов отвернулся, чтобы не видеть, как она упадет. Это может произойти при самом незначительном качении яхты. Дальше – спасательный круг, - то, се, - мужественный и необходимый поступок, вознаграждение…
«Спасибкой» уже не обойтись!»
Но море было покойно.
Капитан обратился к клиентке.
Чаровала воду, полностью поглотилась мыслями своими там, и, казалось, совершено не замечала капитана.
Ещё? Глаза ее блеснули будто, и изрядно и вот-вот ещё что-то в них…, и будто нарочно, - даже ради него…
«Какие странные идеи!»
- Вы, наверное, думаете, что мы так – эдак немного странные, да? – Она обратила к нему лицо.
- Да, мне, собственно, кхе-кхе...
- Вам все-равно, хм, а мне – жить, - она снова нырнула видом в тёмное море, в расплавленный круг, куда созерцал фонарь, не рассматривая, впрочем, там ничего, глядя все как-то поверх. Задорно поблёскивающие хохолки волн…
Она продолжая думать о своём, своём чем-то, о своём.
- Вы, - начал Гастромов, - я бы советовал вам переодеться. Вот ваш муж под одеялом, а вы…
- Ах, муж! Муж!? Хо-хо! – Воскликнула она, - разве это муж!?
Гастромов помолчал, отгоняя даже идею о возможном развитии предстоящего разговора.
И они молчали.
И она молчала, искоса прижавшись щекой к выступившей костяшке своего плеча.
Он же позволил себе посмотреть на неё внимательнее, пока она не видела, но тут же - увы - уловил улыбку ее, - как  она вдруг преотлично почувствовала его, - секундой, - и, уловив движение, готова была ответить взглядом – да!...
Но ничего не предприняла.
«Ах, разве это муж?» - Продолжало звучать в шатающихся тросах.
Гастромову было все-равно.
«Вот, честно, - все равно!»
Интрига навязчивая, докучливая о «муже – не муже» - зачем? - зависла в полоскающейся атмосфере палубы…
«Расспросить бы что-нибудь. А зачем - тоже?»
Она повернулась к нему, но он уже не смотрел. Он спиной чувствовал колючий взгляд тот.
«В шутку, точно. Точно шутку, какую желает сотворить, баба!».
«Все решительные победы одерживаются на малых полях», - всплыли слова Бергца.
«Осторожней будь!»
Внимание же ее снова окунулось в море. Кажется.
Ее лицо, наверное, было по-чужому красивым так, - при мерцающих Фан-фонарях яхты,  и Гастромову захотелось бы разобраться в том.
«Мало ли что сие могло бы значить?»
 Он постоял еще немного здесь наверху, потом отправился в кубрик, шатко проходя мимо нее. Она повернула голову, едва не выворачивая шею, до конца сопровождала шаги.
Из кают-компании с дверей покашлял мужской голос.
Гастромов невольно вздрогнул, желая понять: что сейчас-то его так определённо раздразнило?
Поднял бранделюк.
- Е-е! Еленушка!
Это был муж, он был в одних трусах, таких же белых, как его костюм, - тройка вся та, и вещал мимо капитана – спать-то идём?
- Да-да, дорогой, иди, я теперь тоже! – Елизабет соскочила с каната, и…
И тут случилось то, чего боялся хозяин яхты, - она не рассчитала маятник тросов и повалилась назад. Мелькнул ее зад.
Гастромов мгновенно фантастическими, неимоверными усилиями просто выплеснулся из кабины, и, оказавшись рядом - чудом просто -успел ухватить ее за руку.
Лицо Елизабет исказилось, она глотала воздух, желая вопить, кричать, что-то делать в том роде.
Гастромов потащил ее наверх. Поднял, установил на ноги и сделал все,  чтобы придать прочное равновесие.
- Ах-х, хух, ух, благодар-рю! – пахнула она на него дешевыми цветочными духами.
Муж ее мгновенно телепортировался рядом.
Он обхватил ее за талию, и стал, полу рыдая, сотворив рот наподобие квадрата, как погремушку, трясти ее. Великая скорбь угадывалась в его отуманившихся глазах.
Взболтнув ее хорошенько, он прижался к ней, пряча лицо в ее шее, и вздрагивая всем телом, казалось, заплакал.
Елизабет-Елена, тем делом, выглядывала из-за плеча мужа на яхтсмена, на его разлетавшиеся попеременно и сходившиеся в не перестающем изумлении брови.
- Да, Боряж-ш, - твердила она мужу на ушко, - ничего-ничего, пойдём-пойдём-ка.
Значительным светофором одарила напоследок взглядом ошалевшего капитана  и только после этого, - этих чудодейственных всех происшествий, парочка, наконец-то, отправились восвояси.
«Черт знает эту партитуру! Возьмут и угонят судно!» - Непроизвольно пришла идея Гастромову.
Глаз у них обоих дурковатый. Ветробойные! Сквозняки в голове. Ох, как все это мне не нравится!»
Он глубоко зевнул, удивляясь сам себе, отправился на вахту.
«Все самое действенное развивается на малых полях, запомни! Остальное –  колоски в поле, которым гнить и ранним кормом воронам стать».
 Художественная речь Бергца не утопала.
«Женщины… делают свои главные победы именно на малых полях и -успешно. Указывает мужчине на слабые места его».
«Мы? Мы! Мы должны знать, где географически хоть приблизительно находятся наши «малые поля» и там держать фронтир, понятно?» - В полудреме капитану навязывалась философия давнего Берца - журналиста.
…
Утро ветреное, путевОе.
Василий, долго копался в сундуке, нашёл и надел белую рубашку, поставил кофейник, сварил кофе. Два стакана - на поднос и направился в носовую каюту.
 Он постучал трижды. Трижды.
И хотел уж ретироваться. Неудивительно - путешественники от пьянящего морского воздуха свежего, вольного крепко спали, наверное.
Не удивительно.
«В девять-то утра?»
«Впрочем…»
Но он услышал какой-то звук за дверью и активное движение, которое тут и прекратилось. Этот звук краткий, скользящий неприятный чем-то, повторился еще раз и затих.
Шорох моря насторожился.
Гастромов тронул дверь, она поддалась, толкнул, вошёл, услужливо пригибая голову и чуть прикрывая глаза, остерегаясь увидеть что-нибудь вдруг неподобающее…
И тут на него налетела простынь, охватили чужие руки за все, - выше  пояса, перебивая ребра, за грудь, шею и - до щекотки.
Поднос с горячим кофе полетел на рубашку, обжигая даже подмышки. Кричать, браниться?
«Что происходит?»
- Оу-ух-хах, по-опался! – Визжал голос Елизабет.
Гастромов все ещё пытался там, под простынью, удержать кипящие чашки на своей груди, чтобы не разбить их, по крайней мере, ловил невпопад, воюя одновременно и с тычками, колющими его с той  стороны простыни.
- Лю-уди! – Закричал он, когда почувствовал, что жаркая струя кофе уж далеко залетала за штанину, - лю-уди!
Все прекратилось вдруг.
Штиль…
Простынь потащилась с его головы, отдирая заодно несколько волосков.
Он стоял, удерживая пустые чашки за краешки их, и глядел во все глаза, на перспективу, что откроется.
Да, сие было шутка. Шутка и только.
Елизабет смеялась, фамильярно тыкая пальцем ему в грудь, временами оборачиваясь, так же на посмеющегося в такт мужа своего, с накинутым на шее белом  кашне, - мужа Борю.
Какое-то неизвестное ощущение протащилось по предплечьям Гастромова, разоружая его совершенно, лишая адекватности, казалось бы, нормального разрешения плана поведения обычного трудового дня.
Муж Боря, как прочувствовал - торопливо сделал шаг.
- Не обессудьте, ох, пардон-с, - у моей жены этакая нелепая привычка – начинать день очень и очень бодренько!
И к жене он обратился:
- Я же тебе говорил, котик, - твои деяния слишком, слишком чрезмерны, и, вот, Гастрономический совсем не был готов к такому. Нужно было начинать как-то, э-э, по-другому, славнее чуть, проще, да?
Последнее он переспросил у капитана.
- Граждане! – С глубоким восклицанием, заглатывая дух, произнёс Василий, нервно подскакивали его плечи.
Елизабет с любопытством стала глядеть ему в рот да откровенно, впадая заодно в полную некую апатию, озабоченность вообще всей этой ситуацией, будто начиная и осознавать что-либо.
«Ей следовало бы объясниться».
Но она не желала ничего больше ни делать, ни говорить.
Она прошла мимо капитана, молча и фыркнула.
- Здесь был кофе, черт дери! – Радостно воскликнул капитан, - две чашки, черт дери, кипятка совершенного!
- О! Какая разлюбезность! Борик, видал? Этот человек так любезен, так любезен…
Ее слова звучали уже позади Василия. И он, и Борюся глядели в то время удивлённо друг другу в глаза, будто с каким-то застывшим вопросом.
«Только к кому?»
- Это правила! – Совсем без шуток ухмыльнулся капитан, - правила! Рядовой режим!
Елизабет полезла наверх.
Борюся ничего не мог возразить никому.
«Как-будто все шагало абсолютно нормально!?»
«Что-то ещё выдумает выверченная эта баба?»
- А никаких правил нет, - ответствовала она там, за спиной капитана в пол голоса, - мы отдыхаем по своей программе, а вы по своей – работаете, значит. Все. Какие правила ещё? В гостинице, глядите, правила, на берегу, там тоже - правила, что ли? И тут правила, на-те, Борик? Это как же? – Выгнув спину обратной дугой, она треснула ею, обращалась к мужу.
Зад мужа Борюсеньки вползал обратно в свою кровать. Посверкивая гладкими пятками, он качал головой, заочно соглашаясь со всем исключительно.
Только сейчас вспомнил Гастромов - Елизабет облачена была в длинную ночную пижаму.
Тем мгновением, реактивно соображая там, что-то, - наверху, она затихла.
Тарахтя чашками, капитан напрягся.
«Бог видит: как перед бурей грядёт!» - Пришло ему.
Та молчала. Борюсик устроился на кровати.
Наблюдая, оттуда, он рассматривал замершего капитана, обнимающегося с грязными кружками.
Гастрономов повернулся, поглядел наверх.
Голые ноги Елизабет обострились выступающими  щиколотками.
Она ступила шаг куда-то, и потом по поднимающемуся краю ночной рубахи было понятно – взметнула руки и кричала:
- Где здесь море-э? Эй, где-э? Мо-оре-э, у тебя тоже пра-а-авила-э-э!? Покажи пра-авила!
Дав данную молитву вверх, Елизабет опустила руки и бросила так, между прочим, вниз – увидела его - полностью офигевшему капитану:
- Вот эту разбитую шлюпку, вот эт-ту, вы называете кораблём? И здесь существуют какие-то ещё правила? Ха-ха!
Потом она, дабы точно понять, что капитан внемлет ей - точно, Елизабет встала на коленки, опустила лицо в кают-компанию, ещё раз нашла шоковый вид Гастромова, точечно просверлила зрачками зрачки его: избранно, метко.
Он не находил, ни то, что ответить – вообще, как поступать.
«Затерялся...»