Неприкрытая реальность

Каждый шаг ставит точку,
Каждый шаг ставит точку.
Предоставьте мне отсрочку,
Я шагну...
(Из бардовской песни)


Вспоминая ту ситуацию девятнадцатилетней давности, я вновь поражаюсь своему безрассудному поступку. Но если бы не он, моя сегодняшняя жизнь была бы другой. Лучше или хуже, не знаю, но совершенно другой.

В той редакции я работала недолго. Газета была ведомственной, принадлежала городскому управлению строительства. Просто генеральный директор вдруг решил её возродить после долгих лет забвения. Когда-то в советские времена у каждого ведомства была своя персональная газета.
Так получилось, что работала я сразу на двух должностях: верстальщика и корректора. Газетка небольшая, я вполне справлялась без особого напряга, ещё и вела отдельную женскую страничку.
И всё было замечательно, пока в опалу не попал главный редактор. За что и почему, то нам неведомо. Но на его месте оказался один очень неприятный во всех отношениях человек.
Умный, грамотный, какой-то, по его словам, весьма известный журналист, который долгое время прожил в Болгарии. И вот недавно вернулся в Россию, чтобы якобы ухаживать за мамой. Учитывая его солидный возраст, возраст мамы был внушительный. Но не в этом суть.
Человек этот начал с того, что постепенно разогнал всю нашу давно «спетую-спитую» компанию. Начал с редактора, закончил молодыми журналистами. Делал он это весьма изощрённо, завязывая дружеские отношения для начала, а потом просто предлагал освободить занимаемое место. Надо отдать должное, никто из нас не клюнул на его «дружбу», держались мы от него на почтительном расстоянии. Меня он оставил на закуску. Как ни крути, а технически всю газету делала я.
– Лариса, зайдите ко мне, – появился он утром в понедельник на пороге комнаты с компьютерами и принтером, называемой техотделом.
Разговор был долгим, но предельно ясным: я ухожу с должности верстальщика и остаюсь только корректором. Аргументы привёл железные – у меня нет специального образования верстальщика, значит, я не могу занимать эту должность. То, что я делаю работу хорошо, это не имеет значения. То, что я теряю две трети своей зарплаты на сегодняшний день, это тем более не его проблемы. А то, что одна содержу двоих детей, это его вообще не касается.
– Вы отличный корректор. Я вас проверял. На всю газету одна-две опечатки и то не всегда. Вот и работайте по специальности. А ваши дети – это не моя проблема, согласитесь!
– Ну уж нет! Если мне нечем будет кормить детей, это будет Ваша проблема! – вспылила я и совершенно по-хамски развернулась и хлопнула дверью кабинета.
Чтобы я вот так потеряла контроль над собой, это надо было постараться. В горле стоял комок, руки дрожали. Со мной всегда так, когда я нервничаю. Чтобы не разрыдаться на виду у всей редакции, я поспешно скрылась в кабинете корректора и повернула ключ в замке с внутренней стороны. Надо как-то успокоиться, и хотя бы начать думать.
Ткнула кнопочку чайника. Первая ложка растворимого кофе рассыпалась по столу, не донесла дрожащими руками до чашки. Сыпанула от души прямо из банки. Пофиг! Мир рушился.
Только-только я встала на ноги, перестала высчитывать копейки, куда поделить – на еду или одежду для детей. Мальчишки стали есть йогурт на завтрак и хоть какие-то фрукты. И что теперь?
Хлебнула кофе, обожгла нёбо кипятком. Странно, но так и не разрыдалась. А вот способность думать постепенно возвращалась. Настал тот момент, когда я либо делаю шаг вперёд, либо подчиняюсь и иду на дно.
Точка невозврата, нулевой километр. Если не сейчас, то уже никогда. И я шагнула! Вперёд.
Кофе допила, выкурила сигарету прямо в кабинете. Такое безобразие я позволяла себе только в особых случаях. Теперь это уже не имело значения. Дрожание рук стало меньше. Пора действовать. Сегодня вспоминая этот день, удивляюсь, какой он был длинный.
Первым делом вернулась в техотдел и доверстала женскую страничку, поставив на полполосы свой первый и пока единственный рассказ, написанный полгода назад на гребне тяжёлого развода с мужем и мыслей о суициде. В тот момент этот рассказ стал спасательным кругом, удержавшим меня на краю пропасти. Написала и успокоилась.
Ни один редактор в здравом уме не позволил бы мне его напечатать. Ни по художественным свойствам, ни по содержанию он не расчитан на широкую аудиторию. Но сегодня это был некий акт протеста. Ибо нефиг меня доводить!
Вывела страницу, вычитала, заодно пережив всю ситуацию заново.

Арена*

* Поздняя редакция. Отличается от первоначального варианта

Он был её мужем. Она не любила его. Никогда. Или всё же любила? Нет. Просто она хотела от него детей. Как самка по запаху выбирает сильнейшего. Дети были. Двое. Мальчики. Замечательные дети. И восемь абортов. Словно кошка, она залетала от него снова и снова, но он не хотел больше детей. Они были ему не нужны. А страдала она.
Они были вместе пятнадцать лет. Вместе и врозь. Ровно в шесть вечера на столе должен стоять приготовленный ужин, в половине седьмого утра она вставала, чтобы погладить ему рубашку. Выглаженная с вечера, она была уже не свежей. Кем она была для него? Говорил, любит. Пропадал на три-четыре дня, потом возвращался, как ни в чем не бывало. А ночью насиловал снова и снова. Он давно не возбуждал её, она просто устала жить. В этот раз все было по-другому. Она хотела. Хотела секса, траха, насилия, чего угодно. Она так давно была одна. Он как обычно сходу пытался в неё прорваться. Он редко утруждал себя предварительными ласками. Зачем? Она принадлежала ему, что хотел, то и делал. Но там, было сухо. Совсем. Его немаленький член, который тогда, поначалу их отношений, так возбуждал её, сейчас причинял невыносимую боль, пытаясь проникнуть внутрь. Она заплакала. От бессилия, от желания, от его грубости и жестокости. «Дура», — и развернулся к ней спиной. Утром, в половине седьмого, она погладила рубашку. Дети были у бабушки на даче. Она закрыла дверь за мужем.
Вода шипела и слегка клубилась паром. Ванна медленно наполнялась. Воздух прогревался и становился влажным. Зеркала, встроенные в плитку на стенах, запотевали. Она расслабилась, закрыла глаза. Мир перестал существовать. Вокруг была только вечность. Подумать еще раз? Зачем? Все уже кончилось, ушло, подернулось дымкой, исчезло за клубящимся паром, поднимающимся от воды. Осталось только то, что, существует внутри тебя. То, что никто не может отнять. Они приходили и исчезали. Они были частью и целым. Но Они никогда не составляли Всего. Каждый раз оставался уголок, где не было никого. Никого, кроме тебя самой. Печально лишь то, что этот уголок не мог защитить, не мог спрятать.
Она закрыла краны, и шипение воды затихло. Всё, это тот момент, когда мысли исчезают. Еще две минуты. Тишина начинает давить, но глаза открывать не хочется. Уснуть. Но так, чтобы уже не проснуться. Никого. Закричать? Кто услышит?
Лезвие обожгло пальцы холодом. Почему сталь всегда холодная? Это неправильно. Опустить руку в горячую воду, пусть нагреется. Пора. Уже ничего не изменить. И пусть.
Она сидит в цирке. Арена пуста. Сидеть ужасно неудобно. Жестко. Хочется быть там, внизу. Но там тебя никто не ждет. Постепенно арена заполняется. Кривляются клоуны, пытаясь кого-то побольнее задеть. Силачи с тупым выражением лица. Они прут напролом сквозь стены. Но не знают, что за стеной пустота, пропасть. Животные с несчастными глазами. Они загнаны в угол. Оттуда нет выхода. Самодовольные фокусники. Они думают, что им всё дозволено. И всё это продаётся и покупается. Дело лишь в цене. И ради этого стоит жить? Сегодня одни, завтра другие. Пути Господни...
Пора. Лезвие уже не ощущается в руке. Лёгкое прикосновение. Запястье на миг немеет. Главное, не открывать глаза. Теперь уже скоро.
Минуту-другую всё остается по-прежнему. Клоун на арене хохочет оглушительно и мерзко. Заткнись! Но вот арена расплывается, уходит вдаль. Всё. Ничего. Тьма! Лица... Откуда они? Кто это? Женское, детское, мужское. Лица раздваиваются, размываются, сливаются одно с другим в единое целое, исчезают. Вода становится красной, вязкой, шевелиться не хочется. Но сквозь мутнеющее сознание она прикасается пальцами к самому сокровенному месту. Сдавливает клитор пальцами и медленно двигает им вдоль, надавливая и отпуская. Милое тепло разливается внизу живота. Шум. Откуда он? Почему сейчас? Всё уходит. Яркий свет. Вода остывает, обволакивает прохладой и уже не ощущается. И тишина...
Солнце осветило комнату. Дрожащие лучи проникли сквозь стекло окна, сквозь стены, сквозь неё. Заполнили пространство. Оккупировали все уголки и щели. Взлетели вверх к потолку и медленно стекли на пол. В такие минуты ей всегда казалось, что мир рождается заново. Что всё начинается сначала. Что всё еще будет. Хорошо.
Арена вновь опустела. В ожидании.

Вернулась в корректорскую и написала два заявления на увольнение по собственному желанию без отработки по семейным обстоятельствам. Как ни в чем не бывало зашла в кабинет редактора, положила на стол заявления.
– Подпишите, пожалуйста.
– Вы хотите нас кинуть? Сегодня понедельник.
– Именно. Я ухожу с сегодняшнего дня.
– Вы должны отработать две недели.
– Нет. Там всё написано.
Надо отдать ему должное, ни один мускул не дрогнул на лице. Он подписал. Чтобы всё по закону, эти заявления нужно было зарегистрировать у секретаря генерального директора, так как числилась я в штате управления строительства. Туда я и отправилась.
Проблем не возникло. Расчёт мне пообещали выдать через две недели. К слову сказать, на должности корректора официально была устроена моя мама. Фамилии у нас разные, а почерки похожи, поэтому и писала оба заявления я сама. Как ни странно, прокатило.

Итак, в одночасье я осталась без работы, без надежды на завтрашний день, но гордая и непобеждённая. Чем заняться на этой неделе у меня было – я доучивалась на вечерних курсах бухгалтеров. Благо, они уже были оплачены. Так что перспектива какая-никая, но присутствовала.
В пятницу, ближе к вечеру, договорилась, когда редактор-тиран уйдёт, распечатать бухгалтерские курсовые отчеты. И вот тут-то и появилось судьбоносное предложение.
– Привет! – встретил меня на моём месте за компьютером новый верстальщик. – Ты работу нашла? Поверстать не хочешь? Сходи в «Свечу».
– Там же всё занято.
«Свеча» на тот момент считалась самой престижной газетой в городе. Попасть в неё было совершенно невозможно, потому что люди оттуда по доброй воле не уходили.
– Я ушёл. Так что место есть. Сходи.
– Ладно, я позвоню, – ответила без особой надежды.
– Нет, ты сходи. Вот прямо в понедельник и иди.
Послушалась. Говорят же, что случайность – это хорошо проработанная возможность или хорошо продуманная необходимость. Мой отчаянный шаг в неизвестность и сожжение мостов стали началом нового этапа жизни совершенного другого уровня.
Я нашла новую комфортную работу, которая дала мне возможность вырастить и поставить на ноги сыновей и на которой остаюсь вот уже девятнадцать лет и останусь, пока есть такая возможность. Почти в то же время встретила нового мужчину, с которым прожила целых восемь лет. А главное, что «Арена», так необдуманно опубликованная в местной газетке, тоже стрельнула.
Как-то спустя некоторое время встретилась со знакомыми журналистами возле старой редакции. Поболтали, рассказали, как дела. И одна молодая, амбициозная журналисточка, с которой у меня никак не клеились тёплые отношения, в разговоре вдруг заявила: «Только рассказов больше не пиши!»
Ага! Так я и послушалась. «Арена вновь опустела. В ожидании»...

С того момента я чётко уяснила: если перед тобой закрыли одну дверь, не надо ломиться в неё, лучше поискать новую. Ту, которая открыта. Мы часто боимся покинуть зону комфорта, даже если там вдруг становится неуютно. Мучаем себя и своих близких. Цепляемся за призрачные надежды, даже если они не оправдывают наших ожиданий.
А тем не менее даже вроде бы катастрофа может стать началом чего-то лучшего, интересного, более выгодного и по сути правильного. Надо только шагнуть вперёд и не оглядываться назад. Переступить точку невозврата.