Тщетность воспитания!

Москва. В начале 90-х я снимал комнату в коммуналке – 71 кв. м с удобствами в общем коридоре на углу улиц Солянка и Забелина. Правда, удобств было два на четыре квартиры. Был в комнате умывальник с медным краном.
Хозяйка – Антонина Арнольдовна, подруга моей тетушки, высококультурная дама, всю жизнь проработавшая старшим администратором театра, возраста, ммм…, как размер её жилплощади – 71 год, с грудью, ммм…, бывает седьмой размер груди?, поставила мне условия:
– Денег мне не надо, живи, рыжий! – прищурилась, как в винтовочный прицел СВД и добавила, – В цветы не ссать, алкогольные напитки в почву не сливать, поливать два раза в неделю водопроводной водой. Не больше и не реже. Точка!
Цветами-кустарниками-деревьями, (фикусы, тамаринд, лимон, брахихитон, полисциас) точнее – огромными кадками размером с крещенскую купель, была уставлена вся херова комната огромного размера с потолком 4,85 см. Ещё был камин – я им гордился!


– «Карло жил в бедной каморке, у него даже очаг был не настоящий, а нарисованный на куске холста». – процитировала Катька А.Н. Толстого, посмотрев на камин, заложенный кирпичом.
Она сидела на белой простыне по-турецки сложив ноги, беззащитно голая, спиной ко мне, на фоне хлорофиллового цвета зарослей фикусов. Свет фар автомобилей, проезжающих по Солянке, не мог пробиться в комнату, как луна в дебри джунглей.


С Катей мы встречались около года. Фамилия у нее – Морозова. Я называл ее – Трескуче-Морозова. Идей, а вернее авантюр, в ней было больше, чем водорода в дирижабле «Цеппелин», и самое важное - большая часть из них срабатывала. Как при сгорании Hydrogenium образуется вода, так и оптимизм Катьки приносил её друзьям влагу уверенности в себе и радости мира. Не то чтобы она бегала по дворам кормить бездомных кошек и собак или кидалась помогать униженным и оскорбленным, но друзей всегда помнила и поддерживала.


– Сенин, пойми, мне не нужен сильный мужчина, волевой. Мне нужен конформист, коллаборационист, мне нужен исполнитель моей воли! Мне нужен раб лампы, которая у меня между ног! «Понимаешь?» — страстно произнесла она, глядя в камин и глубоко вздохнув, медленно выдохнула в мою сторону.
– Замечательно! Теперь я чувствую себя более одухотворённым, независимым, целеустремленным и значительным. «Это мой психотип?» — спросил я, лежа на кровати. Во рту у меня торчала сигарета, руки закинуты за голову. Глядел в потолок, который был высоко, как черный космос.                –  Да причем здесь ты? Это мечта, Сенин! – произнесла она так, словно не могла растолковать влюбленному подростку, что означает E=MC квадрат.                – Спасибо ещё раз! – прошептал я и пепел упал мне на подбородок.
        –  Бл@ть, Морозова… – вскочил я с кровати.                – А ты мой раб лампы! –  не поворачиваясь, ответила она.


Катя Морозова закончила пединститут, преподавала русский язык в начальных классах.  Что естественно - не выносила детей, была нетерпима к глупым родителям и как следствие - жизнь она воспринимала через призму диалектического материализма.  Что немаловажно - ей было 25 лет!


Я закончил исторический, писал статьи в желтые газеты и журналы, типа «СПИД-инфо», какие-то деньги зарабатывал. Нельзя сказать, что я был проникнут духом своей профессии, но порой ощущал себя не меньше проституткой, чем учительница на ул. Тверской в зимнюю ночь.


90-е годы – энтропия. Воспитательницы в детских садиках и учителя начальных классов средних школ становились проститутками, проститутки – секретаршами, менты – киллерами, врачи, пользуя бабушек, отжимали квартиры у них, уголовники и бандиты превращались в политиков и меценатов.


Катька гоняла в Югославию и Польшу с необъятными сумками расцветки спецодежды приговоренных к смерти политзаключенных. Кормила семью: папу-маму, дедушку-бабушку, двух младших сестренок. Возила бинокли, прицелы, фотоаппараты, приборы ночного видения и другую аппаратуру. Продавала, затем, на вырученные деньги, вновь закупала примерно то же и так по кругу.  Дела у нее шли хорошо! Адам Смит стал живее Карла Маркса.


Морозова приходила всегда внезапно, как к шизофренику галлюцинации перед рассветом. Звонила во все четыре звонка, если я не открывал мгновенно.
– Сенин, салют! Пошли на рождение к моей подруге. Вместе учились и все такое… Короче – подруга еще с боевых действий в Афгане. Преподает, как и я, оболтусам начальных классов русский.
– Привет, шутишь? –  буркнул я без энтузиазма и вернулся к статье.
– Чего шутить, видел у меня набито на внутренней стороне бедра – ВДВ, Афган, 1983-1985 год?
Вскинула пятерней обеих рук черную копну. Змеи зашипели и зашевелились на голове Горгоны. Пружины-спирали волос упали ей на плечи. Улыбнулась ровными белыми зубами в три ряда, как акула, которая еще не решила, какой кусок выдрать из тела жертвы.
– Давай, Сенин, подсуетись. Скинь дисбелье, начало в 16 часов. Имей ввиду, семья приличная – потомственные педагоги. «Наш Вадик был на все горазд, он пианист и пи-да-гог»… Скорей – торопила меня Катька, напевая пошлый мотивчик шансона. Схватила с книжной полки К. Воннегута «Колыбель для кошки».
– Вот бы наоборот. - прошептала, садясь тут же на ковер с раскрытой книгой.
– Наоборот? – задал я вопрос, не совсем понимая, о чем речь.
– «Лёд-девять», имею ввиду. Подсыпать в водозабор, просыпаются люди в Москве с утра, выпили из крана воды и на тебе - все говорят правду, нет злости, ненависти…


– Кому нужна твоя правда, порой лучше ложь – ответил я ей, застегивая на пуговицы сорочку. – Был у меня счастливый черный кот, который думал, что он ирландский сеттер шоколадного цвета. Знал команду - сидеть. Ходил у ноги, смотрел мне в глаза.  Я ему бросал куриную косточку, он кидался за ней и приносил мне в зубах. Подавал голос.


Я замолчал, натягивая брюки.
– И?… – повернулась ко мне Морозова, чтобы понять – валяю я дурака или всерьез?
– Переехала ко мне подруга. Стала звать его кис-кис, давала молока, называла «Муркой».
Я уже оделся и повернулся к ней во фронт.
– И?…
– Он понял, что он черный кот, и все, перестал выполнять команды -продолжил я.  - Прекратил ходить со мной во двор, стал - котом. Главное, он стал несчастен! Конец счастью! Мораль - кому нужна твоя правда?!


Катька затихла, отложила книгу Курта за спину.
– Грустно, Сенин! Пошел ты в жопу! – встала, поправила джинсы на стройных длинных ногах, застегнула темно-синий пиджак на пуговицу, поправила воротничок белой блузки и сказала:
– Сенин, от словесного поноса помогает - кунилингус и что ты там возишься, как школьник с застежкой лифчика.  Пошли, красавчик.


Мы поднимались на Маросейку по Большому Спасоглинищевскому, слева – Московская хоральная синагога. На двери объявление: «Требуется плотник на постоянную основу не старше 30 лет».
– Тебе не кажется, что подобное уже было в истории, Сенин? – спросила Катька.
– Опять с огнем играют, надо сообщить первосвященнику Каиафе.
Ответил я, почувствовав себя мудрым фарисеем.


Зассаный подъезд когда-то престижного дома – сталинка. Вызываем лифт. Открываются двери. Огромное граффити на стене – указатель вверх – «Рай!» Вниз указатель – «Ад!»
– Надеюсь, твоя подруга живет, где-то посередине? – рассматривал я внимательно плоскую картину мира в бинарном исчислении.
– В этом что-то есть философское – блеснули Катькины глаза.
– «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» – произнес я цитату из послания Коринфянам. – Как звать бойца-сослуживца?
– Оксана Полякова - ответила Морозова и поцеловала меня глубоко в рот.


Нас встретила Оксана. Светлые волосы, как тополиный пух, нос с прямой переносицей и маленькими ноздрями, покатый лоб, редкая грудь, платье чуть ниже колен без рукавов цвета болотной осоки, пастораль на стенах, пианино в зале, паркет, четыре комнаты.      
– Оксанка! – раскинула руки Катька.
– Морозова! – разрумянилась Полякова.
– Какая же ты красивая, Оксана!
Обнялись.
– Обувь не снимайте, пожалуйста.


Из кухни появилась мать, протянула мне руку. Я подумал - «Оксана клон матери - овечка Долли».
– Ольга Александровна! - представилась она.
– Очень приятно, Сенин!
В зале портреты оформлены в тяжелые рамы выдающихся педагогов: Макаренко А.С., Ионин И.Г., Блонский П.П., Сухомлинский В.С., ну и так далее и тому подобное.


Вышел отец лет 65-70. Усы, бородка, зачёсанные волосы с сединой, мясистый нос, высокий широкий лоб, как крепостная стена «Китай-города».
– Николай Сергеевич! – представился отец семейства.
– Сенин! – протянул я руку.
– Мы так и планировали по-семейному, без гостей. Катенька самая близкая и единственная подруга Оксаны с младенчества. Так и должно быть в дружбе. Сами понимаете, сейчас такое время… Оксана у нас единственный ребенок.
Он будто оправдывался за все неудачные попытки второго дитя-мальчика, как игрок в казино, который выиграл всего раз в жизни, но просадил гораздо больше.
– Пройдемте в библиотеку.


Библиотека была заставлена по четырем стенам под потолок книгами.  Часть книг отсутствовала, вместо - черные треугольники-прямоугольники исчезнувших томов. Далее: ковер, стол перед окном, окно во двор, за окном тополь. Ленинская настольная лампа с зеленым стеклом абажура, резное дерево кресла.
Стало ясно - денег в семье нет, кончились. Пенсии не платят, старый, советский уклад жизни меняется на постперестроечный. Безжалостно вырубается «Вишневый сад», книги носят по букинистам. Финал тривиален – появится купец-маклер Лопахин и выкупит квартиру в центре города убеждая хозяев, что в двушке в Чертаново, гораздо уютней, воздух свежей и еще денег останется.


Оксана обращалась к родителям на «Вы».
«Папочка, Вы положили шампанское в холодильник»?
«Мамочка, оставьте, я сама принесу».
«Папочка, мамочка - к столу».
Я подумал, было бы изящней если бы Оксана называла родителей - папенька и маменька или былинно - батюшка и матушка или просто - отче.
Ольга Александровна обращалась к мужу - Николай Сергеевич и он к ней соответственно - по имени - отчеству.
В моей голове мгновенно визуализировалась сексуальная мизансцена.
Семейное ложе:
– Николай Сергеевич, Вы сегодня желаете, чтобы я легла на спину или встала в коленно-локтевую позу…?


Кушали салаты, жаренную курицу-гриль из соседнего магаза.  На гарнир варёная молодая картошка в мундире, присыпанная укропом, как последний комок земли на крышку гроба.
Говорила, не замолкая Морозова, остальные хлопали глазами, молчали. Только Ольга Александровна заламывала руки, откидывалась на спинку стула, когда Катька произносила слова в связке: «таможня-гады», «менты-суки» и тому подобное. В общем, поздравляли новорождённую.


«Стало смеркаться», - как говорится. «Гости стали собираться», - как говорится.
– Николай Сергеевич, Ольга Александровна, не волнуйтесь, Оксана не пропадет со мной. Затоваримся, съездим раз за границу, продадим все успешно, будут денежки. Все будет хорошо! – успокаивала родителей Катька.


– Слушай, Морозова, а как Оксана выражает негативные эмоции, говорит непристойные выражения в гневе или с досады? – задал я вопрос на улице.   
– Да ладно, какие «непристойные выражения» могут быть у неё. Она изъясняется в таких случаях отрицательными героями классических произведений. Чиновников называет - Алексеи Молчалины («Горе от ума»), мужиков, дамских угодников - Афанасиями Троцкими («Идиот»), ссученных баб - Алёнами Ивановными («Преступление и наказание»). Как-то так.
– Пи@-дец! – глубокомысленно произнес я по слогам и замолчал до самого дома. Морозова тараторила без умолку.


Пролетели несколько дней. Звонит Катька по телефону.
– Сенин, салют! Сейчас едем к тебе, скинем вещи и по делам…
– Почему «скинем» у меня в квартире? - недоуменно спрашиваю.
– От тебя до Белорусского вокзала - рядом, от меня - долго. Чё не понятно?
Молчу.
– Ладно – уступаю я.


Входят два синяка, хлюпкие парни по 25 лет, – спиваются, очевидно. Потеют и таскают мне в комнату баулы. Больше потеют. Перегар висел в комнате до заката. Оксана стоит, прижавшись к стене: растеряна, смущена, но со здоровым румянцем. Очки сместились в одну сторону, кажется, влево - вниз.
– Чего они такие тяжелые?  - сетует один, самый худой и сутулый.
– Простите пожалуйста, так вышло. Вы не переживайте, мы заплатим, как обещали. Простите еще раз великодушно! – извиняясь, мямлит Полякова.
Побросали всё у входа. Я пытался передвинуть сумки, но они были настолько тяжелые, что пришлось их волочить, загибая ковер.


Влетает Морозова. Оксана под фукусовым деревом поджимает голову, боясь выпрямиться. Ей всегда неудобно.
– Морозова, – возмущаюсь я, – чувствую, что мою комнату-пентхаус ты превратила в чайхану на «Великом шёлковом пути» и улица Солянка проходит по нему перпендикулярно.
– Не забеременеешь, потерпи, Сенин. Я плачу тебе самой конвертируемой валютой в мире – высоким сексом и безудержным интеллектом! Не вы@бывайся!
Она была всегда лапидарна, когда материлась. Оксана стала невидимой от стыда и слилась со флорой комнаты.
– Но их сдвинуть невозможно.
– Прокладывай новые пути, Сенин! Чем выше учитель, тем сложнее у него инструменты.
– И как эту метафору связать с твоей торговлей родиной и моим жильем?
– Никак. Завтра выступаем. Скажи спасибо, что не тебе таскать все это на Белорусский.


Прошла неделя. Четыре часа утра. Один звонок в дверь, как пуля в затылок. Сразу подумал - Морозова! Я не спал, сидел, не разгибаясь за столом, писал статью, горели сроки. Понял сразу - не открою сию минуту, Катька начнет трезвонить в не нажатые три звонка трех квартир соседей.


Открываю дверь. Вваливается Морозова и Светлана: счастливые, смеющиеся и воздушные.
– Салют, Сенин! Все продали! Прости, мы с вокзала сразу к тебе. У Оксаны отец гипертоник, мы решили поберечь стариков. Ну, ты все понял…  Часиков в 7 пойдем к Поляковым, они рано встают, там и позавтракаем.
– Я предупредительно бесценен и меня беречь не стоит. – садясь за стол, я хмуро пробормотал.
– Сенин, это ты сейчас вслух сказал или подумал?
– У меня статья, дедлайн…
– У Бога тоже был дедлайн, но ничего, сотворил тебя и неплохо вышло! Морозова была довольна собой и повелевала Вселенной.


– Мамочка, здравствуйте, уже 6.30 утра, все на ногах? Мы благополучно вернулись. Готовьте завтрак на пять персон, скоро будем.
– Ничего, что я без спросу звоню, Сенин? – обратилась ко мне Оксана.
        Я безразлично махнул рукой и понял - «Что-то произошло в этой поездке с невинным ребенком».


Завтрак был накрыт в столовой: масло, варенье, сметана, блины, сыр-брынза - воняет, синяя вазочка с полевыми цветами в центре, белые салфетки с инициалами Н.П., распахнутое окно, чириканье воробьев…
Ольга Александровна ухаживает за мной, Николай Сергеевич в центре стола.
– Оксана, ты так прекрасно выглядишь, ты совсем стала другая, новая что ли?! - смотрит в глаза дочери мать, после того как налила мне и мужу чай. – Расскажи, солнышко моё, какие там люди, появились ли у тебя новые друзья, рассказывай всё, нам с отцом интересны любые детали твоего путешествия.


– Ой, мама, Вы не представляете, что было-о-о… Короче, стоим мы с Катюхой на рынке, выставили весь товар на импровизированные прилавки из деревянных ящиков. Люди ходят, прицениваются, спрашивают, торгуются…                Мать искоса взглянула на мужа, затем опустила глаза в чашку и вновь преданно воззрела на любимое чадо с любовью и обожанием.
– Не успели с Катюхой разлить себе кофе из термоса, отвернувшись от прилавка, как какая-то курва спи@дила у меня бинокль. Катька сразу заметила и бежать за ней. Вырвала у неё мой товар, так и спасла меня. Представляешь? Как бы я без неё! – закончила Оксана и, как ни в чем не бывало, стала сосредоточенно обливать блин сметаной и вареньем.


Я смотрю на Морозову. Та молчит, запивает варенье чаем. Смотрит на меня с ухмылкой и во взгляде её читаю: «Вот так перековывали большевики старорежимное офицерье»!


– Оксана, доченька! – смущенно перебирает мать салфетку на коленях, не поднимая головы – Ну, что за вульгаризмы? Есть ведь синонимы, близкие по содержанию по смыслу слова и выражения. Ну, к примеру – украли.
– Как украли, мама, если – СПИ@ДИЛИ!


Оксана сказала это так утвердительно и уверенно, при этом разведя руки в стороны, что отец покашлял в салфетку, затем сложил её, встал из-за стола и произнес:
– Ольга Александровна, я хочу попросить тебя, рискуя быть непонятым, – принеси мне вина.
– Николай Сергеевич! – обратилась недоуменно Ольга Александровна к мужу, не зная на кого смотреть из присутствующих, чтобы найти хоть какую-то поддержку и перешла, наверное, впервые за многие годы замужества, на -ты.
– Неужели на завтрак ты будешь пить вино? Еще нет и восьми утра!
– Завтрак избыточен. –  вскинув голову произнес Николай Сергеевич. Он словно понял что-то важное в жизни, которое от него всегда ускользало в самую последнюю минуту – Вина, душа моя, красного вина! – и отправился в библиотеку широкими шагами.


Я вспомнил фразу С.Батлера – «Вот уж кому не следовало иметь детей, так это родителям».

                ЭПИЛОГ

        Больше я Полякову Оксану не встречал. Трескуче - Морозова исчезла из моей жизни внезапно, как и появилась.  Но я запомнил цитату, которую она произнесла, когда утром мы покинули квартиру Поляковых - «Женщина женщине - сука и бл@ть! Оксана мне подруга с детства!