Вальс с её мамашей

Как же мне нравилась Ирочка. До чего же замечательной она была. В нашем танцевальном классе она выделялась среди всех восьмилеток своей идеальной осанкой и ответственным отношением к делу - казалось, что Ирочка положила свою душу на алтарь бога танцев, так усердно она оттачивала каждое движение, любой взмах маленькой ручки и самый малейший наклон головы. Каждый, кого ставили во время урока к ней в пару, менялся до неузнаваемости, пытался соответствовать ей, не отставать и, буквально за одно короткое занятие, становился другим человеком. Меня ещё пока, к великому сожалению, не ставили с ней в одну пару, но, возможно, что и я пока был не готов и скорей всего рухнул бы в обморок, коснись моя грубая рука её блестящей кожи.

Когда я вечером после школы приближался к дверям зала, где проходили наши занятия, сердце моё колотилось так сильно, что это больше было похоже на барабанную дробь перед опасным акробатическим трюком, чем на работу центрального органа кровообращения в виде мускульного мешка. Уже с порога, вместо того, чтоб начать носиться с истеричным криком по большому репетиционному залу с величественным эхом, я, как хищник, или вор, с жадностью высматривал свою отраду, свой сладкий сироп для глаз, мою Ирочку. И хвала небесам, если мне удавалось быстро выхватить её взглядом из толпы всех остальных ничтожных существ, я тогда моментально успокаивался и по всем моим дрожащим органам растекалось тепло, а лицо моё расплывалось в идиотской улыбке, хоть лимоны сласти у меня во рту. Но если каким-то образом мне не удавалось сразу понять, что душа моя, вселенная моя здесь, рядом, в одном танцевальном классе со мной, и глаза мои никак не нащупывали предмет моего обожания, тогда великие тучи сгущались над моими бровями, громы и молнии сверкали из взгляда моего, что даже наша учительница танцев, эта добрейшая простушка с выцветшими волосами, брала меня за руку и с неподдельным волнением спрашивала всё ли у меня в порядке. Я опускал глаза, делал вид что просто слегка нездоров, но внутри у меня бушевало адское пламя негодования, страха и смятения, неужели я сегодня не смогу посмотреть на неё, ощутить тепло и дар её присутствия. И те дни, когда моя Ирочка по каким либо причинам отсутствовала на занятиях - были для меня мучительным бременем, бессмысленным существованием, не имеющим в своей основе оправдания.

Другие девочки для меня не существовали. Если честно, до того, как я встретил свою Ирочку, все они казались мне серой глупой массой и я не мог отличить одну одноклассницу от другой. К моему несчастью меня посадили за парту с одной из девочек с огромными бантами, вплетёнными ей в голову и для меня была великая мука отсидеть все уроки рядом с этим глупым пустым существом, источающим только рабский примитив, а не свежую стройную грацию и силу воли, как у породистой жеребицы, моей Ирочки.

А как ей шли короткие шорты и чёрные чешки, ах, просто глаз не оторвать. Мы все носили чешки, но только на её крепкой ножке они смотрелись бальной туфелькой. Остальные девочки выглядели в сравнении с моей прелестницей просто новорождёнными бегемотиками. Таня, например, была настолько глупа и неуклюжа, что не запоминала самых простых танцевальных движений; простой квадрат вальса никак не укладывался в её тело и не синхронизировался с маленьким мозгом. Она, как сумасшедшая, которая давит невидимых тараканов, топала своими розовыми чешками по гулкому полу и уже через десять минут корявых попыток станцевать, она заливалась горькими слезами от собственной убогости. Остальные девочки принимались тут же успокаивать и жалеть плачушую Таню, врали ей что она хорошо танцует и скоро будет самой лучшей тут. Так делали все, но только не моя гордая Ирочка, моя мудрая девочка. Во время таких глупых моментов она продолжала упорно оттачивать сложные движения, доводя их до совершенства, у неё не было лишнего времени, чтобы тратить его на пустословие в отношении неудачников. Ещё была тут Оля, старожила нашего коллектива. Ей было девять и она уже большую часть жизни посвятила танцам. И, признаться, танцевала весьма сносно, даже брала на себя смелость возиться с новичками и показывать им последовательность типо "пяточка - носочек". Но при своём колоссальном опыте в хореографии, без слёз на Олю смотреть было невозможно - тело её было совершенно не девического склада, а больше похожее на фигуру медвежонка - добряка. Даже мальчики не решались с ней спорить, ведь она могла скрутить сразу двоих, а потом ещё долго мстить при любом удобном случае. Такая вот была эта Оля, да и все остальные были ничуть не лучше, в каждой присутствовал какой-либо крупный изъян, и хорошо, если только один.

Мне, конечно, грустно об этом говорить, но была неприятная ситуация, касающаяся и моей прилестницы Ирочки. Проблема была в её маме, которую я сперва принял за бабушку, настолько она была стара и противна. Да, к сожалению это правда. Ирочкина мама была женщиной колоссальных размеров с тяжёлой одышкой и со страдальческим выражением на дряблом лице. От неё пахло потом и ей всё не нравилось, кроме её любимой девочки, её солнышка, её Ирочки, и в этом я её конечно понимал. Ирочка была волшебным ребёнком, неземным. Но эта большая мама, эта пугающая женщина стояла на моём пути к сердцу Ирочки, оттеняла меня своими вздутыми красными руками. А как она следила за Ирочкой, когда та танцевала. Ох, видеть это было серьёзной мукой - лицо у мамы перекашивалось толи от боли, толи от счастья, но рот, нос и глаза сплывались в одну мягкую слезящуюся кучу, ладони прижимались к сердцу, думаю что размером с лошадиное, и весь елей мира источала эта пугающая женщина в момент танца её дочери. Мне больно было видеть, как она берёт Ирочку за руку, поправляет ей волосы, или маечку; мне хотелось закричать, остановить это святотаство, ведь не должны эти жирные пальцы дотрагиваться до священной кожи. Ох, как же болел и мучался я, кто бы знал.

Наконец, наступил тот чудесный момент, когда меня поставили в пару с моей драгоценной Ирочкой для заучивания нового Венского вальса, к тому же я уже был готов выдержать её прикосновение и ощутить дыхание. Но всё равно, скажу я вам, дрожал я как продрогший заяц, потерявший последнюю морковку и первые минуты от страха танцевал отвратительно, даже, к великому стыду, наступил на чудесную ножку в аккуратной чешке. Ох, горе мне. Но Ирочка моя была так деликатна со мной, так спокойна и нежна, что совсем скоро я включил все свои танцевальные силы и летел вдоль зеркал зала как ветер, впряжённый в колесницу любви. Мы были прекрасной парой. Все смотрели с восторгом на нас, даже крупная мама переступив через свою ревность, всё же поняла, что Ирочке гораздо лучше будет со мной, что только я смогу составить её счастье и расплылась в кривой медовой улыбке со слезами в уголках заплывших глаз.

Я женюсь на ней! Мы будем жить у нас, в моей комнате, а вечерами вместе делать уроки. Мама и папа поймут, не откажут своему влюблённому сыну и разрешат нам жить вместе. Сладкие мечты, упоительные фантазии под горохот вальса летят вслед за нами по залу. Ах, как прекрасна жизнь. Знаю, что в следующий вторник, как раз в день очередного занятия у моей Ирочки день рождения. Я принял твёрдое решение - сделать ей предложение руки и сердца в день её девятилетия. Она не посмеет отказать, ведь я чувствую, нет, я знаю, что она тоже любит меня. Лёгкая улыбка на её губах, она робко касается моей спины, когда мы кружимся в вальсе, я счастлив. Во вторник всё решится.

Выходные, а потом и понедельник тянулись мучительно долго. Из фанеры я вырезал сердце, отшлифовал края и покрасил красным, сверху покрыл лаком для прочности, чтобы через года, когда мы с моей Ирочкой будем вспоминать день нашего обручения и посмотрим на это сердце, краска всё так же будет ярко блестеть.

Настал наконец вторник. С трудом отсидев уроки в школе рядом с головой-бантом, я нёсся как безумец в наш танцевальный класс, навстречу новой жизни. В этот раз мой взгляд сразу упал на мою прелесть, она была прекрасна как всегда. Из раздевалки я выплыл, как принц, идущий к венцу. Мои чешки были начищены, шорты и футболка выстираны, а шею я смазал одеколоном отца - немного жгло, но это того стоило. В кармане я сжимал сердце, которое подарю моей Ирочке на век.

Мы выстроились в линию перед нашей преподавательницей и она стала говорить, что сегодня особенный день. Я улыбался и кивал. Говорила, что сегодня очень важное событие. Конечно, конечно, очень важное. Что сегодня у нашей любимой Ирочки день рождения. Ну, и это тоже, конечно, но все же понимают, что моё предложение - событие гораздо большего масштаба.
И вот, все захлопали, Ирочка вышла перед строем, преподаватель обняла её за плечи, а потом все девочки сгруппировались и откуда-то достали большой торт, который испекли сами. При этом запели не в склад не в лад хэппи бёзде ту ю.

И вот тут, голубчики мои любезные, милые мои людички, произошло то непоправимое, что на веки вечные изменило моё отношение к моей любви, что заставило моё сердце, приготовленное в дар, спрятаться как можно глубже в карман и скрыть от всего мира свои чувства и желания.
Моя прекрасная Ирочка, мечта моя нежная в момент, когда её поздравляли, вруг изменилась резко в лице и её рот, нос и глаза сползлись в одну мягкую слезящуюся кучу, она сложила свои аккуратненькие ручки у груди и стала благодарно кивать и хныкать в ответ на тупую песенку и проклятый торт. И, боже мой милостивый, как же этот чудесный девятилетний ребёнок в один миг стала похожа на огромную омерзительную тётку, свою мамашу. Я вам признаюсь, как же мне тут стало страшно. Мне вдруг привиделось, как вместо моей Ирочки со мной живёт её мама, чудовищная, омерзительная мама и делает вечерами со мной уроки. А потом я перед сном её целую в жирное потное лицо.

Мне быстро надоели танцы. Я их бросил.
А недавно я ходил на пробное занятие в театральную студию и там одна девочка, кажется Лера, читала стихи как ангел.