Стихи расстрелянных поэтов... Павел Васильев

Азиат

Павел Васильев

Ты смотришь здесь совсем чужим,

Недаром бровь тугую супишь.

Ни за какой большой калым

Ты этой женщины не купишь.

Хоть волос русый у меня,

Но мы с тобой во многом схожи:

Во весь опор пустив коня,

Схватить земли смогу я тоже.

Я рос среди твоих степей,

И я, как ты, такой же гибкий.

Но не для нас цветут у ней

В губах подкрашенных улыбки.

Вот погоди, другой придет,

Он знает разные манеры

И вместе с нею осмеет

Степных, угрюмых кавалеров.

И этот узел кос тугой

Сегодня ж, может быть, под вечер

Не ты, не я, а тот, другой

Распустит бережно на плечи.

Встаешь, глазами засверкав,

Дрожа от близости добычи.

И вижу я, как свой аркан

У пояса напрасно ищешь...

   Павел Васильев… Читая стихи Павла Васильева невольно сравниваешь его с Сергеем Есениным. И по его неуёмному русскому духу, и по красоте и точности его метафор, и по его «хулиганскому» нежеланию приспосабливаться под «людоедские» нравы власть имущих. И хотя Васильев и моложе Есенина, и не стал таким знаменитым, но оба они так похожи друг на друга даже в том, что Сергея Есенина убивают в «Англетере» в 1925 году, а Павла Васильева арестуют и расстреляют в 1937-м. Хотя, на день смерти они будут почти ровесники - одному будет тридцать лет, а другому двадцать семь. И между двумя этими убийствами, как, впрочем, и до, и после - полоса тотального уничтожения народа, интеллигенции - творческой, научной и военной, как старой России, так и новой.

   В этой своей «похожести», чем-то очень близки два их стихотворения, как и всё творчество каждого из поэтов. Строки из стихотворения Сергея Есенина «Снова пьют здесь, дерутся и плачут»...

Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.

Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта — река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.

в своей необузданности как бы перекликаются со словами из «Песни о гибели казачьего войска» Павла Васильева:

Что же нам делать? Мы прокляли тех,

Кто для опавших, что вишен, утех

Кости в полынях седых растерял,

В красные звезды, не целясь, стрелял,

Кроясь в осоку и выцветший ил,

Молодость нашу топтал и рубил…

   В результате Павел Васильев за сочувствие казачеству получает 3 года ссылки. Хотя потом его реабилитируют ввиду явной надуманности обвинения. Жаль… Жаль, что ничего не понял, не почуял и не затаился. Жизнь катилась своим чередом! Влюбившись в очередной раз, он пишет Наталье Кончаловской, внучке художника Василия Сурикова;

Сшей ты, ради бога, продувную

Кофту с рукавом по локоток,

Чтобы твоё яростное тело

С ядрами грудей позолотело,

Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,

От бровей широких и сердитых

До ступни, до ноготков люблю,

За ночь обескрылевшие плечи,

Взор, и рассудительные речи,

   И надо же было комсомольскому поэту Д. Алтаузен позволить себе поиздеваться и цинично пошутить о Наталье. И хотя она предпочла Павлу другого, но он мужик, и морду комсомольцу бил, как нормальный мужик.

   В результате в суд поступило заявление: «Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу советских поэтов…» - и т.д. и т.п. Подписали сей "опус" двадцать советских поэтов во главе с А. Безыменским. И уже получалось, что он не просто бил, а бил по антисоветски!

   И как же это заявление перекликнулось со статьёй в "Правде" Максима Горького "О литературных забавах", где про Васильева говорилось, что «от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа». Надо же, сама «Правда» предупреждает! Надо бы ему что-то патриотическое, про славных красных конников, например, а он честно пишет:

И вот солдаты с котелками

В харчевню валятся, как снег,

И пьют веселыми глотками

Похлебку эту у телег.

Войне гражданской не обуза –

И лошадь мертвая в траве,

И рыхлое мясцо арбуза,

И кровь на рваном рукаве.

И кто-то уж пошел шататься

По улицам и под хмельком,

Успела девка пошептаться

Под бричкой с рослым латышом.

И гармонист из сил последних

Поет во весь зубастый рот,

И двух в пальто в овраг соседний

Конвой расстреливать ведет.

   Арестовали поэта по делу о терроризме и подготовке покушения на Сталина, и после недолгого следствия он был расстрелян. По этому делу расстреляли и Юрия Есенина – сына Сергея Есенина, и Артёма Весёлого – автора романа «Россия, кровью умытая». Конечно, на допросах все они «сознались»: да, готовились убить вождя. Протоколы допросов сохранились. Реабилитирован Павел Васильев был в 1956 году. Могила так и не найдена.

   Надо ли ворошить старое? Почему я пишу эту статью? Читая в соц. сетях высказывания современных сталинистов и глядя вслед современным «компьторным» мальчикам с крашенными головами и банками пива в руках, весело болтающими с курящим на ходу молодыми симпатичными девчонками с тату на самых неожиданных местах, невольно думаешь: «И куда что делось… Где она, былая сила и красота?» Почему прошлое никого не волнует и никого ничему не учит? Может, оттого, что это прошлое надо знать и уметь как-то понять?

   А в качестве эпилога хотелось бы познакомить Вас с шикарнейшим по своей образности стихотворением Павла Васильева…

Тройка

Вновь на снегах, от бурь покатых,
В колючих бусах из репья,
Ты на ногах своих лохматых
Переступаешь вдаль, храпя,
И кажешь, морды в пенных розах, —
Кто смог, сбираясь в дальний путь,
К саням — на тесаных березах
Такую силу притянуть?
Но даже стрекот сбруй сорочий
Закован в обруч ледяной.
Ты медлишь, вдаль вперяя очи,
Дыша соломой и слюной.
И коренник, как баня, дышит,
Щекою к поводам припав,
Он ухом водит, будто слышит,
Как рядом в горне бьют хозяв;
Стальными блещет каблуками
И белозубый скалит рот,
И харя с красными белками,
Цыганская, от злобы ржет.
В его глазах костры косые,
В нем зверья стать и зверья прыть,
К такому можно пол-России
Тачанкой гиблой прицепить!
И пристяжные! Отступая,
Одна стоит на месте вскачь,
Другая, рыжая и злая,
Вся в красный согнута калач.
Одна — из меченых и ражих,
Другая — краденая, знать, —
Татарская княжна да б…., —
Кто выдумал хмельных лошажьих
Разгульных девок запрягать?
Ресниц декабрьское сиянье
И бабий запах пьяных кож,
Ведро серебряного ржанья —
Подставишь к мордам — наберешь.
Но вот сундук в обивке медной
На сани ставят. Веселей!
И чьи-то руки в миг последний
С цепей спускают кобелей.
И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И — деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!