ORDO, гл. 3

Просто отречься и закрыться абсолютно на заказанную неделю, тщательно расписанную в договоре, он, знал - невозможно.
Невозможно находясь посреди моря в команде, какая бы она ни была – грубить друг другу, не говорить ни слова, и драться, тем более!
«Впрочем, драка, как я понимаю, уже случилась!»
Гастромов полез на выход, не роняя ни слова.
Одна чашка таки выскользнула из рук и, упав, отколола у себя ручку. Казалось бы, незначительная потеря, но это не на шутку расстроило капитана и привлекло необычное внимание Елизабет.
На «Борюсика»  вообще…
«На Борюсика вообще не обращай внимание».
«Овощ и только».
- Ну-у, не переживайте так. Это же всего-то посудка. Что там? Борюся, мы купим клей в порту, нет – мы купим супер-клей в лучшем магазине и склеим вашу вещицу. Она будет, как новенькая! Не переживайте же!
Все это капитан слышал в свою мокрую спину.
- Вот нервный какой, да? – Элизабет вернулась в каюту и с грохотом заперла за собой дверь.
- Вот - клеевые ребята! Ха-ха! – Сказал и послушал разбитый свой собственный смех.
Он сел на стул и долго сидел, понимая, что нужно переодеться и прибраться, и ту чашку…
«Необходимо забрать у этой сумасшедшей парочки все колющие предметы. Того гляди, и зарежут или сами себя…»
Гастромов поднялся, сделав усилие, и стал переодеваться.
Потом пошёл в камбуз.
«И что мне им готовить? Что едят придурки из дурдома по утрам? Кажется, гречневую кашу?» - Рассуждалось.
Василий рассмеялся.
«Нет, и все же, интересно, что будет дальше? Вот, правда, интересно! Ведь работа – возить полностью незнакомых людей с разными характерами, судьбами. Да-а-с, вот мужичку досталось! Жаль его».
Гастромов ничего другого не придумал, как вбить по паре яиц на каждую  персону и украсить зеленью по краям тарелок.
«Если я сейчас принесу соус или лаваш с йогуртом, они, пожалуй, засунут его мне в …» - Василий снова рассмеялся. – Нет, решительно, люди настроены очень оптимистично! И настроеньице эдак поднялось! И я настроен оптимистично! – Уверил он себя.
«Может быть, я что-то не понимаю в этой жизни? Да, что-то нет!»
Не без опаски спустя полчаса он вышел на палубу к столу, где восседала уже на креслах парочка.
Елизабет, подставив козырьком ладошку, выравнивая ее почти идеально ровно – пальчик к пальчику и - ко лбу, что-то высматривала вдали горизонта моря.
«Борюсик» где-то выкопал газету и читал ее, постоянно поправляя трепыхающиеся на ветру страницы.
Гастромов чуть не перевернул поднос, магическим образом теряя силу и ловкость в руках и снова не понимая отчего, собрал волю и стал делать то, что никогда за три года практики на собственной яхте не делал, - считать шаги до стола.
Его руки тряслись, когда он подошёл со спины к парочке. Он стал устанавливать предметы завтрака, а волнение рук маскировать под редкий реверс шатания палубы.
- Ах, это вы! – Елизабет вскочила с места.
Гастромов дал назад, сверяясь вниманием – что где находится, и все ли он успел поставить на стол.
- Я так виновата перед вами! Так виновата!  Извините! – Она подбежала и схватила его за руку. И оба они почувствовали только то, как капитан напрягся всеми жилами и съёжился, словно уменьшаясь в размере.
- Вы милый человек, милый человек, вам нечего, - она посмеялась, обнаруживая ужас в глазах капитана, - нечего бояться. Ну, вы же не с одними нами плавали?
Не с одними же нами, а? – Переспросила Елизабет, ощущая теперь вместе с капитаном следующую метаморфозу, -  его охлаждающееся тело.
Гастромов глядел на неё прежним образом – ошарашено и где-то даже более того, и не мог пока ничего с собой поделать.
«Все будет хорошо!» - Плескалось в его голове.
- Так вы что с одними нами плывёте? Вот здесь и сейчас. – Елизабет задалась, а Гастромов взвешивал логику вопроса.
Он нашёлся лишь покашлять.
- Милая, не приставай, не мучь нашего друга! Ему на дорогу нужно смотреть. Видимо, тут разметка имеется. – Борюсик резко обернулся, вежливо улыбнулся капитану и выбросил в сторону вперёд руку, на море, указывая туда - на «дорогу».
- Нет, он должен же вообще говорить с нами, а если запрется тогда, как мы узнаем, что этот человек думает?
- Я ничего не думаю. Отчего я должен думать? – Наконец произнес Василий, отталкивая от себя даму, - я совершенно лояин. Он сказал это вместо «лоялен», и ничуть не смутился, а даже облизнул губы,  заканчивая этим словом.
- Да, - кратко произнесла Елизабет, отступила и пошла на свое место.
Василий направился к штурвалу.
…
Весь день прошел без особенностей, то есть без критических черт.
Самое страшное для Гастромова - он мог бы проникнуться, привыкнуть  к необычному поведению своих морских постояльцев и потом выйти на берег совершенно необычно обезумевшим.
Это звучало бы неправдоподобно, но идея, кем-то сказанная когда-то, что он мнительный человек стоила того, чтобы отнестись к этому серьёзно, следить самому за собой. И как-то отличаться от неконтролируемой парочки путешественников.
Все большее время капитан, ранее любуясь плоскостями моря, закатами и рассветами, радуясь им, размышляя о будущих планах и ясных событиях, теперь чувствовал - выпадал в какой-то транс.
Он не помнил, сколько уже выпил чашек кофе и съел бутербродов, запивая содовой водой от мучавшей изжоги.
На обед  подал устриц с грибами запеченные под молочным соусом, одну из которых, устрицу, Елизабет, не объясняя ничего, выбросила за борт.
Гастромов сам за неё подумал: « Да-да пусть себе плывёт», с ужасом вспоминая о зароке - не сходить с ума. Пили чай, закусывая булочками с корицей.
Он совершенно забыл о супе на основе гороха, который не подал им, а потом решил, что правильно сделал и до вечера съел все сам.
Вечер сгустился внезапно.
Пока Гастромов, весь, пребывая в самом себе, разбирался с шумом в поршнях двигателя и несколько раз напоминал себе, пока не записал это на бумажке, что нужно менять масло в следующий заход, море зашипело, словно закипая в закате солнца, и затихло, распрягаясь с жару затянувшегося дня.
Гастромов врубил лэд-лампу и включил лёгкую музыку.
- Эй, на кубрике, у вас, нет ли другой мелодии? – Спросила Елизабет.
Василий подумал и поставил то, что он ненавидел всеми фибрами – реги какого-то уличного певца, записанного в одном из многочисленных рейсов заказов.
Елизабет и муж поднялись, некоторое время стояли недвижимо, потом женщина резко дернулась и стала выделывать па, разумеется, странные, - выдёргивать руками по сторонам и встряхивать в один и тот же бок головой.
Борюся не отставал – он стал подражать, да так неловко, нелепо, что Гастромов не только пожалел о протоколе налаженного бизнеса: музыка, развлечение, но и сильно зажмурил глаза, только бы не видеть всего этого.
Палуба была перед носом и некуда было деться от эмоциональных возлияний присутствующих.
Капитан то и дело морщился и отводил глаза, особенно когда Елизабет махала ему рукой, чтобы тот присоединялся.
«Какой степенью нужно страдать уродством ума, чтобы этак двигаться! Как этот мужик не разглядит эту чёртову бабу? Насколько можно быть полудурком, но чтобы не разглядеть что рядом с тобой … это уже, ну, просто никуда…! А ещё он и спит с этой…»
Гастромов почувствовал, что от отчаяния и мужского братского сочувствия ему в нос ударило, будто газировкой, которую он пил весь день, и глаза покраснели и даже прослезились.
Одновременно и постоянно почти он ощущал необъяснимое желание бесконечно смеяться.
«Главное – не спятить!»
Радость, та упомянутая, обычная, обычного человека, находящего упоение, торжество от интересной работы, прекрасного вида, хороших мыслей и прочее – нет – не так уж удовлетворяли его.
И если он раньше считал шаги до этой буйной парочки, то теперь считал часы, когда это все закончится, а, впрочем, даже и минуты.
- Эх, капитан! – Кричала вроде того Елизабет, раскачивая тощим торсом по палубе, - у вас, дорогой товарищ, прекрасный вкус!
Борюся покрикивал вроде что-то: Ох-ма, да! Ох-ма, да! Ух-ты, да! – прищёлкивая челюстями и языком.
«Дурдом!» - Решительно остановилось в мозгу Гастромова, и все иное отрекалось входить.
Хотелось в туалет. То, что обдали его с утра кофе, то, что до сих пор происходит и вообще, - ещё ничего не значило. У него было такое настроение сделать дело прямо тут.
«Схожу с ума».
«Это же надо до такого довести!» - Не верил сам себе. Но думать можно много, а пойти надо по делам.
Гастромов стал спускаться вниз. Всего три лесенки и шмыгарем вниз, буквально там еще шаг направо…
«Черт, надо посчитать сколько шагов. Если прыжками, то…»
Нечему, казалось, удивляться, но Елизабет мгновенно выросла рядом.
Гастромов переломчато улыбнулся, из всех придерживая контроль над собой.
Но водянистые глаза  «приятельница» не поняла, поняла, как задорный блеск от палящей и хохочущей луны в ореоле цвета  блен-де-блана, там наверху.
Она схватила капитана за руку и, что было сил, потащила на танцполе.
И Гастромов, желающей из последней мочи выйти по добродетельным делам оказался в центре кружка супружеской пары.
Он, было, рванул в сторону, но Елизабет так замахнулась, перемежаясь суровостью в знакомом непоколебимом взгляде, что невольно Гастромов стал повторять дурацкие па и все то, на что он был способен.
Упереть руки в бока, чтобы хоть как-то воздействовать, придерживать мочевой пузырь, хотя бы рефлекторно и перебирая ступнями с носка на пятку подпрыгивать.
- Эх, ма-ка! Давай – давай-ка, детянушка! – Заорал вдруг ему в ухо голос Борюси.
«Черт, они же пьяны до полусмерти! Где они запаслись спиртным? По договору ведь…»
- А ну-ка по-апко-ой поддай! – Завопила Елизабет и занесла руку пониже пояса, чтобы ровно угодить капитану по заднице и тут…
Гастромов заулыбался, перекрывая все, что слышал.
Желание пойти по малым добродетелям перенеслась к воспоминаниям горохового супа, который он съел за всех ещё в обед.
Капитан из последних возможностей проплясал змейкой мимо женщины, уверяя и убеждая всем видом своим, по мере порядочным, что она слышала не то, что слышала на самом деле.
- Я - ссать!
И это вперемежку с позором громыханий несвойственного морским желаниям и запахам моря удалось кое-как или как-то завуалировать.
Елизабет остановилась, бессильно опустив руки, провожая взглядом убегающего капитана.
В уборной Гастромов, затягивая пояс, смеялся так, что ударился лбом о стену. Он никогда не думал, что мог так сдавлено, кратко выдавать некое «хи-хи» подряд в серию, что этакое нечто засело в нем химерное, хитренькое и пошлое, которому было чрезмерно весело.
«И это началось!»
У умывальника, ополоснув руки, он долго и серьёзно смотрел на себя в зеркало, пытаясь увидеть самого себя. И здесь главным было то, что ничего в его внешности не изменилось. Совершенно нет!
«Так, что же это? Не я ли здесь главнокомандующий, не я ли устанавливаю порядки и правила поведения на судне? Не я ли, а?» - Спросил он у отражения.
Он провёл пальцами по лицу от глаз к подбородку, оттягивая кожу вниз, и произнёс:
- Все дело в договоре, уважаемый. Нужно было выписывать все детали!
Уходя, он вернулся и снова обратился к зеркалу:
- А кто же знал, кто знал, что такие притепки попадутся!?
Поднявшись наверх, он обнаружил, что Елизабет крутит ручку магнитолы.
- Мне надоели эти песни. Давайте лучше помолчим!
- Вы бы вышли отсюда, прошу вас! – Предупредил капитан.
Елизабет растерянно подняла на него глаза, отвлекаясь на секунду от звуковоспроизводящего прибора. В ней обозначилось что-то беззащитное, хилое.
«Жалкое».
Гастромов впервые увидел, что в этой женщине ничего такого зрелого нет. Нет той грубости, злости.
«И была ли вообще она той, за которую себя выдавала?»
Нет  глупости, вычурной надуманной коварности, да просто – отсутствие зрелости.
«Все будет хорошо».
«Ведь она ещё совсем девчонка!» - ужами ползли идеи.
Их взгляды в каких-то понятиях пересеклись. Капитана это ужаснуло, будто  и  ужалило, но было уже чем-то поздно.
«Самые главные, решающие  сражения происходят на малых полях», - снова всплыл силлогизм Берца.
«Где же эти чёртовы малые поля?»
«Отыщи их географическое местоположение!»
«А, может быть, - пришло Гастромову, - в этой женщине-дамочке, Елизабет, что-то имеется ценное, диамантовая крошка? И она вовсе не фрукт? Изюминка есть. И мне – мужчине – вполне бы это понять…»
Невольно он оглядел, полоснул ее диагональю всю мгновенно - всю: никчёмную подмятую фигуру, бледные бескровные ножки, холодное овальное лицо, стрижку с рваными прядями  волоковых волос.
Что-то в лице его сверкнуло, и она, как по команде – и она отметила это с удовлетворением, с удовольствием.
Капитан постарался разубедить ее немедленно в этом удовольствии хоть как, - мысленно, жестами, разочаровать ее какой-нибудь нелепой фразой, поступком, действием, хоть в йоту, чтобы выбить из башки Елизабетовской то, что могло бы сделать зарубку, застрять ненарочно и опасно. Но… было поздно?
Она короткими, несмелыми и театральными в восемьдесят пять процентов, шажками потянулась мимо него.
Гастромов стоял, как вкопанный.
Места было довольно, но она нарочно протиснулась мимо него и задевая руку так, что коснулась носом его плеча, ушла.
Борюси-мужа на танцполе не было.
Гастромов постоял ещё немного у штурвала, потом направился к штурманскому столу. Сверялся с навигацией, и думал о чем-то постороннем, - не о деле.
Вышел из кубрика, посмотрел в бурлящие волны моря.
У него снова возникло желание плюнуть туда, за борт, но он только жестко отер губы.
На утро в 8.50 прибыли в порт большого города.
Цветастые бордюры на оснастке перед пропускным корпусом открытой и заселенной цветами окнами. Запах резины, масел, тревожные звонкие гудки морских толкачей-буксиров, шмелями собравшихся у громоздкой баржи гремели цепями якорей и криками-командами из палубы вперемежку с матами.
Шатающееся судно с roll on - roll off – грузом контейнеров будто искал место втиснуться где-нибудь.
Вагоны-платформы  слаженно подавались через ворота на отдельные палубы по наклонным аппарелям.
Кипела жизнь.
По причалу шел пожилой мужчина чуть пошатывающейся походкой, держа руки в карманах широких брюк с фуражкой на голове, прикрывшей глаза. Это был Василевский Пётр – рабочий физ-поста, вахтенный сторож.
 Он только теперь издалека увидел «ORDO» остановился, не вынимая руки из карманов, но, скрутив там шары-кулаки, выпятив штаны, долго смотрел на яхту Гастромова, будто не узнавая ее.
«Старик совсем ослеп!» - Подумал Василий и махнул рукой в приветствие.
- У вас тут друзья? – Услышал он голос снизу из двери кают-компании, поднимающуюся на палубу женщину с заспанным лицом. Муж Борюся, чуть не проталкивая ее, мало что, различая перед глазами и натирая их до красноты, видимо, чтобы хоть как взбодрить себя, пытался понять происходящее.
- Без друзей никак! В море берег – это уже товарищ. А люди – безопасные буйки жизни. Все наоборот, как на суше, - ломким, но бодрым голосом отвечал капитан.
- А-а-ф! – Кратко раскрыла рот, и не торопясь прикрыть его, произнесла дама.
- Дай мне, пожалуйста, пройти, - попросил муж, теряя терпение.
- Да куда ты все меня толкаешь? – Вскрикнула Елизабет, так же теряя терпение, и обращаясь к мужу в пол-оборота, в пол-лица. Остальная половина, ироническая предоставлялась капитану. И глаза ее надсмехающиеся  над человеком, с которым она была всю ночь…
«Странно! Какая же это любовь?» - Подумал Гастромов.
Он стоял во весь рост, с берега Василевский кричал ему, радостно встречая, чайки вперебой орали над головами, желая будто сорвать с голов нечто принадлежавшее  им.
- Да подожди ты-ы! – Елизабет повернулась к мужу и кулачком, незаметно для Гастромова дала тому в щеку, как выстрелила. Борюся скрутил физиономию в привычной терпимости и инерции, видимо, обычно утренней процедуры-встряски жены,  и за щекой провёл катышком языком, морщась и прилагая руку.
«Зуб выбила, не иначе!»
Елизабет мгновенно обернулась к капитану всем союзом своим, улыбаясь солнечно, моргая белёсыми почти безресничными глазами, и, как бы отвлекая его, посмотрела вдаль, также морщась, но уже от удовлетворения ярким солнцем, засевшего ровно над дальними кровлями высотного покрасневшего от смога города.
- Ого! Куда вы нас завезли! – Она приставила козырьком ладонь ко лбу, прикрывая лишь один глаз. Сзади ей тут же пришёл нелепый толчок от своего  спутника Борюси. Он был нечаян и муж - Борюся, сделал мгновенно  шаг назад, прикрывая в защите свое лицо, ожидая нового точечно точного оверхенда жены.
- Ну! – Она еще раз повторила ему. - Что же?
- Дай же мне в туалет пройти!
- Какой туалет. Ты, что на даче? Вот… - Из ее языка сорвалось что-то вроде «пррр…», но не договорилось и на следующем слоге. Она подняла изумленные глаза на капитана, молча, будучи свидетелем этих сцен и приподняла плечики. – Это же надо!
- Еля! Пожалуйста! – Требовал муж.
Капитан и Елизабет – оба перевели строгое внимание на недоумевающую физиономию Борюсика.
- Санузел… - хотел, было пояснить расположение Гастромов.
- Туалет внизу, пррр… - Снова прозвучало неопределённое определение мужу от жены.
- А-да! – воскликнул тот.
- А! А! – Вторила назидательно, качнув ему головой Елизабет. – вот тебе и «а-а!»
Борис Епифанович ретировался, труся ряшиками своих длинных белых трусов. Исчез.
Елизабет попыталась вернуть прошлое удобное настроение и снова поднести руку козырьком ко лбу, но осеклась. Мысль опередила ее действия.
- А вы говорите! Какой же это муж!?
Гастромов едва сдержался, чтобы не сказать клише, что де ему-то нет разницы никакой, но что-то сдержало его (что-то!), и он обратился к кличущему его непрестанно голосу Василевского.
Ещё раз махнул рукой ему энергично так, что едва не вывернул плечо. Терпя неприятную боль, он направился к «утке» набросить швартовы и выйти на берег через бортовую калитку.
- И все-таки море есть море, - услышал он позади себя голос путешественницы.
- « Этот парус морской одолел меня,
Эти брови его седоватые
Волновали меня изнутри долой
И горела заря краппо-красная!»
Гастромов обернулся, будто его шарахнуло молнией.
- Как стихи? – Спросила Елизабет.
Капитан с немым выражением физиономии не имел ничего произнести.
«Господи!» - Только сам в себе он услышал увертюру просьбы.
С оловянным видом он направился делать свое дело.
Елизабет скрылась вон из виду. Это высшей степени целомудренное обстоятельство, как чашка кофе взбодрило Василия. Он радовался уже самому малому, казалось бы. Тому малому «полю военному» Бергца, только, наоборот – там, где не нужно рвать позиции, не разрешать бои,  где находится тишь да гладь, спокойствие и - исчезновение нынешних клиентов.
Чистая палуба без них ему казалось праздничным новогодним снегом, прибывшим от самого Санты из далекой сказочной страны. Она была так нарядна, так нарядна, - без отоптышей этой парочки Елизабет и Борюси.
«Господи! – Продолжил идею – просьбу - мысль Гастромов, – избави меня от них!»
Спустя еще несколько минут Василевский уже бойко бил по плечу сдержанно улыбающегося Гастромова, желая последнего непременно обнять.
- Что с тобой? – уже взялся трясти его за плечи Василевский, чувствуя, что давний его приятель чудно и едва держится на ногах.
- Ничего, - ответил Василий, утирая вдруг накатившуюся скупую мужскую слезу.