Одни на двоих

Кот мой Яков обуреваем нынче странною любовью.  В одни мои трусы влюбился, бедняга. Жара стоит оглушительная, и я, многогрешный, позволяю себе  при любой возможности избавляться от одежд, рабочего энтузиазма и нравственных устоев и хоть маленечко полежать в одних трусах.   А стоит мне только прилечь, как немедленно является кот, зацепляет когтями край трусов моих, подтягивает к себе, устраивается и громко говорит «фыр-фыр-фыр». Причём привлекают его не любые трусы, а только одни, вот эти, купленные мною когда-то в магазине среднеазиатского текстиля. Я бы их ему подарил насовсем, но пока не могу – самому нравятся. Они легки и просторны,  нам свободно хватает их на двоих и ещё довольно остаётся места. Не знаю, что именно прельщает в них Якова, а я когда-то запал на расцветку.  Камуфляжную. Рисунка «осенний лес». Сразу мне представился какой-нибудь среднеазиатский военнослужащий, надевший их, чтобы спрятаться в  осеннем лесу.
Дни поздней осени бранят обыкновенно, и правильно делают. Но что-то всё же было в этой картине такое, что никак я не мог развидеть. Средняя Азия,  предгорья какого-нибудь Памира, лес, ноябрь.  Листва облетела на землю, и там, на земле  уже поблёкла от дождей и раннего снега, стала цвета трусов.   Не слышно птиц, они улетели зимовать в тёплые райские ****я, одно только перекликается вороньё, да доносится из ближних степей осенний клёкот беркута. И посреди вот этого всего затаился военнослужащий.  Его всё равно, конечно, видно, но не целиком, о нет! От живота и почти до коленок его как будто и нету – слился с унылою ноябрьскою природой.  Над ним сквозь просветы в облетевших кронах хмурится хладное небо. Редкие снежинки медленно тают на открытых участках смуглой кожи. Зачем он там? От кого скрывается и почему только частично? Неужели и там война? Господи, нет, пожалуйста…
«Чш-ш-ш,» - тихонько думает кот, – «чш-ш-ш, успокойся.» И я успокаиваюсь.
Не так давно тайна камуфляжной расцветки нижнего белья всё же слегка приоткрылась мне.  У меня есть похожего окраса рабочий комбинезон, и я в нём  дрова колол. Одна чурка попалась особенно злостная – кручёная, сучковатая, колун в ней застрял намертво. Но это ничего, мы и не с такими справлялись.  Молодецки крякнув, воздел я колун с чуркой над головою и не менее молодецки хэкнув, тюкнул этим делом  по колоде.   С тоскливо-яростным  треском  чурка развалилась надвое, а я выдохнул и сделал победительное лицо. Но недолго, ах недолго оставалось оно таковым. Ибо треск раздался не только спереди, но и почему-то сзади,  и  ледяная когтистая лапа предчувствия беды немедленно стиснула моё бедное сэрцэ. Ощупался – так и есть… Лопнули. Штаны на заднице лопнули по шву. Как же я теперь? Я же у самой дороги, и забор межу мной и дорогою  - простая сетка, с крупными ячейками. Любой прохожий увидит мой конфуз! А прохожих много – всё время по этой дороге проходят разные люди и девушки. Невозможно, совершенно невозможно мне, бывшему интеллигенту, показываться им в лопнутом виде! И тут озарило меня спасительною догадкой: « Нет! Никто ничего не увидит! У меня же там снизу почти такой же камуфляж! Он всё отлично закамуфлирует и сокроет  от недобрых любопытствующих взоров! Идите нахер, злыдни, я спрятался, меня нет.»
Нет, сударь мой Яков! Нет и нет! Не отдам я вам этих трусов, самому нужны.  Я в них от этого всего прячусь, от грёбаной этой реальности.  Впрочем, тут довольно места и для двоих…