Пенсия для царицы

(в рассказе использованы стихи Елены Киселевой)

– Сколько вам, Алёна Антоновна? Тридцать три? Девочка ещё. В вашем возрасте мне казалось, что я всё могу. Всё! Всё мне подвластно, всего я могу добиться. Прекрасный возраст!
Глаза начальницы районного Управления статистики, Светланы Васильевны Моисеевой, сияли ласковым голубым светом, а нежный голос струился, обволакивая, льстя, почесывая за ушком нового, вчера только принятого на работу, юрисконсульта.
Предыдущий уволился с большим скандалом перед самым полугодовым отчетом, мстительно бросив на стол начальнице только стопку невнятных черновиков. Но не на ту напал. Светлана Васильевна нашла юриста буквально в последние дни работы дезертира. Пусть без опыта работы, ничего, под её чутким руководством девочка всему научится. 
«Девочка» выглядела слегка оглушенной. Пока еще Алёна пребывала в испуге от резкого поворота своей  судьбы. Неделю назад она спокойно работала на государственной службе. Работала давно, обязанности свои знала вдоль и поперек. Немножко ныла, что не устраивает зарплата, но жизнь ее была вполне стабильной. А потом буквально на минутку заскочила по делам службы в районное Управление статистики и вот она уже работает в новой должности, о которой имеет самое смутное представление. К тому же на временном месте. Основной работник находится в отпуске по уходу за ребенком. И полтора года из этого отпуска уже прошли. Логически всё верно, убеждала себя Алёна, здесь выше зарплата, и здесь, наконец-то, пригодится диплом юридического ВУЗа. Всё хорошо. Только глаз дергается.
Сейчас она сидела перед полной, красивой женщиной с чрезвычайно ласковым голосом – своей новой начальницей. Алёне эта женщина нравилась – и голос, и одежда, подобранная с большим вкусом, и тяжелые темно-красные серьги, с достоинством покачивающиеся при каждом движении головы. Цвет серёг удачно сочетался с цветом шейного платочка.
– Где же вы нашли такой холодный оттенок красного? Я сама искала и не смогла, – восхитилась Алёна.
Светлана Васильевна польщено засмеялась. Они немного пощебетали о приятных для каждой женщины вещах – украшениях, помадах, нарядах. Солнце лилось в большие окна с низкими подоконниками, немножко путалось в желтых блестящих шторах, и белом, почти деревенском тюле. Интерьер кабинета остался, видимо еще с девяностых -  пластиковые панели «под дерево» и линолеум с паркетным рисунком. В кабинете было свежо и уютно, всё плавало в золотистой ласковой дымке. Какая прекрасная умная женщин, как она поняла и оценила её, думала Алёна.  И ещё она любит читать, это чудо!
– К сожалению, наши работники очень мало читают, – доверительно поделилась Светлана Васильевна, – Я даже завела небольшую библиотеку. Вы не видели? В шкафу у секретаря. Там можно взять любую книгу. Правда, интересуются в основном детективами и любовными романами. С одной стороны, понятно. Но ведь надо и расти духовно. Как бы нам с вами, Алёна Антоновна, приучить их к серьезной литературе?
Алёна млела в лучах внимания и любила всех сотрудников – читающих и не читающих. Ну, зачем им читать? Не надо им, мы и без них чудесно общаемся, думала она. Но вслух она, разумеется, сказала другое. О необходимости психологической разгрузки.
Когда она, наконец, вышла из первого кабинета Управления, разомлевшая от комплементов, в коридоре уже стояли несколько человек, молча ожидая возможности зайти.  Алёна смутилась. Ей казалось, что её могут осудить или – кто знает? – даже позавидовать.  Но коллеги смотрели равнодушно и проходили мимо, в открытую дверь, как взрослые проходят мимо соседского ребенка. Казалось, они не возражали бы, проведи Алёна в кабинете начальства и целый день.
Однако же, Валерия Николаевна Кокосова, кадровик Управления, разделившая кабинет с очередным новым юристом, высказывала начальству сомнения по поводу «девочки».
– Чудная она, ох, и чудна-а-ая.
– Чем же?
– Какая-то неженственная, хоть бы накрасилась, что ли, юбочку надела. А то, как мужик. И отчёт делает –  руга-а-ается!
– Значит, делает? Вот и хорошо. Всё будет нормально, Валерия Николаевна. А там, может быть, и Татьяна из декрета выйдет.
Но опытная работница кадров поджала губы, мол, пожалеете еще, что, не посоветовавшись, принимаете на работу подозрительных людей.
Алёна неодобрение Валерии Николаевны, конечно, чувствовала.  Но сильно о разговорах за спиной не беспокоилась. Да и что они могут сказать? Не накрашенная? Ну, не любит она это дело, подумаешь. Ей хотелось поскорее разобраться со своими обязанностями, чтобы не выглядеть глупо. А когда она во всем разберется, то они, конечно, её оценят и полюбят. Пока же она то и дело изливала соседке по кабинету свои восторги. Какая Светлана Васильевна умная! Какая интеллигентная! Как вникает в каждую мелочь! А как одета!
Валерия Николаевна выслушивала молча, и, выражая недовольство всей своей крупной фигурой, отвечала:
– Она-то пусть такая. А ты-то хоть понимаешь, что работа у тебя временная. Вре-мен-ная! Что думаешь, может, Танюшка уже через два месяца выйдет. Точно. Выйдет к концу лета. Ты бы лучше работу себе искала.
–Мне Светлана Васильевна сказала, что расширение скоро будет, второго юриста дадут, - лепетала Алёна.
–Ты меня спроси. Спроси-спроси. Хлопотала она о расширении? Просила второго юриста? И не будет, помяни моё слово. Наобещать-то она мастер. Ищи работу, мой тебе совет.
 Убежденность Валерии Николаевны и дёргающийся глаз сделали свое дело. Скрепя сердце, приступила она к поискам работы.
Друг Сашка, вызвавшийся помочь, спросил с пониманием и сочувствием:
–Ты у Моисеевой сейчас? Знаю-знаю, сука редкостная. Мать моя у нее работала. Не бойся, найдем тебе работу.
Алёна так удивилась, что промолчала. Второй раз она удивилась,  когда встретила на улице Татьяну, на месте которой работала. Татьяна прогуливалась с коляской, но, увидев Алёну, притормозила.
– Ты как? –спросила Алёна, – Выходить собираешься? А то вот искать работу, не искать?
– Не знаю, – протянула Татьяна, –  денег маловато, конечно. Как в детском саду приживёмся.
Потом помолчала и, искоса взглянув, спросила небрежным тоном:
– Как там Моисеева? Всё досье собирает?
– Какое досье?
– Не собирает, нет? Раньше, если кто из сотрудников накосячит, она все бумаги копировала и по папкам раскладывала. На всех папки завела.
– Такого нет,  – сказала Алёна тоном недоверчивым и даже немного оскорбленным.
– А, ну-ну…, – хмыкнула Татьяна и покатила коляску дальше.
Неунывающий Сашка работу нашел. Ни много, ни мало, а заместителем начальника юридического отдела в налоговой инспекции. И Алёна совсем уж было собралась уходить, и с тяжелым сердцем объявила об этом Светлане Васильевне, но та залюбила Алёну так интенсивно, так горячо принялась убеждать в скором расширении штата, что проходил день, другой, третий, а заявление об уходе оставалось не поданным. Да и в налоговой спохватились насчет замначальника, как же на такую должность без опыта работы. И предложили место, хоть и главного, но специалиста. Алёна отказалась. Мысленно она уже привыкла к должности зама и начинать работы с «понижения» не хотелось. А штат Управления статистики действительно расширили. И сияющая начальница объявила Алёне, что теперь она постоянный работник.
Вникнуть в работу оказалось не сложно.  Если только вычитывать все законы, все постановления и указы, всю судебную практику по статистике, в общем делать всё то, что Алёна просто обожала. Тогда цифры на бумагах, обретали смысл и знакомый вид: это возраст, это код местности, это стаж и количество детей. А вот это, в правом нижнем углу листочка,  итоговая сумма, выводимая по формуле, предписанной всё тем же законом. От итоговой суммы зависело положение гражданина. Будет ли он учтен в льготном списке, или в обычном, рядовом. А то, может быть, и вовсе никакого списка пока не заслужил.  А льготный список – это всё. Это работа лучше, отпуск длиннее, кредиты больше и процент по этим кредитам ниже. В общем, то, что для Статистики арифметика, то для граждан живые деньги. В суд приходили те, кто пытался доказать несправедливость формулы или неумение работников Управления её применять. Алёна же доказывала гражданам, а главное, судьям, что формула гарантирует социальную справедливость.
  То множество разнообразных судебных дел Управления, которое с первого взгляда показалось Алёне хаотичным и чрезвычайно запутанным, вдруг разделилось на несколько вполне понятных категорий.  По одним делам возражения на исковые заявления граждан были давно разработаны юристами Главного Управления Статистики. Того самого, что находится в красивом высотном здании в центре Москвы и начальствует над всеми областными и районными Управлениями.  Отступление от разработанных канонических текстов приравнивалось к вредительству и каралось… страшно подумать, как оно бы каралось, если бы кто-то осмелился это сделать. Другие дела были еще новыми, ранее не опробованными и утвержденного текста возражений на иски не имели. Относительно них начальство пожимало плечами. Как Алёна поняла, по таким делам можно было и проиграть – спросу особого не будет. Но поскольку больше всего на свете Алёна любила логические задачи с красивым, нестандартным решением, то, обложившись законами, указами, перепиской с государственными органами и всеми прочими бумагами, имеющими хоть отдаленное отношение к теме, она писала, переписывала и  – создала свои собственные возражения. И, неожиданно, выиграла. Дело обжаловалось в областной, затем в Верховный суд, решение оставалось в силе. Алёна чувствовала себя математиком Перельманом, доказавшим гипотезу Пуанкаре.
Пока Алёна решала задачки, жизнь Управления шла своим чередом. Поскольку Алёну перевели на постоянное место, а Татьяна всё еще не вышла из декретного отпуска, то на работу взяли новую сотрудницу.  В кабинет, и без того маленький,  внесли третий стол, третий стул, и напротив Алёны разместилась Ольга, девушка прибалтийского типа – беленькая, стройная, немногословная. Была она разведённой и вечно сидела без денег. Одежду носила дешёвую. Иногда чужую. Иногда мужскую, брат отдавал свои старые куртки. Как-то сразу выяснилось, что мама с папой Оле не помогают, да и детство ей выпало нелёгкое.  В общем, опекать Ольгу было приятно. Ей тут же нанесли кучу одежек от старших дочерей – на донашивание. Ольга благодарила и брала, почему же нет? Отдавая, Олю просили тут же все примерить и восхищались ее модным видом и своей добротой. Правда, однажды все дружно одобрили старую мохеровую кофту с  рисунком в виде павлина на спине, которую Оле отдала мама. Яркая, тебе идет, сказали все. Алёна, обычно погруженная в свои бумаги, отвлеклась и удивилась. Она прекрасно помнила эти черные, с цветной спинкой, кофты. Их носили все в году, примерно, восемьдесят пятом.  Схему вязания этой кофты опубликовали в журнале «Работница» и это была бомба!  Не могли же женщины этого не помнить. Но сейчас двухтысячные, да и кофта свалялась до войлока. «Это же мама отдала!», – объясняли ей. «А как носить?», – не понимала Алёна. Но на нее зашикали, замахали руками и она замолчала.
Личная жизнь Ольги тоже стала предметом общественных забот.  Вдруг выяснилась,  что Оля встречается с парнем моложе ее на семь лет. Семь! И мамы, имеющие молодых сыновей, вздрогнули. Мы-то ее бедную жалели, одевали, а она вон как, и паренёк сирота, некому его защитить от старухи-то.
– Брось его! Нехорошо, не морочь парню голову, - наставляли её хором Светлана Васильевна, Валерия Николаевна и даже завхоз Тамара Михайловна. Оля, впрочем, на все выпады отвечала неопределенной улыбой и твердым игнорированием любых высказываний. Девушка оказалась с характером. Алёна пыталась объяснить Валерии Николаевне, что Оле двадцать семь, а мальчику двадцать, и все молоды, но примитивная математика не интересовала никого.
– Семь лет! Се-е-емь! Он себе девочку найдет, невинную, на что ему эта старуха-разведенка, и с дитём к тому же. Морочит только парню голову. А если б твой сын такую привел? – и Валерия Николаевна вздрагивала всем своим крупным телом, представляя, как ее старшенький Мишенька приведёт разведенную бабу старше его самого, не дай бог, еще и с довеском.
– Какую угодно, мою ровесницу, с четырьмя детьми, лишь бы ему хорошо было! – запальчиво отвечала Алёна. Подумав, прибавляла, – только чтобы не пила и не кололась. И чтобы отдельно жили.
– Наговорила, половина не годится, – фыркала Валерия Николаевна, сердито отворачиваясь. Матерью она была сумасшедшей, над детьми, Мишенькой и Ташенькой,  тряслась. Растить их приходилось одной, в вечных трудах и заботах. Мужа бывшего, то ругала – он развелся с ней пятнадцать лет назад, то хвалила – за красоту и любовь к детям, но говорила о нем каждый день и называла «нашим папкой».
Впрочем, Алёна всё это почти не замечала. Ее взаимно приятное общение с начальницей продолжалось. Как раз тогда они начали гулять со своими собаками, доходя порой до парка, а то и дальше. Тому способствовала сухая прохладная осень и жадный интерес Алёны к личности Светланы Васильевны.  Алёна слушала о том, как та попала в статистику, как появлялись всё новые и новые законы в этой области, просто как грибы после дождя. Как работа стала представлять собой ежедневный кризис, аврал, взятие крепостей и бастионов и как замечательно отдыхать душою в поэзии. Светлана Васильевна писала стихи.
Что??? Стихи??? Эта новость ошеломила Алёну.
К теме поэзии Алёна приступать побаивалась. Нет, в принципе она понимала, что надо делать. Попросить почитать стихи. Восхититься. Попросить еще. Но тут-то и была загвоздка. Она готова была восхищаться и рассказывать о своём восхищении, но вот врать Алёна не умела в принципе. Чувствовала себя при этом неловко, запиналась, в общем лучше и не пытаться: что не дано, то не дано. А уж врать о стихах… Главное, умом-то она понимала, что соврать бывает необходимо. Что нет никакой окончательной истины о поэзии, а если и есть, то находится она уж точно не в Алёниной оценке.  Но соврать не могла и обычно выпаливала своё «мнение» раньше, чем успевала подумать. Ну, не глупость ли?  Она хотела увидеть эти стихи, надеялась всей душой, что найдёт в них что-то хорошее, и боялась –что, если нет?
В общем, Алёна испугалась, запуталась и начала с вопроса:
– А кто ваши любимые поэты?
Думала, Светлана Васильевна назовет некоторые известные имена и на этой почве можно будет прийти к общему знаменателю. А потом плавно перейти к собственным стихам начальницы.
Но ответ получила неожиданный, что-то вроде:
– Вася Пупкин. У него было опубликовано два или даже три стихотворения в «Дне поэзии 98».
Алёна оторопела.
– А Пушкин?
– Школьная программа, – сказано было снисходительно, мол, Агнию Барто еще вспомни.
– Бродский?
– Еврейская поэзия! – презрительное фырканье.
– Пастернак?
– Заумь вообще.
– Ахматова-Цветаева?
– Бабскую поэзию не люблю.
Чёрт-чёрт-чёрт! Просить почитать стихи уже не представлялось возможным.
– Светлана Васильевна, ну, какие-нибудь более известные имена назовите. Из известных поэтов кто вам нравится?
 – Рубцов. У него есть необыкновенно поэтические находки. Например, о снеге он говорит, что тот «присугробился»… вот как!
Чёрт-чёрт-чёрт… это всё? Это все критерии? «Присугробился»?
– Подождите! Есть же стихи, написанные просто. Не знаю… «Мой дядя самых честных правил»?
Светлана Васильевна пожала плечами:
– Рифмованная проза. О чем мы говорим, это же роман в стихах. Роман. В отношении поэзии надо быть честной и не бояться быть резкой, да. Помню, какие у нас в литературном объединении были обсуждения…м-м-м… битвы! Здоровенные мужики плакали! Я никогда не боялась сказать правду!  – и она сладко щурилась, вспоминая приятное.
Но хуже было, когда Светлана Васильевна пребывала в тревожном состоянии духа и начинались разговоры о «них». «Они» хотят занять моё место. «Они» думают, что я должна спать с молодыми любовниками, но я не такая, я развиваюсь духовно. Алёна только испуганно хлопала глазами. Мелькали какие-то обрывочные воспоминания из институтских времён, когда разговорившийся со студентами преподаватель весело рассказывал, что начальник есть фигура сакральная и ассоциируется с родительской.  Да уж, точно. Ощущение от разговора о «молодых любовниках», будто подсматриваешь в бане за собственной матерью. И…  ну, правда же… пятьдесят шесть лет, шестьдесят второй размер – и молодые любовники? Что за идея вообще? Или Алёна чего-то не понимает? Ходили слухи, что когда-то, в начале девяностых, таким шалостям была привержена начальница налоговой инспекции города, что верно, то верно. Но то был особый случай. Начальница налоговой, молодые предприниматели, девяностые годы, всё это вместе –  как если твои собеседники голодны, а у тебя имеется буханка хлеба – в целом есть шанс построить разговор. Но начальница Управления статистики? В чём интерес? Слишком сложная формула, слишком прозрачная система… Нет, этот вариант исключён.  Господи, зачем она вообще пошла с Моисеевой? Что ей во дворе-то с собакой не гулялось?
Осторожно ступая на зыбкую почву, и не понимая уже, какую ересь несёт с перепугу, Алёна попыталась утешить Светлану Васильевну:
– Я читала воспоминания царского министра Витте, так вот: с одной стороны его родственником была Елена Блаватская, с другой знаменитый историк Карамзин, и еще один известный путешественник, и там все родственники такие. Только один саратовский дядюшка подкачал. Витте пишет про него «добился всего лишь поста мирового судьи и окончил жизнь ничтожным человеком». Это я к тому, что, ну, что такое должность начальника Управления статистики? Может быть «они» и не думают о вашем кресле? 
Весь идиотизм сказанного дошел до Алёны только дома. «Вот я дура», – жаловалась она мужу. «Э-э-э… да, – хмыкнул муж, – Долго она тебя не вытерпит». Как в воду глядел, но это уж гораздо позже. Пока же Алёнины суды выигрывались, граждане города были бессильны прорваться к заветным льготам, Светлана Васильевна парила на крыльях могущества.
 Граждан, посмевших, дерзнувших, бросивших вызов  Статистике, Светлана Васильевна считала недалёкими наглецами. Но граждан, знакомых с ней лично и все-таки осмелившихся подать в суд, причисляла к наглецам опасным:
– Уже доказано, что мы правы! Как, та же Лимончикова могла? А? С каким лицом стояла там и говорила, что мы ошибаемся? Но бог всё видит, он уже наказал эту женщину за такое отношение к статистике.
– Наказал?
– А вы не знали? У Лимончиковой ведь ребенок умер, – с удовлетворением сказала Светлана Васильевна.
Ты видишь? – говорили сияющие глаза начальницы, – ты знаешь с кем сила!
 Радуйтесь, мол, Алёна Антоновна, вы в правильной команде.
И чувство эйфории стало убывать. Розовые очки потускнели, Алёна вдруг заметила то, чего раньше не видела. Например, как исчезали люди после больничных.  Был человек и нету его. А как он собирался вообще работать с больным сердцем? Не все сдавались так просто, некоторые сопротивлялись, пытались доказывать свою полезность и компетентность. Тогда в кабинет к диссиденту тяжелым, нездоровым шагом отправлялась заместительница Светланы Михайловны и тихим голосом объявляла, что необходимо сделать перестановку. Столы расставлены нерационально. И поэтому на столах бардак. А бардак на столе  – это бардак в голове. Не надо спорить. Думаете и решаете здесь не вы.  Передвигайте, что смотрите. И сопротивленец оказывался сидящим в углу, лицом к стене. Покажите, что вы успели сделать за день? Что это? Ах, таблица…. Шрифт слишком мелкий, а границы столбцов слишком бледные, надо жирнее. Нет, это не работа. Плохо. Выжившего и перетерпевшего оставляли в покое приблизительно через полгода, с нервным срывом и понижением в должности. О понижении он просил сам, буквально умоляя в своем заявлении перевести его на нижестоящую должность по состоянию здоровья, а также в связи с некомпетентностью. Но самостоятельное решение об увольнении не приветствовалось. Кадровик Валерия Николаевна грудью вставала на выходе. Что значит увольняешься? Куда? Хочешь всю жизнь у мужа денег на колготки просить? А тут, слава тебе господи, вовремя и в срок. И премия в конце года, уж доработала бы. Приняли тебя, выучили, в должности повысили, а ты что ж? Нехорошо. Начальство ругает? Иди к Светлане Васильевне прощения попроси. Покайся.
Особая статья – рожающие. Ну, первого еще ладно. Но второго! И, главное, от кого? Были б хоть мужья хорошие, а то так, недоразумение одно. «Ну, и что им теперь, всем от твоего Кокосова рожать?» – хмыкала Алёна. «Да они хоть понимают, как трудно одной-то с двумя детьми остаться? – взвивалась Валерия Николаевна, – куда они рожают-то? Кому?» «Да, Алёна, ты просто не знаешь, - поддакивала завхоз Тамара Михайловна, она всегда с энтузиазмом принимала точку зрения «кадров», – а попробуй-ка одна с двумя!». «Валерия Николаевна,  – упорно продолжала лезть туда, куда ее не просили, Алёна, – вот у вас двое. Мишенька и Ташенька. Кого из них не надо было рожать?  Когда надо было на аборт сходить?» Валерия Николаевна недовольно отмахивалась, что там эта Алёна понимает в женской жизни. Что они все понимают?  Жизнь у Валерии Николаевны, и правда, была нелегкой. И кто ей хоть раз помог? Кто протянул руку? Из инструментов выживания только дар тотальной лояльности. Умение быть милой, нужной, согласной с начальством. Всегда. Подать, принести, не мешать. Зато дети, хоть и без папки, а как сыр в масле катаются. Всё для них, а кто им ещё поможет.
Но бывало, что люди становились «врагами народа» и без видимых причин. Просто вдруг Валерия Николаевна начинала поговаривать, что у «этой», и называлась фамилия, по всей вероятности, не всё в порядке с головой и это уже прямо-таки заметно и опасно. Как же так, недоумевала Алёна, вчера же еще всё нормально было. А вот теперь проявилось, говорила Валерия Николаевна, наверное, полнолуние. Как-то странно «эта» разговаривала со Светланой Васильевной и взгляд такой… Светлану-то Васильевну не обманешь, всю жизнь с доктором прожила. Теперь Алёна и сама заходила к начальнице с опаской, мало ли, что та в ней вдруг «увидит».
Не получающая больше своей дозы восхищения, Светлана Васильевна стала охладевать к новому юристу. Тем более, что в победоносной ранее судебной практике произошел перелом, группа граждан дошла до высших инстанций и всё изменилось. Граждане получили свои льготы, а служба статистики сдала позиции.
Однажды, в конце осени Валерия Николаевна, вернувшись с обеда, который всегда у нее проходил в компании с начальством, горделиво объявила: Светлана Васильевна примет участие в городском конкуре «Женщина-руководитель года». Кому же, как не ей, это всем понятно. Да, строга. Да, и отбелит, и отчернит, мама не горюй. А кто сказал, что легко руководить сотней человек? Всё, ради выполнения-перевыполнения. Алёна понимала. Можно иметь миллион претензий, но учреждение работало как часы. Никаких перекуров, Никаких чаепитий. Всё по звонку. Но и обед по звонку, и окончание работы тоже. Никто не задерживался после работы, никто не выходил в субботу-воскресенье. Это ли не счастье для работающих женщин? Правда, поговаривали, что и в других районных Управлениях порядки не хуже, но кто знает точно? Алёна не знала, сравнивала исключительно со своей предыдущей работой.
На столе у Валерии Николаевны появились фото и документы, освещающие жизнь женщины-руководителя со всех сторон. Про крепкий брак Алёна знала, про двоих взрослых, уже разлетевшихся из гнеда, детей тоже. А вот фото молодой Светы Моисеевой увидела впервые.  Со снимка на нее смотрела красивая, худенькая девушка с лицом ведущей НТВ Татьяны Митковой. Умный, твердый взгляд, тонкие губы. Такая далеко пойдет!
 На столе у Валерии Николаевны появилась и книжка стихов Моисеевой с автографом автора и дарственной надписью. Как зачарованная Алёна открыла ее, всё еще побаиваясь, но и сгорая от любопытства, что же могла написать эта девушка с пытливым взглядом…
Алёна пыталась вчитаться. Взгляд проскальзывал по строкам, как по хорошо смазанным рельсам. («Аннушка уже разлила масло», неожиданно вспомнилось Алёне. Ох, не надо было открывать эту книжечку.)  Про себя не получилось. Шёпотом. Надо было найти хоть что-то и непременно похвалить: точную метафору, свежее сравнение, неожиданную рифму… только бы не молчать, когда так пристально смотрит на неё приближенная к телу номер один Валерия Николаевна. Описание русской природы, ага… Не то, чтобы банально, но как-то не точно. Слова буквально, расползаются, не давая читателю сложить из них картинку или историю. К каждому существительному прикрепляется прилагательное, порой даже оригинальное. К каждому образу – сравнение. Но непонятно, почему именно это. Чем оно заслужило право стоять тут? Алёна вспомнила рассказы о «разборах» в литературном объединении. Наверное, в процессе критики, Светлана Васильевна точнее находила правильные слова, раз «здоровенные мужики» плакали… Алёна встряхнула головой, надо сосредоточиться.
Раздел «О любви» был чуть более личным, но что-то знакомое мерещилось в образе лирической героини.  Ой, ну, конечно! Содержание стихов Светланы Васильевны о любви вполне укладывалось в заданную поэтами-мужчинами формулу: «Давно это было. Встречался я с одной женщиной, любила она меня безумно. Мы расстались, но порой я всё же вспоминаю ее. Думаю, я произвел на нее впечатление». Сколько она читала такого. В женском варианте авторства стихи звучали так: «Давно это было. Мы с тобой встречались, любила я тебя безумно. Пришлось расстаться, но ты незабываем. Будет ли тебе так же хорошо с другой?». Перед внутренним взором Алёны тут же предстало воображаемое литературное «жюри», она буквально увидела, как мужчины кивают красивыми седыми головами: правильно, мол, пишешь, правильно…
– Не знаю, что сказать…, – Алёна осторожно положила книгу обратно на стол Валерии Николаевны.
– Что ни говори, а мы с тобой так не напишем! – сразу откликнулась та.
– Вот, золотые слова, – обрадовалась Алёна, – согласна на сто процентов.
Конкурс прошёл и его результаты были удовлетворительными, имя Светланы Васильевны прозвучало веско и солидно. Но победу жюри присудило не ей, за что и было проклято Валерией Николаевной на веки вечные:
– Кому отдали? Смешно сказать, парикмахерше! Поду-у-умаешь, салон она открыла. А на плечах Светланы Васильевны такое учреждение огромное и всё сама, всё сама. Небось, парикмахерша стрижет кого надо бесплатно, вот и выиграла. Коррупция одна кругом! А так-то, куда ей с Моисеевой тягаться?
– Но та-то хоть сама всё сделала, – неожиданно раскрыла рот обычно помалкивающая Ольга, – А Светлана Васильевна что? Сама статистику придумала? Сама зарплату всем платит? И без нее учреждение бы работало. Смена начальников дело обычное, от этого ещё ни одно учреждение не закрылось.
Алёна с удивлением посмотрела на Ольгу: смелое высказывание, она бы так не рискнула. Хотя…  сама часто ляпнет, а потом только соображает, стоило ли.
– Разве что, сама в начальницы выбилась, – закончила свою мысль Ольга.
– Да и то, честно сказать, не сама! – неожиданно перешла на шепот Валерия Николаевна. Видимо, информация распирала её изнутри, – Если б не Владимир Иванович, кто б ее начальником-то сделал?
 – А что Владимир Иванович?
– Как это что? Муж-хирург, да еще начальник отделения, это не шутки, милая моя! Он там с кем надо переговорил, ее и взяли. И то, Краевский, говорят, против был, не хотел ее брать. На него из Белого дома надавили. Она его до сих пор боится, как огня. Ох, не любит он её!
– Кого боится? Краевского?
– А кого ж? Трясется прямо вся. Думаешь, просто так сиднем сидит в своем кабинете? Другие-то без конца в область мотаются – Краевскому в кабинет, а эта нас только гоняет. Еще как бои-и-ится!
Ольга с Алёной переглянулись. Краевский был всесильным начальником областной Службы статистики, его стоило бояться.
Потом Алёна увидит этот страх собственными глазами.
Новый год принес всякое. Валерия Николаевна пришла с зимних каникул с рассказами о бесконечных праздничных визитах к нужным людям. Алёна, напротив, почти не выходила, только по вечерам – немного развеяться. Сын пропадал где-то по своим подростковым делам, прибегая, разве что к обеду, и Алёна с мужем наслаждались десятью днями беззаботного счастья. Татьяна одиннадцатого января вышла на работу из декретного отпуска. Ольгу перевели в отдел, где бумажной работы было столько, что статистические дела приходилось таскать домой сумками, чтобы всё успевать. Это, с одной стороны, запрещалось (персональные данные и всё такое), с другой – поощрялось, как признак самоотверженности сотрудников. Зато там, куда её перевели, оказалось много весёлой молодежи, и уже не надо было сидеть в окружении тётушек, осуждающих её за личную жизнь.
 А в феврале Ольга погибла.
В первый понедельник февраля Оля не вышла на работу. Валерия Николаевна пыталась с ней связаться, потом набрала номер Олиной мамы. Та побежала проверять дочкину квартиру, и уже через час в Управление статистики раздался звонок следователя.
– Светлана Васильевна! Оля задохнулась! – ворвалась в кабинет начальницы Валерия Николаевна как раз, когда Алёна была там, – Ваш, говорит, сотрудник? Она, говорит, мертва! Так и сказал «мертва»!
– Кто «говорит»?  – уточнила Светлана Васильевна.
– Совсем задохнулась? – не поняла Алёна, она вообще с этого момента перестала понимать происходящее. Как могла умереть молодая, здоровая, так упорно выкарабкивающаяся из всех жизненных трудностей Оля? Невозможно.
Алёна и не поверила. Не верила, когда вместе с Валерией Николаевной поехала домой к Оле забирать из квартиры рабочие бумаги перед опечатыванием. Не верила, когда увидела на столе перед следователем два паспорта и поняла, что Олин парень задохнулся вместе с ней. Угарный газ, пояснил следователь, незаконная установка газовой колонки. Не верила когда увидела Олину мать, бродящую по подъезду с хмурым лицом, и разбитого горем отца на стуле в углу лестничной площадки, видно ноги совсем не держали его.
– Отпуск вы ей так и не дали, она всё в отпуск хотела, – сказала им в спину Олина мать.
Валерия Николаевна резко развернулась на месте, выдохнула, посмотрела с прищуром и процедила сквозь зубы:
– «Мать»! Бедная Олечка! – она не нашла другого случая намекнуть Олиной матери, что и та не образец заботы о дочери. Знаем, мол, про тебя.
Алёна всё равно не верила в такую смерть, и не пошла на похороны. Боялась поверить. На поминках, устроенных в обеденный перерыв  в кабинете, Валерия Николаевна причитала «Олечка, Олечка, что же ты наделала и паренька с собой утянула…», а Таня захлёбывалась слезами об Олином мальчике, оставшимся без мамы.
 Алёна же не плакала. Плакать – значит верить, поверить – значит сдаться этой ужасной несправедливости. Умом понимала, а сердцем нет. Еще несколько лет она постоянно встречала Олю на улице. Да вон же она идёт – ее осторожная близорукая походка, ее фигура, даже одежда её, не ошибёшься! Потом прошло.
А пока, разбирая вещи в Олиной тумбочке, она нашла старый растрепанный ежедневник с расписанием судебных заседаний и стихотворением на последней странице.
«Ты – воздух!
Без тебя задыхаюсь, мне нечем дышать.
Ты – солнце!
Не хочу без тебя просыпаться, вставать.
Ты – радость!
Нет тебя, и тупая тоска меня гложет.
Ты – наркотик,
Кроме тебя, боль унять никто не сможет.
Ты – ночь,
Без тебя нет покоя и сна.
Ты – рассудок,
Я схожу без тебя с ума.
Ты – счастье,
Без тебя на земле этой незачем жить,
Ты – вся моя жизнь,
Без тебя меня просто не может быть»
Руки задрожали. Оля писала стихи? Оля предсказала свою судьбу вот этим круглым, детским очерком? Боже, боже, мне страшно, не хочу бояться одна. И Алёна понеслась в кабинет Светланы Васильевны, показать стихотворение, Она ведь тоже поэт!
– Смотрите, – только и смогла сказать она, – Олино!
Светлана Васильевна пробежала глазами строки и пожала плечами:
– Рифмованная проза, тут нет поэзии.
– Но…
Светлана Васильевна раздражённо нахмурилась:
– Слабое стихотворение, не о чем говорить. Вы отчёт подготовили?
Алёна кивнула и, молча, вышла из кабинета. Стихи мёртвой девочки о любви и о собственной смерти. И единственное, о чем говорит эта женщина, слабые стихи или сильные? У неё  нет сердца? Ежедневник она выкинула, он жёг ей руки. Да и кому отдать? Матери? Слишком жестоко. Мать пришла в Управление с серым неподвижным лицом, написала заявление на материальную помощь «в связи со смертью сотрудника». На следующий день, вернувшись с обеда, Валерия Николаевна заявила, что мать «хапнула» денег. Понятно было, чьё мнение было озвучено. Алёну понесло:
– Хапнула?! У вас же у обеих дочери! Не хотите «хапнуть»? Нет?
– Светлана Васильевна сказала, что не позволительно Олиной матери так отзываться об Управлении статистики!
Алёна только за голову схватилась.
– Зря ты, – утешала её Татьяна, – Зачем ты?
– Не могла не сказать им!
– Кому?
Татьяна права. Кому она это говорит? Зачем? Что изменится? Алёна замолчала.
Вскоре в Управление приехал Краевский. О визите предупредили буквально за час. Глава областной Статистики был немного пьян, благодушен, и сопровождал московского гостя из числа высокого юридического начальства. Алёну вызвали в кабинет. То, что она там увидела, лучше бы ей не видеть этого никогда. Не простят ей увиденного, поняла она сразу. Так, в общем, и получилось.
Когда она вошла, Краевский и московский начальник юридической службы сидели перед Моисеевой на стульях для посетителей. Стол перед ними пугал пустотой. У Краевского было немного растерянное, смущенное лицо, московский гость наливался раздражением. Как поняла Алёна, он рассчитывал на более радушный приём.  Или хотя бы на проявление уважения.
– Так вот, если вам интересно моё мнение…, – продолжал гость какой-то разговор, начатый без Алёны.
– Мне? Я ничего не спрашивала! – лицо Моисеевой было как раз таким, которое в русской классической литературе принято называть «опрокинутым». И вдобавок на лице вдруг проявилась и тут же попыталась уползти к правому уху дрожащая, но явно саркастическая улыбка.
– Вот! – гость ткнул пальцем в Алёну, – вот они всё делают. А ты сидишь тут болванчиком, бумажки только подписываешь! Сама-то что последний раз делала?
«Мне конец», – успела подумать Алёна, прикрывая глаза.
– Мы на «ты» не переходили, – Светлана Васильевна, кажется, совсем потеряла голову от страха, и, как загнанная в угол мышь, пошла в атаку, – у вас есть ещё вопросы к нашему юристу?
– Есть! Как вам тут работается? Какие жалобы?
– Жалоб нет, – отрапортовала Алёна, понимая уже, что это её не спасёт, – прекрасные условия для работы!
И её отпустили.
– Что это было? – спросила она Валерию Николаевну, вернувшись в кабинет.
– Ха, – с мрачным удовлетворением сказала молчавшая до того Кокосова, – и всегда так. Сколько она уже проверяющих обидела! Я как рыба об лёд бьюсь, я и чайку, я и коньячку, я и на стол, а она им всё «место» указать норовит. Царица хренова. А в этот раз она меня даже не подпустила, пусть сама теперь как знает, я-то что? Сам Краевский с москвичом! Что-то будет?
Гости уехали быстро, через два дня командировка высокого гостя закончилась. И отдел кадров областной Службы статистики вспомнил, что Моисеева Светлана Васильевна стремительно приближается к своему шестидесятилетию.  Столько не работают, тем более в сфере управления.  Моисеева пыталась снисходительно ответить, что вообще-то Краевский её ровесник. Ей сказали, что это не её ума дело, решение тут принимает не она. Моисеева представила длинный список достижений Управления за годы своего правления. «И в чем же тут лично ваша заслуга?», – спросили её.
Просить она не умела. Извиняться и каяться тоже. Плакать? Этого никто не видел. На лицо легла и, кажется, приросла там навечно болезненная гримаса. Руки все время растерянно перебирали бумаги на столе.
Потом из области посыпались бесконечные запросы и требования найти дополнительное финансирование Управления за счёт местных муниципальных властей. Таково требование времени и высшего начальства. Моисеева пробовала написать Краевскому письмо, объяснить, что муниципалы на переговоры не идут.
– И что она там написала, – спросила Алёна у Валерии Николаевны, – «хэлп ми»?
– Что-то типа того, – хихикнула та, – он ей быстро ответил. Сказал, не можешь – увольняйся, какой ты начальник. Сроки исполнения вам назначили, говорит, не сделаете – будем прощаться.
Работа сотрудников вдруг перестала удовлетворять Светлану Васильевну. Плохо. Переделать. Где ваша ответственность? Вечно за вас приходиться думать! Вы что, сами не могли? Мы вас повысили, а вы не справляетесь. Премию не ждите.
Объяснительные писали все и каждый день. Поступления премиальных теперь ждали не ради денег, а ради трехдневных каникул – начальница запиралась на три дня с Валерией Николаевной в своем кабинете и отделяла черных козлищ от белых и пушистых овечек. Чёрных выходило большинство, и вопрос был только в том, кому дать мало, а кому ещё меньше. Решение давалось трудно, иногда главный бухгалтер просто умоляла Светлану Васильевну поторопиться, чтобы не нарушить, не дай бог, сроки выплаты заработной платы.
Потом вдруг выяснилось, что коллектив наводнен предателями, «играющими на другой стороне» (спрашивать «на какой?» и что значит «играющих» нельзя). И полностью некомпетентными людьми, за которыми приходится всё проверять. В отделах начались перестановки. Начальников и замов меняли местами каждую неделю. Процедура этих перестановок напоминала процедуру срывания погон перед строем. «Вы абсолютно некомпетентны. Никчёмны. Не справляетесь. Вы не годитесь даже в специалисты. Мы не увольняем вас только из жалости. Даём вам самый последний шанс».
 Алёну, после сцены с московским гостем, начальница просто видеть не могла – закатывала или отводила глаза. Потом передала через Валерию Николаевну, что в кабинет к ней заходить не надо. Надо передавать все бумаги на подпись через секретаря. Вот так.
Смотреть на всё это Алёне было страшно и жалко, как на приступ эпилепсии в людном месте.  Как на сбывшуюся страшную сказку. Чем помочь впавшей в немилость у золотой рыбки старухе? Еще так недавно была она царицей, карающей и милующей собственной рукою. Хор славословящих в те времена звучал громко, а наказанные молча отползали куда-то в небытие, за пределами Управления след их терялся. Еще вчера свет окончательной истины исходил от каждого тихо сказанного слова Светланы Васильевны. Сотрудники слушали не критику, а благодушные наставления о том, как наладить семейную жизнь, как воспитывать детей, получали рецепты вкусных пирогов. Горячо благодарили, и всё было мирно. И вдруг всё кончилось. Страх и боль расходились волнами от кабинета номер один к самым дальним уголкам Управления. Как радиоактивная пыль, агония этой карьеры оседала на лицах, документах, разносилась на подошвах сотрудников по городу.
– Что она так паникует, я не понимаю, – спрашивала Алёна у Валерии Николаевны – Ну, уйдет на пенсию, так хоть этой муки не будет. Она же поэт. В газету пойдет статьи писать или на телевидение. Дома-то не засидится! Она же с редактором наверняка дружит. Сколько в газету статей понаписала про статистику!
– Куда там она пойдет? – устало махала рукой Валерия Николаевна, – она же со всеми расплевалась в городе – все же «дураки», кроме неё-то! Никто её никуда не возьмет, господи ты боже мой. Кому оно надо, счастьюшко такое?
– Да ладно! Она всю жизнь тут прожила, с кем-то же она дружит?
-– Ни с кем. «Я не знаю город, город не знает меня» вот так она всегда говорит.  Уеду, говорит, отсюда. Да и не местная она, после института к нам приехала.
Лет тридцать или сорок назад, прикинула Алёна, и ни с кем не дружит. Это надо понять, внушала себе Алёна. Это надо представить. Вот, к примеру, человек, чувствует в себе много сил, и ума, и опыта. И вдруг ему говорят – прощайте. В ваших услугах мы больше не нуждаемся. И всё сделанное до того – всё не в счёт, всё обесценено. Но с другой стороны, разве не случилось тоже самое с Валей Пенкиной или Машей Дорониной, которые работали себе всю жизнь в статистике, а виноваты-то были только в том, что легли на месяц в больницу с сердцем. И лет им было столько же, и опыта не меньше, но ведь избавилась же от них Моисеева – да быстро как! – потому что зачем нам тут больные. Так почему же Моисееву жальче? А бог ее знает… Может быть, дело всё в том, что одни умеют душераздирающе страдать, а другие молча смиряются? Валю Пенкину Алёна видела иногда в городе и здоровалась. Разумеется, она не работала, да и кто возьмёт ее на работу в пятьдесят пять? Разумеется, пенсия её была копеечной, и это было видно хотя бы по черным туфлям из кожзаменителя на низкой подошве, считай – тапкам, которые Валя носила теперь с весны до поздней осени. Так почему с Валей всё как в порядке вещей, а у Моисеевой прямо-таки крушение жизни? Вопросы, вопросы.
На работу не хотелось до такой степени, что Алёна натуральным образом каждое утро забывала отчества сотрудников и могла обратиться к пожилой бухгалтерше: «Татьяна… э-э-э…, не подскажете номер платежки?». На выходные уходила, как в отпуск,  с чувством, что впереди свобода длительностью в тридцать шесть календарных. Понедельники становились трагедией.  Она стала больше читать, убегала от реальности. Из книг предпочитала детективы. Особенно те, где в первой главе находили убитым отвратительного, злобного старика, портящего жизнь окружающих. Сценами с описанием неподвижного тела на полу  застывших луж крови, паники и облегчения среди действующих лиц – прямо зачитывалась. В один из походов в библиотеку она обнаружила на полке сборник местных поэтов. Помедлила, взяла с полки и открыла. Пролистнула до знакомой фамилии. Стихотворение было о каких-то  корыстных, бездуховных людях. Ага, да, в отличие от автора, надо полагать, скривилась Алёна.  Её саму удивила сила токсичной злости, поднявшейся в душе. «Вот что я превращаюсь?» Машинально перевернула страницу и вдруг… чёрными буковками на белой бумаге сборника:
Ты воздух!
Без тебя задыхаюсь мне нечем дышать…
Алёна так и села. С фотографии на нее смотрела молодая, хорошенькая, как кукла, женщина с приветливой улыбкой. Алёна знала её, приходилось сталкиваться. Девушка, написавшая это стихотворение, действительно была милой, работала и в газете, и на телевидение, и везде её любили. Бывают такие счастливые характеры. Выходит, Светлана Васильевна знала, что это не Олино стихотворение, и знала чьё? И не сказала…  Как всё сложно у поэтов.
Сотрудники увольнялись. Кто мог – уходил в декрет.  Рожать вдруг решили все, невзирая на возраст. Когда одна из  сотрудниц, старше Алены на несколько лет, объявила, что ложится на сохранение и раньше, чем через три года, ждать её не следует, Валерия Николаевны фыркнула вслед закрывшейся двери:
– Лишь бы не работать. Ей лет-то сколько? Вот увидите, родит «дауна» и в детский дом сдаст!
Валерия Николаевна вообще сейчас могла позволить себе всё, любое высказывание. Настало её время. Сотрудники были поделены на преданных и прочих. А Валерия Николаевна превратилась в заботливую мать для начальницы, знала это и с удовольствием брала на себя эту роль. Чего бы ни захотелось ее большому ребенку, Валерия Николаевна умудрялась это обеспечить. Выговор кому объявить? Сделаем. Помидоров на зиму закатать? Легко. Справка нужна? Водителя пошлём. Не переживайте, скушайте блинок, сама пекла, вку-у-усненький. 
Потом, наконец, пришло известие, что Моисеевой разрешили доработать до конца года, имея в виду получение годовой премии.
С этого момента Светлана Васильевна перестала интересоваться делами статистики. Часто запиралась в кабинете, на входящих реагировала недовольной гримасой. Главное, что требовалось теперь от сотрудников – не расстраивать и не напрягать. Низкие показатели расстраивают, а проблемы напрягают, инструктировала коллег Валерия Николаевна. Идите и решите всё сами, потом доложите. А лучше бы и вовсе не беспокоили.
И коллектив осиротел. Нет больше строгой, твердой руки, устанавливающей правила. Некому наказать, некому и погладить. Куда пойти пожаловаться на «плохих» коллег? У кого попросить премию? Помаялись сотрудники, погрустили, да и стали сами себе начальниками. Каждый теперь мог зайти в соседний кабинет со словами: «Плохо. Это не работа. Вы некомпетентны». Впрочем, и ответить в соседнем кабинете теперь могли тем же.
 Алёна всё отдала бы за возможность сидеть и по-прежнему решать свои юридические задачки…  И тогда, хоть и с сожалением, она сняла трубку и вновь набрала номер друга Сашки.
Через год Светлана Васильевна жила в одном из курортных районов соседней области, в новом доме, купленном на ту самую годовую премию, и писала стихи. Об одиночестве.
Валерия Николаевна получила нового начальника и также легко нашла к нему подход. Её жизненная стратегия работала безупречно.
Татьяна оказалась девушкой с железным характером, получила от службы статистики все возможные льготы и повышение. 
Алёна же работала теперь в другом месте, с весёлым молодым коллективом.  Куда перешла, правда, с некоторой потерей в зарплате и в продолжительности отпуска. Зато её любимые юридические «задачки» были совсем новыми и готовых решений пока не имели.
Однажды к ней подошла девушка, работавшая раньше в администрации города, и, захлёбываясь от восторга, воскликнула:
– Ой, я же видела на совещаниях вашу Светлану Васильевну! Такая милая, приветливая, всегда улыбается!
– Да, она у нас душка, – ответила Алёна