Каширские наличники в 1955 году

Сенатский Семён Александрыч –
Бывший лишенец,
Спецпоселенец,
Сын торговца, закоренелый единоличник
мудрует при свете керосиновой лампы,
               вымудровывая оконный наличник,
хотя пора бы укладываться на ночь.
               -  Сеня! Я постелила! - напоминает супруга.

Башку положивши на лапы,
на старания милого друга
взирает пёс, ведающий, что кличут его Каштан.

В июне смеркается поздно.
Солнце село. По Оке
баржи буксирчик  влечёт. И в реке
отражаются солнцем подсвеченные облака,
и  караван,
и буксира огни, и проступившие первые звёзды,
и свеченье Каширы, мимо которой струится Ока.
и пассажирский, спешащий издалека,
вприпрыжку за паровозом,
и искры, вылетающие из паровозной трубы,
локомотива, что устал от гоньбы,
дабы расписание не пострадало…

А наличник –  это только начало!
Всего  по фасаду четыре окна.
Значит, над каждым -  виноградная кисть, но одна,
посерёдке. А по бокам будут птицы
и два завитка.
Это, конечно, витиевато слегка.
Но мимоезжим будет  на что подивиться:
 - Как это Семёну достало
уменья и сил?

Об этом бы точно спросил
Уполномоченный НКВД товарищ Морковин.
Но Морковин сейчас не у дел. Он только сосед,
так себе, просто докучливый дед…
И это обидно до слёз:
- Враг, видите ли, неуёмен,
а дела до этого мало
тем, которые дело любое сошьют.
Так что Сенатского взять - не вопрос,
жаль только, команды не поступало.
Видно, что-то сломалось в стране,
Что-то сгнило, что-то пропало, пропало,
коли с Лубянки отмашки никак не дают!
И подозрительно это вдвойне
тем, кто по людям шагал, как на войне,
с револьвером  в кобуре на казённом ремне,
кто пропах кровью, порохом и подвалом.

А наличник? Ольха для него хороша!
Берёза тож - разлюбезное дело!
Стружечка заструилась из-под ножа,
потекла,
и отмякает душа,
и птица деревянная, как бы и ожила,
носиком повела,
и засвиристела.

               Да это же соловей! Он в каширских садах
Накликает к июлю сладкую вишню
И сок вишнёвый на девичьих губах…
Ах!
Как бы чего не вышло!
Но дочерей разве устережешь –
Эвона: какие грудя и какие коленки!

Под Шатурой – вспоминает Семён – где
резали торф для ГРЭС
день-деньской в воде,
По самое, по никуда
там подступала вода.
А лопата и тачка –  считайте, прогресс!
Там соревновались, одолевая холод и дрожь,
спецпоселенцы и спецпоселенки.

Там лузгу
через губу
сплёвывал полусонный конвой;
Антиресу у конвойного нет  (какой уж тут интерес)
кто кого одолеет в соревновании…
Вот, пообсохнут после работы бабёшки – тогда
другой разговор, другая вода,
другое интересованье.

Впрочем, что вспоминать!
Главное  - уцелел.
Главное – дожил, Семён, до тогда,
когда жизнь, вроде бы, пошла на поправку.
Семен  Александрыч присаживается на лавку,
чиркнула спичка, табачок  заалел,
кашель проснулся и во грудях закипел –
знать,
до сих пор холодна торфяная вода!
Эх! Растудыт твою мать
и план ГОЭЛРО, и перековку, и переплавку.

А махорка-елец..
закурил  и… конец,
но душиста – без малого одеколон,
и оттягивает  от души, и забирает в полон
того, кто понимает,
что означает
перекур, когда захотела душа,
а не когда позволяет конвой.
Полночь  пришла на цыпочках, не спеша,
но и не мешкая. Слышит Семён,
торжествующий перезвон,
курантов над уснувшей Москвой,
бряканье карабинов – вот и здесь, ё-моё, караул.
В подконвойной стране
даже покойник покоен вполне
если  только его стерегут.
               
                - Иосиф, скажите: вы тут? -
 Семён  Александрович слышит тишайший,
                как бы придушенный, шепоток:
- Да, Владимир Ильич,
               мы теперь навсегда возлежим локоток в локоток.
- И прекрасно, прекрасный Иосиф! Даже
                смерти нас не разлучить,
потому что Учение верно!
                Пусть посмеет  хоть  кто разучить,
разуверить, разрушить, в клочки разодрать,
растерзать, разбазарить, разъять, распродать
то, что мы сотворили?
                - Конечно, конечно же, нет!
А кому, посудите..?  Зарос чернобылом
                их мерзостный след.
Только мы бесконечны! Нетленны!
- Прекрасный Иосиф! О, как вы…! О, как вы правы!
Гениальнее я не встречал на земле головы!
Мы, теперь бесконечней
                Вселенной!
Пусть звёзды весь свет изольют –
Мы в тиши мавзолейной
                навечно останемся тут! –
 

А над Каширою, той порою, владычествуют соловьи.
Соловействуют про любовь, всё про любовь.
                О любви.