Дедушкин обед в 1921 году

Дедушка мой, Семён Васильевич,
Закатывает обед. Потому что диво как хочет жрать.
Он ещё молод и полон сил
И силам этим плевать
На то, что Лев Давидович уже объявил
Близость восстания мирового пролетарьята.
И потому загаженный зал ожидания на станции Поныри
Изукрашен призывом с плаката:
Там Троцкий приглашает пролетария на коня.

Но что там Троцкий ни говори,
Дедушка мой закатывает обед,
Потому что ему хочется жить и дожить до меня.
Он с головою накрылся своею солдатской шинелью,
Которая не спасает от бед -
От продотряда или, не дай Бог, шрапнели,
Но позволяет спокойно поесть.
Дедушка лезет за пазуху. Он знает, что есть
Под мышкой, в затаённом кармане
Хлеб. Кусок. Нет, кусочек. Точнее, один укус.
Чёрный. Но достаточно пропечённый,
И такой вожделенный на вкус.
И одно только ожидание вкуса разрывает сознанье.
Он перемещает хлеб поближе ко рту.
Откусывает долго. И замирает.
Хлеб, согретый слюной, оттаивает
И излучает немыслимую вкусноту.
Но, как ни борись, хлеб источает
Запах. И запах этот начинает заполнять
Зал ожидания на станции Поныри.
И его не спрятать, не утаить, не замаскировать.
Он никак не хочет оставаться под шинелью, внутри.
И на этот запах, выставив раздутые от голода животы,
Переступая бестелесными ногами,
Сходятся дети,
И глаза их пусты.
Потому что они не верят никому на свете.
Потому что почуяли хлеб своими почуткими носами,
Потому что голод на станции Поныри,
Потому что в России голод.
Потому что пламя революции горит,
Потому что по серпу наяривает молот,
А тут дедушка, как назло, молод
И способен отстоять хлеб, дотаивающий во рту.

А пламя революции продолжает пылать,
Освещая голод и пустоту.
Лев Давидович, Владимир Ильич и другие провидцы
В Кремле
Не устают дискутировать: продолжать или не продолжать
Путь в коммунизм или до времени затаиться
И дать отдохнуть пулемёту и земле.

А дети всё смотрят, как человек под шинелью жуёт.
Только смотрят - и ничего более.
                И только один тихонько так: «Дядя…»
Говорит в пространство, на дедушку даже не глядя,
Говорит  запаху хлеба, говорит лесу и полю,
Говорит России
Говорит Богу, которому приказали не быть,
Говорит небытию, от которого нет спасенья
На станции Поныри. А гвозди продолжают гвоздить
Руки России к кресту
Без всякой надежды на Воскресенье.
« Взгляни на птиц небесных. Они…»

Дедушка всю жизнь вспоминал эти дни
И вкус хлеба, съеденного тайком,
Как самое страшное своё прегрешенье.
Хотя был безбожником и вполне здравомыслящим стариком.