Недосягаемая

Людмила Марковна Гурченко… .  Сейчас, по прошествии многих лет, когда прожита уже  добрая  половина  жизни, могу однозначно сказать: этот человек был мне послан свыше.
Люсю (она разрешала мне так себя называть) я любила с детства, с той самой «Карнавальной ночи», которую смотрела на черно-белом экране нашего громоздкого телевизора. Мне нравилось в ней все: лицо, походка, веселый нрав, песни. Конечно, это была не Людмила Марковна, а ее героиня Леночка Крылова, но так и я тогда была наивным ребенком, не понимавшим, из какого сора растет кино. Потом был период забвения, как-будто и не было никогда такой артистки Людмилы Гурченко. И вдруг - «Старые стены» в паре с Арменом Джигарханяном, «Вокзал для двоих», «Рецепт ее молодости». Боже мой, «Рецепт…» я смотрела семь-десять раз. Знала наизусть все сцены, диалоги, движения. А музыка! Музыка и Люсин голос вертелись в моей голове с утра до вечера, возникая то в дуэте с Александром Абдуловым, то с Олегом Борисовым, то в одиноком  соло. «Зачем, зачем зайчишке зубы волка? – Волк – это вы? – По праву долга! На золото и власть должно быть право! – Какой высокий слог гражданский пыл!». До сих пор помню эти куплеты. А потом были пластинки с записями военных песен, лирических. Это годы спустя я узнаю, что об их выходе Людмила Марковна не ведала ни сном ни духом, потому что были это не ее сольные записи, а фонограммы из кинофильмов. Но я их покупала, не сразу, правда,  находя два рубля пятьдесят копеек, - для бедного студента это были немалые деньги, особенно перед стипендией -   и тогда пластинка пряталась на полке с записями  классической музыки, «за спину» Бетховена или Мусоргского. На следующий день, зажав в кулак одолженные  купюры, я неслась со всех ног в музыкальный отдел, к заветному схрону. Вынимала из убежища мою  пластинку и гордо несла ее к кассе. Эти пластинки хранятся у меня до сих пор, одна – с дарственной надписью.
Все-таки я верю в Божий промысел, в то, что искренняя любовь ответна. А как иначе понимать то, что потом жизнь сведет меня  - и не раз – с Людмилой Марковной. И не только как с актрисой, а как с очень хорошим, добрым  человеком. Мы познакомились в сентябре 1991-го, в Москве, в Киноцентре на Красной пресне. Это было смутное время. Еще не отшумела история с ГКЧП. Я только что отучилась на журфаке и  толком не знала, где буду жить. Постоянного жилья в Москве не было и мы с подружкой снимали крошечную комнатку где-то в районе Новогиреево. И вот это бездомье компенсировалось сильной жаждой работы, а именно, страстью к интервью со знаменитостями. Потом я не раз задавала себе вопрос: откуда родилось во мне это желание? Не из тех ли телевизионных «Голубых огоньков», в которых популярные артисты казались небожителями на фоне моего не всегда уютного детства? В подростковом возрасте я начала сочинять истории про знаменитых артистов. Я их не записывала, нет. Приходила в класс и рассказывала  подружкам о том, например, какая красивая жена у Михаила Ульянова. И женой непременно являлась Юлия Борисова, потому что,  на мой детский взгляд, красивее ее никого быть  не могло. По дороге из школы домой,  я перерабатывала эту историю в своей голове и, уже сидя за обеденным столом у печки, выдавала ее в совершенно обновленном варианте,  со многими интересными нюансами. Ну, например, в истории появлялись совместные дети Борисовой и Ульянова.
Сочинительство прекратилось тогда, когда моя мама, искренне верившая в мои бредни, познакомилась где-то с  родной сестрой Михаила Ульянова. Это было не удивительно, ведь артист был родом из Омской области, и часть его родни проживала в нашем городе. Мама рассказала мне об этом, и еще о том, что чуть не поделилась с сестрой своими «знаниями» о  личной жизни ее родственника. Вот тут-то я сдрейфила по-настоящему. Я с ужасом представила, в каком дурацком положении могла оказаться моя мама, как бы ей было стыдно  за мои небылицы, и какой бы нагоняй ждал меня дома. В общем, долго терзаясь, я все-таки призналась в своих выдумках. На мою искреннюю радость, мама  меня не ругала. Она просто сказала: «Хорошо, что  ничего лишнего я не ляпнула. Как-будто кто-то меня удержал».
Вот, наверное, поэтому годы спустя, получив право профессионально интересоваться жизнью известных людей, я вдруг снова ощутила в себе эту потребность. И вот  Люся… Людмила Марковна… стала первой и   останется навсегда  недосягаемой. Навсегда.
В тот сентябрьский день 91 года, на Красной пресне  была премьера фильма «Секс-сказка» по одноименному рассказу Владимира Набокова. Главную роль в картине  играла Людмила Гурченко. Фильм закончился. Зажегся свет, и на сцену поднялась съемочная группа картины. Режиссер Елена Николаева  рассказывала о том, почему был выбран Набоков, как проходили съемки, а я не сводила глаз с Людмилы Марковны, и, когда группа стала спускаться со сцены и пробираться сквозь многочисленных зрителей к выходу, я понеслась ей навстречу. У самой двери я встала перед актрисой, как вкопанная. Не помню, что говорила ей, наверное, представившись, просила интервью. Внезапно между мной и Люсей встал чернявый  молодой мужчина. Он как-будто хотел оградить ее от всего мира, но она слегка приказным  тоном сказала: «Дай ей номер телефона». Он продиктовал, я записала в блокнот. Это был музыкант Констатин Купервейс, тогдашний муж Люси. На этом мы расстались. Не помню, как мы с подружкой доехали до своего Новогиреево, о чем говорили по дороге и дома, но на следующий день дрожащей рукой я уже  крутила диск телефона. Не помню, кто взял трубку, но время интервью  было назначено,  и был продиктован домашний адрес: Трехпрудный переулок… мимо московского тюза… пятый этаж. В запасе у меня было два дня, и их я провела в Ленинской библиотеке. Наверное, я прочитала все из того, что там было о Людмиле Гурченко. У своего, более опытного коллеги спросила: а какой бы вопрос задал он? Немного подумав, коллега выдал: а спроси ее, как бы она сыграла роль журналистки?
…Меня трясло мелкой внутренней дрожью, когда я позвонила в большую двустворчатую дверь на пятом этаже красивого старинного дома в центре Москвы. Одна половина двери распахнулась, и я увидела перед собой полноватую, немного уставшую женщину. «Проходите. А Люси нет. Вам придется подождать». Это была Елена Александровна, мать Люси. Та самая Леля из Люсиной книжки про взрослое детство…
Мы сидели на кухне,  пили чай. «Вообще-то, журналистов мы в дом не пускаем, но раз Люся так решила…». За час того прекрасного ожидания  Елена Александровна провела со мной блиц-интервью, получив ответы на все интересовавшие ее вопросы. Мы окончательно расслабились и уже перешли к обсуждению житейских проблем, как вдруг в кухню вошла женщина-подросток. Невысокая, тоненькая, одетая в клетчатую рубашку и темные брюки. Извинившись, она села с нами за стол и внимательно посмотрела на меня очень умными глазами. Это была Людмила Марковна Гурченко. Леля незаметно исчезла, и тут я вспомнила про свои вопросы.  «Я никогда не любила коллектив, потому что это – всегда компромисс. А между компромиссом и предательством очень тонкая грань». «Воробьи летают стаями, а орлы в одиночку». «Как бы вы сыграли роль журналистки? – Наверное, как и вы: тихо снаружи и неспокойно внутри. Я ведь вас тоже вижу».
Мы проговорили больше часа. Расстались по-доброму, договорившись встретиться еще раз для получения визы  на публикацию. Но согласие мне давала уже Леля, по праву доверенного лица – Люся была на съемках. Это интервью вскоре опубликовала «Неделя», приложение к газете «Известия». Если есть на свете журналистское счастье, то это было именно  оно.
Еще несколько раз я приходила в этот дом к Леле. Мы подружились с Еленой Александровной. Она была очень простой, душевной женщиной – и это несмотря на дворянское происхождение, которое она тщательно скрывала всю свою жизнь. Рассказывала о своих правнуках Марке и Леночке. Делилась секретами ведения домашнего хозяйства. Мы говорили и о Люсе. В основном, это были ее личные переживания.
В следующий раз мы встретились с Людмилой Марковной через семь лет, в начале мая 1998 года. Театр антрепризы Леонида Трушкина привез в Омск несколько спектаклей, в которых блистали сплошь  звезды: Александр Ширвиндт, Владимир Меньшов, Вера Алентова, Любовь Полищук. В двух антрепризах играла Люся. Артисты жили в гостиничном комплексе «Иртыш».  Туда я и отправилась, чтобы оставить  письмо с не наспех сочиненным текстом. Я хотела снова увидеть Люсю, говорить с ней, а если повезет, то и сделать интервью. Мне повезло. Людмила Марковна, открыв дверь и поздоровавшись, сразу сказала: «Я вас где-то видела». Мы сели за круглый стол в одной из пустынных комнат ее огромного номера. Среди громоздкой казенной мебели она выглядела совсем беззащитной и маленькой и  как-то сразу расположилась ко мне. Наверное, это случилось от того, что ей было очень одиноко и холодно в этом не отапливаемом уже номере. Через час должны были прийти телевизионщики. Я помогла ей одеться в красивый костюм, собрала в кучу разбросанные по номеру вещи. Мы сели и стали ждать моих коллег. Журналисты пришли вовремя. Задали свои вопросы, отсняли ответы и вроде собирались уйти. И как же я не заметила сразу средь них одну дамочку, которая была вовсе не из телевизионного цеха?! Она была из желтой прессы  и  задала один – единственный вопрос… про Кобзона… . Все. Этого хватило для того, чтобы настроение у всех было испорчено.
На следующий день я привезла Люсе электрический чайник и  обогреватель. Она заказала обед в номер. Мы вместе пообедали. Люся  изменилась за эти годы. Суды с дочерью, ссора с матерью не прошли бесследно. Уже тогда можно было почувствовать, как глубоко она страдает. Некогда близкие люди откровенничали с прессой, вынося на всеобщий суд то, что не должно обсуждаться с чужими. Все эти «откровения» Людмила Марковна переносила стоически: складывала их как компьютерный файл в «корзину» и убирала в свой «рабочий стол» - глубоко в сердце. Она очень боялась предательства. Всякого: на уровне фразы, поступка, взгляда. И очень часто сталкивалась с этим. Никогда не выясняла отношений, молча отходила в сторону: «Живите без меня». Какой уж тут компромисс!  У нее была легкая рука – как благословение. После общения с ней все начинало складываться. Она объясняла это своей энергетикой. 
…Мы оделись и вышли на улицу. Было по-весеннему тепло.  Через березовые посадки  медленно пошли в сторону Пятого театра. Людмила Марковна говорила о готовящемся к постановке мюзикле «Бюро счастья». Она давно хотела поставить музыкальный спектакль – с вокалом,  танцами, живым оркестром.  «Жизнь пройдет, задевши краем. Нет, в такое не играем! Скучный быт не станет раем, эх-ма!». Или: «Жизнь – как дым. Что же ты молчишь, Москва? Как мне жить? Нужные найди слова». Эти  зонги она  пропевала на ходу, как бы вслушиваясь в текст. Почти в каждом том слове была ее личная боль.  Я предложила  сходить в местный театр драмы. Там как раз шла «Женщина в песках», наш золотомасочный спектакль. «Не люблю японское», - ответила Люся.  Сидя на скамейке у Пятого театра, мы оказались в забавной ситуации. Прямо перед нами, на тротуаре, остановился шестисотый «Мерседес» и вышедший из него парень с огромной золотой цепью на шее, улыбаясь, предложил: «Девчонки, поехали - покатаемся!». Минут десять мы убеждали его, что «мы – не из той оперы»… Людмила Марковна долго потом смеялась над этим «предложением»: «Интересно, что бы он делал, если бы узнал меня?». Но это история ей понравилась.
Вечером она играла в спектакле, а по окончании я зашла за ней в гримерку. Мы вышли через служебный вход на улицу, сели в ожидавшую  машину и уехали в гостиницу. В номере разогрели чайник, достали печенье и сливочное масло. Как оказалось, оставшееся от обеда масло она не отдала официантке, а бережливо оставила «про запас». Как человек, переживший голод, Людмила Марковна знала цену еде и уважительно к ней относилась. Было далеко за полночь. Я спросила, почему тогда, в 91-ом, она согласилась на  интервью. Она ответила кратко: «Это ведь был  твой хлеб». Я стала собираться домой. Люся взяла все цветы, подаренные ей, и вручила их мне  на выходе. «У меня нет таких высоких ваз», - сказала я. «Значит, надо купить». Она позвонила администратору труппы, чтобы меня отвезли домой. Та  быстро нашла выход: подсадила  в машину к Владимиру Валентиновичу Меньшову. С какими-то знакомыми он ехал  к кому-то на застолье и вежливо подбросил меня до Сибзавода. Знакомых у Меньшова в Омске хватало, ведь в свое время именно здесь, вместе с артистом Омского театра драмы Владимиром Гуркиным, он  писал киносценарий фильма «Любовь и голуби».
Накануне Люсиного отъезда из Омска мы ездили в Ачаирский монастырь, что в сорока километрах от города. Там ее сразу узнали: повели по территории, показали свое подсобное хозяйство, завели в единственный на то время собор. Посмотрев всю роспись храма, иконы, Людмила Марковна вдруг сказала: «Это похоже на театр». Знаю, что она читала Евангелие, находила в нем ответы на свои личные вопросы. У близких людей спрашивала: верят ли они в Бога? И свой выбор она тоже сделала, ведь  поступки ее – в большинстве своем – истинно христианские, в основе которых лежат доброта, смирение и терпение. 
На следующий день труппа переезжала в Екатеринбург. Поезд уходил вечером. Мы стояли на перроне, и Люся давала мне некоторые жизненные советы. Я их, конечно, помню. И еще она посоветовала  прочитать финал повести Александра Фадеева «Разгром». «…Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю, сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом, - и перестал плакать: нужно было жить и исполнять свои обязанности».  Жить и исполнять свои обязанности. Это фраза выручала меня не раз.
Ее  вагон был СВ. В купе она должна была ехать одна – как народная артистка СССР. На всякий случай я попросила проводницу никого к ней не подсаживать. Она обещала и просьбу, как потом оказалось, выполнила. На прощание мы договорились, что из Екатеринбурга Людмила Марковна  позвонит, и что мы обязательно встретимся в Москве. Все так и вышло.
Мы встретились через три месяца. Созвонились. Она сказала, что вместе с мужем уезжает на неделю из Москвы и предлагает все это время пожить у нее, дабы присмотреть за собакой. «Поживешь в центре Москвы»,- добавила она. Я согласилась. Собака была замечательной. Такса по кличке Тузик. Через год Тузик примет участие в съемках фильма Эльдара Рязанова «Старые клячи». В финале у него есть сольный номер – пес бежит вслед за отъезжающей военной машиной. А его предшественница, Бабочка, снималась вместе с хозяйкой в ленте «Любовь и голуби», в той сцене, где Вася просит Раису Захаровну  отпустить его к жене. Людмила Марковна очень любила собак. Уже позднее, после Тузика, у нее появятся Гаврик и Пепа, которым будет суждено пережить хозяйку. Но все это будет потом.
Я познакомилась с Сергеем Михайловичем, мужем Люси. Это был невысокого роста, коренастый мужчина. Молчаливый, но приветливый. Технарь по образованию, кандидат наук, в начале 90-х переехал из Одессы в Москву, чтобы заняться продюсированием. Фильм «Секс-сказка» был его первым опытом как продюсера. (Как же мы тогда все пересеклись на том фильме, не зная друг друга…). Сергей Михайлович отнесся ко мне сдержанно. Но, в конце концов, это был Люсин выбор и он должен был его принять. Показал мне нехитрое их хозяйство, свой кабинет, в котором я должна была ночевать, и дал задание: дождаться на следующий день слесаря. 
С Тузиком общий язык мы наши быстро. Люся очень удивилась этому – она просто не знала, что с некоторых пор мне  проще договориться с самой злой собакой, чем с определенным человеком. По утрам мы гуляли на Патриарших прудах. Шли по узким переулкам старой Москвы и выходили к прекрасному водоему, где дышалось легко и свободно. Люся была права: это чудесно, жить в центре Москвы! Надышавшись, нагулявшись, мы возвращались в Трехпрудный переулок и устраивали себе завтрак. Тузик был не прихотлив. Банок с собачьими консервами  и сухого корма было оставлено вдоволь, да и обо мне хозяева позаботились. Потом Людмила Марковна и Сергей Михайлович  вернулись в город и еще целые сутки мы были вместе. Вечером пошли с Люсей и Тузиком гулять на Патриаршие.  Говорили о чем-то  обыденном. Мимо шли прохожие и не узнавали актрису, чье имя знала вся страна. Тузик, виляя хвостом,  радостно прижимался к ногам Люси. Он любил свою хозяйку.
На следующий вечер Людмила Марковна с супругом уезжали на концерт «Роллинг Стоунз». Кажется, группа  выступала в Лужниках. Тот вечер, когда в одночасье Люся превратилась из домашней женщины в великолепную даму, я не забуду никогда. Именно тогда я поняла, что такое быть «женщиной без возраста» и «быть одетой с иголочки». Она умела и любила быть красиво одетой. В ее московской квартире, в огромном стенном шкафу высотой до потолка, висели десятки, если не сотни, собственноручно сшитых платьев. И стояло, наверное, столько же пар прекрасных туфель ручной работы. Ее работы. В советские времена, когда никакого разнообразия ни в одежде, ни в обуви не было, Людмила Марковна брала заурядную обувную пару, обтягивала ее бархатом или шелком, украшала бисером – и получались прекрасные концертные туфли.
Поздней осенью 1998-го в Московском Дворце науки состоялась премьера  мюзикла «Бюро счастья», того самого, зонги  из которого Людмила Марковна пропевала в Омске. Спектакль состоялся,  не смотря на дефолт, отсутствие денег, на какую-то нервозность в обществе. Иначе и быть не могло - Людмила Марковна была фанатом своей профессии, только работа стояла для нее на первом месте.
В ту осень и до весны следующего года я была в Москве и поэтому видела и «Бюро счастья», и спектакль по пьесе Эдварда Радзинского «Поле битвы после победы принадлежит мародерам» с Александром Ширвиндтом и Людмилой Гурченко в главных ролях. В это трудно поверить, но это была ее первая большая работа как театральной актрисы. «Все поздно», - однажды сказала она.
В самый канун нового, 1999 года я оказалась в больнице. Уже придя в себя, из телефона-автомата набрала номер Людмилы Марковны. Признаться, я не сразу узнала ее голос. «Умер Марик», - сказала она очень сдержанно. «Как?!». Это случилось, когда Людмила Марковна тоже была в больнице. Она  периодически лечилась у известного гематолога, академика Андрея Ивановича Воробьева. Кто-то из друзей внука Марка оставил на домашнем автоответчики эту горестную весть - и Сергей Михайлович, придя к Люсе в палату, долго не знал, как ему сообщить жене этот ужас. Единственное, что он смог вымолвить, так это «Марик». «Что Марик?». «Умер». «А-а-а-а». Уже потом они узнали время и место похорон. Поехали на Ваганьковское кладбище… . «В гробу  он  был красив, как Бог, - скажет она после. – Ди Каприо – это батрак по сравнению с ним». Марка она считала своим сыном.
Сразу после нового года я заехала к Людмиле Марковне в Трехпрудный. Привезла несколько штук больших красных гранат. Мы поговорили в прихожей. Люся выглядела совсем нездоровой, но держалась. Договорились, что в ближайшее время приду  на один день, чтобы побыть с ней – Сергей Михайлович уезжал по делам в другой город.
День тот был обычным. Стоял январь. В это время в Москве светает поздно, а темнеет вскоре после обеда. Утром были прогулки с собакой, завтрак. Днем сидели в Люсиной комнате. Вернее, Люся лежала на своей огромной кровати, а я сидела  в ногах.  Что-то бубнил телевизор, но внимания на него не обращали. Тогда впервые я услышала песню, которую Людмила Марковна написала на стихи Александра Сергеевича Пушкина -  «Мороз и солнце, день чудесный!».  Эта запись есть в интернете. Потом она читала его стихи. И это была уже Актриса. Увы, не существует записи тех гениальных прочтений. Почему-то никто не додумался сделать это в профессиональной студии, а это было бы, наверное, самое гениальное исполнение стихов великого поэта за всю историю чтецких программ. Вечером она попросила  сходить на вахту Театра сатиры и забрать оставленную для нее Виталием Вульфом пьесу. Виталия Яковлевича Люся ценила.
Последний раз мы виделись в сентябре 1999-го, в Омске. В переполненном Концертном зале у Людмилы Марковны был единственный сольный концерт. Актриса пела два часа без антракта.  Пела вживую – фонограммы народная артистка СССР  признавала только «минусовые», с записью музыки. Стоя на сцене, она чем-то напоминала Эдит Пиаф – такой же «маленький воробушек», в роскошном наряде, с такой же огромной внутренней силой.  Зал был  готов слушать ее бесконечно. И она, зная это, пела, пела и пела, даря каждому зрителю удивительное ощущение отсутствия дистанции. Но именно эта иллюзия и делала ее абсолютно недосягаемой.

***
О Люсиной смерти я узнала поздним вечером 30 марта 2011 года из  телеэфира. Никогда не смотрела канал «Россия24», а тут почему-то включила...  Резко захотелось курить. Сигарет в доме не было. Вышла на улицу к близстоящему киоску. Взглянула на тускло освещенную скамейку у подъезда. На ней  лежала одна-единственная сигарета.
Спасибо, Люся.


На фото:
1999 год – на концерте в Омске.
Фото из личного архива автора.Автор фото не известен.