Глава ближе к концу

Как-то незаметно и осень поступила. Листья сбирались в стаи и  улетали в теплые края,  жалобно курлыча.  Караванный след тоже пытался улететь, однако любовь к земле его не отпустила. И он остался здесь.  Остался тем,  чем был - запыленными отпечатками копыт, параллельно которым оставляло отпечатки снова потеющих пяток то,  что кто-то когда-то назвал моим именем. 

Да,  и еще - не забудьте - грубая реальность. Впрочем, как ее забудешь, грубиянку маленькую?  Ведь если бы караванный след улетел на юг, поддавшись агитации морально неустойчивых листьев,  кому бы стало  легче  от данного деяния?  Да никому.  Вот совершенно никому, абсолютно, ну вы понимаете?  Ну,  может быть, только полоумному Ап-Чхи да повешенному Увэсире, хотя  лично я в этом шибко сильно сомневаюсь. Весьма.

И тут мне решилось довести до логического завершения повествование, гласящее о судьбе миллиардера Хреноплясова  и  жука-хреноеда,  не имевшего за душой ни полушки. Что ж, перед вами часть третья, наиболее грустная,  ибо в ней будет поведано о... Но об этом вы узнаете, лишь выслушав все то, что я вам расскажу.
 
Жук свирепствовал.  Хреноплясов был в ужасе. А среди энтомологов Кантамалии не прекращались дискуссии по поводу названия жука. Как Armoracia comedentis вернее именовать - хреноед, хреножор, хреножраль или, может быть, хренотоп? Дебаты развернулись нешуточные. Ходили даже слухи, что одного почтенного профессора облили грязью и даже чуть не затоптали в пылу научных споров. Вполне возможно, ибо ажиотаж по поводу невиданного нашествия в научной среде поднялся действительно немалый.

 Купца же эти  филолого-энтомологические  тонкости  волновали менее всего.  Он совсем изнемог от борьбы с хреноедом. Осунулся, бедняга, похудел и даже (неслыханное дело!) почти не притрагивался к своей излюбленной хреновой настойке. Но и во сне ему не было отдохновения от дневных бедствий  и ужасов.  Даже там его пресле довали кошмары в виде бессовестных жуков, водивших хороводы вокруг  плантаций  с тем  самым  ужасным топотом,  от которого любимое растение купца безмолвно увядало.  Бедные,  несчастные, горемычные кустики хрена! Они не могли переносить это гнусное топотание,  ибо даже стадо невзначай забредших сюда  слонов  шумело  бы куда как меньше жуткого дуумвирата жуков и аборигенов.

И тогда купец решился на крайнюю меру. Он самолично отправился в Кантамалию,  дабы  увидеться с виновником его убытков и выяснить, чего же он, собственно,  хотел. К великому сожалению, и этот его маневр ни к чему не привел.  Хрен,  оказывается, способствовал не только размножению жука, но и к тому же его ускоренной мутации, в результате коей  хреноеды  быстро становились похожими на аборигенов.  Более того,  обнаглевшие хреноеды завели себе обычай брать себе в жены местных кантамальских девиц и заводить от них потомство. Отличить
их возможно было только по отношению к хрену. Аборигены его ненавидели, а мутанты, напротив, обожали. Так что пока пароход купца добрался до Кантамалии, жуки стали совершенно неотличимы от местных жителей.

В общем, прибыв на место трагедии, Хреноплясов обнаружил лишь совершенно вытоптанную пустыню без малейших  признаков хрена,  а  также кучи слонявшихся туда-сюда кантамальцев.  Поняв, что он разорен,  купец окончательно двинулся рассудком,  возомнил себя  святым  отшельником,  вырыл нору посреди бывших плантаций и ушел в себя. Ни жена, ни теща, срочно вызванные к нему, не смогли
уговорить  купца  вернуться домой.  По слухам,  он и поныне живет там, питаясь святым духом, и лишь жена его,  оставшись верной любимому, кое-как поддерживает купеческую душу в отощавшем теле. Об этом в народе даже сложили балладу, перенеся, правда, действие в Нюсиса-Угау.

Два часа пополудни.  Солнце сияло так,  как будто ему за эту работу обещали тринадцатую работу. Эта фраза всплыла в моем усталом умишке, будто "И-из-зь" анофелеса, как-то невзначай всплыла. Что такое тринадцатая работа, я не знал, но во всей этой фразе определенно было нечто неопределенное. Очень далеко отсюда маньяк Альберт и трио параноиков, вырвавшись из-за крепких решеток шестого эпизода, ринулись на поиски ненавистного им Колобка.  Цицерон, Гомер и тот, о ком знали, но забыли,  распивали шестую бутылку портвейна. Демиурги бились с уицраорами,  асы с ванами,  суры с асурами.

От пополуденного зноя все  живое  попряталось по норам и даже караванный путь выполз из каменистой насыпи все в ту же достопамятную пустыню. Что, впрочем,  не послужило подмогой ни грубиянке-реальности, ни даже мне, сопровождавшему ее уже не первую меру времени и пространства. Мне захотелось  выругаться  по-шутовски.  "Уывьхьыыдьжь  арууяасаарээыысдьжь" - так бы это звучало на их диалекте,  знай я его достаточно хорошо.  Да, еще после всего надобно бы добавить слово "лиыр". Неграмотен, каюсь.

Но, несмотря  на  все преграды,  караванный путь вел нас все дальше и дальше, а мы с реальностью слепо следовали его прихотям. Железная бабочка пролетела нам наперерез, проскрипев несмазанными шарнирами и оставив нас с реальностью в недоумении. Похоже, что она вылетела из Сада жизни, но, может быть, путь ее длился совместно с Беспечным Ездоком и Солдатом из Нашего Города между гор вдоль метаморфоз зверя Белды (Колы-Белды)? Полет ее был свободным, этакое парение - идиллия, нарушаемая лишь равномерным поскрипыванием суставов-шарниров. Прокричав: "My butterfly fly away with me!", бабочка унесла свое железное тельце в бездонные глубины неба. Ни одно му из нас не удалось выразить в ее адрес что-либо определенное.

Пустыня, содержавшая караванный след, в огне слепящего солнца была жутко однообразна.  Я мог бы сказать, что она была совершенной копией самой себя, гомотетично отображенной себя на свое пространство, однако понимание сей фразы доводило меня до головокружения. Посему столь большую радость принесло нам явление покосившейся деревянной таблички с надписью на шутовском: "Сээузяалсыыяэсдьжь яеоосюулыыс - 100 ызуээро". Грубая реальность волчком вилась вокруг меня,  возбужденно галдя:  "Ну что там, ну что же там, ну переведи, ну ты же умный!" Мне это, признаться, польстило. Эх, какой бы не
была она грубой, все в знании тонких струнок моей души отказывать ей было грешно.  И как ни плохо я знал лексику Шутовской  империи времен придурошного Ап-Чхи 25го-26го, все же (не без труда, честно говоря, но все же) мне удалось понять, что это, наконец, дали о себе знать подземные источники. Мы из последних сил поспешили к ним.

Действительно, через сто метров нашим глазам предстал симпатичный оазисок. Под сенью высоких пальм бил фонтанчик - невысокий, но достаточно полноводный. Около него толпилось немалое количество разномастной публики.  Бахмен с Тернером заправляли водой свой овердрайв.  Паук-затейник, неизбывный паук-затейник, все наяривал на своей губнушке-гармошке не что-нибудь, а знаменитую "По реке плыветь утюг".  Видать,  моя реальность научила.  Дамы в шароварах
хором пели осанну не разбери-поймешь кому.  Жук-шкопс,  так и  не набрав  апельсинового сока в прошлый раз, теперь истово заполнял свою цистерну водой из ("И-из-зь!")  источника.  На  источнике  была  табличка "Aqua distillata", а на одной из пальм - другая: "Jardin de vie". Название, бесспорно, подходило этому месту.  Несомненно, железная бабочка летела отсюда.

Я присел, достал из мешка емкость и отдал ее спутнице. Реальность бросилась к фонтану ее наполнять. Процесс сей, разумеется, сопровождался возней, толкотней,  суетней,  шумством и кучей грубостей как со стороны реальности, так и со стороны ее оппонентов.

Мне же меж тем удалось завести беседу со шкопсом. Предсказав вкратце его нелегкую судьбу, я предложил ему приобрести в подарок оду о застывшем супе.  Шкопс долго думал, меланхолически жуя травинку.  Потом он высказался:  "Чему быть,  того не миновать.  Давай!",  поделился со мной волосками скунса, спрятал мой шедевр во внутренний  карман  бушлата и поскакал резвой иноходью.  Цистерна мотылялась за ним.

Наконец  реальность сумела набрать емкость до краев и поспешила ко мне.  Хоть и грубая,  однако же о друзьях не забывает!  После этого на табличке загорелась надпись "Su yok" и вся прочая очередь попыталась на нас с реальностью переложить ответственность за отсутствие воды. Мы своевременно слиняли, а я даже успел написать стишок по этому поводу.

Вода,  хотя согласно табличке и была "дистиллята", все равно  гадковато  попахивала поном.  У-e-e, этот мерзкий запах! С ума он меня сведет,  право слово. Но жажду как-никак она утолила, запасы нашей жидкости были  пополнены  и  пустыня,  раскинувшаяся   впереди,  казалась  теперь  не  столь  уж и страшной. Ну солнце и солнце, песок и песок.  Шли же мы до этого, пойдем и дальше. Вот, правда, перекусить бы не мешало, это да.

В этот самый миг моя грубая  реальность,  слетавшая только что на Занзибар за бананами,  привезла их с собой полную жменю и пригласила меня угоститься. Я отказываться на стал и через минуту уже уплетал бананы за обе щеки. Тем же занялась и она. Что ни говори,  а есть в ней немало человеческого,  в реальности этой грубой.  Даже бананами угостила.  Да и я так бы поступил, ежели бы я был толстым, богатым, работал в банке килькой и имел в мошне кучу
ырыызуусов.  Хотя и то, что у меня есть, я бы с радостью истратил на цветы,  если бы они росли в этом оазисе. Однако других цветов, кроме цветущей хрензантемы, от которой снова закрутило в носу, тут не наблюдалось.  А дарить кому-либо хреновые цветы, простите, глупо.

Время меж тем текло неустанно и нас не ждало. Пора было двигаться.

Далее: http://proza.ru/2022/07/04/973

Баллада о глупом кюяга и хитром цея-нюяса здесь: http://proza.ru/2001/06/13-37