Ларин

 
Отвратительный затхлый запах  одиночества заполняет все пространство. В полутемной, мрачной комнате общежития, на кровати сидит высокий, неухоженный старик. Беспорядок кругом, запущенность, грязь. И, почему-то показалось, что  от тоски и безнадёги вешалка у входа занавешена ещё не совсем поношенным женским платьем.

- Здравствуйте. На что жалуетесь?
 - Меня уже возили в больницу, там сказали,что я совершенно здоров. Вы парень или  девушка? -подслеповато щурясь, спрашивает он меня.
- Женщина.
- Мне уже восемьдесят три года, вижу плохо, а у Вас стрижка. Я, знаете, из деревни под Перевальском. Мы  жили с женой в Хрящеватом, пока фашисты наш дом не сожгли.
- Понимаю. У Вас болит что-нибудь?
- Нет - нет. Голова кружится немного. Я две войны пережил. Меня когда-то мать спасла от немцев. Когда они к нам в Первозвановку пришли, то начали собирать по домам мальчиков от семи до четырнадцати лет, чтобы угнать в Германию. Мне было шесть лет, а выглядел я на все семь - рослый был. Доктор ихний осмотрел меня, говорит: «Гут, гут. Нах дойчланд...», мол, хорошо, в Германию поедешь. Мама успела перед осмотром метрику мою изменить и смогла убедить доктора, что мне всего пять лет. Так я остался дома. А из тех ребят, кого угнали, только один вернулся домой, искалеченный, оскоплённый. Он умер недавно.
 - Можно мне осмотреть Вас? - спрашиваю, внимательно слушая пациента.

-Да, конечно,- он послушно протягивает мне руку для измерения давления,- я, знаете, дом построил, ещё в семидесятых. Смотрел как сделано у других так и себе построил. В 2014 сгорел весь, фашистский снаряд попал. Бабку мою в Россию  забрал сын на операцию, а я здесь остался, из-за паспорта. Говорят, что нет фотографии и теперь не выпускают. Моя метрика сгорела с домом, а новую не дают. Сказали: «Живи, сколько проживёшь, что там тебе уже  осталось», и  ничего не дали. А как мне без паспорта теперь к родным попасть?
 
Он мечется по давно нестираному покрывалу, то вскакивая на пол босыми ногами, то вновь присаживаясь на кровать, пытается всмотреться мне в лицо, словно ища понимания или помощи.
- Нет, Вы не подумайте, я не болен. Голова чуть кружится и тошнит. А так я здоров.
 Согласно кивая в ответ головой, набираю в шприцы лекарства.
Головокружения не бывает просто так, разумеется, здесь  гипертонический криз, поэтому мой пациент и не находит себе места.

- У меня груша растёт сорок четыре года. Всё сгорело. А она, красавица, стоит. Да что же это я! Вот, сейчас Вам покажу.
 
С этими словами Ларин стремительно подходит к другой кровати и  приподнимает расстеленное на ней  полотенце. На старой газетёнке ровным слоем лежат полусгнившие незрелые груши, алыча и малина.

- Вот, ездил туда, у меня в этом году хороший  урожай и ещё где-то отличная смородина есть. Сейчас покажу.
- Да ведь они сгнили давно! Надо выбросить,-  начала было я,но осеклась.

Ларин меня уже не видел и  не слышал, он суетливо шарил по пакетам в поисках смородины. Наконец, горестно покачал головой.

- Эх, наверное, потерял. Я устал. Да. Не спал всю ночь. А груши хорошие. Сожгли фашисты мой дом. Но груша, груша-то уцелела.
- Давайте  всё же полечимся,-предлагаю наконец разговорчивому старику свой нехитрый арсенал.
- Я ещё  поеду к ней завтра, проведать.
- Да - да, конечно, поедете. А сейчас прилягте, отдохните, набирайтесь сил перед дорогой. 

«Погибнет старик», - думала я, спускаясь по обшарпанной  лестнице прочь от жуткой комнаты, в разноцветный июльский день.
Сотни людей, проживших нелёгкую трудовую жизнь и к старости получивших заслуженный отдых, всё потеряли в один миг по воле шайки воинствующих самозванцев.   Пережившим современный ад теперь негде свой век спокойно доживать и не с кем. И пропал смысл прежнего бытия и цели в жизни больше нет и осталось лишь навещать пепелище, да плакать от воспоминаний около чудом уцелевшего старого дерева...
21.07.19г.