Предпоследнее, гл. 2

5

Но однажды, когда он, склоняя голову, в дремоте, забываясь перед прохожими - даятелями, прячась от палящего солнца под длинным козырьком кепки, услышал:
- Саша! - Крупная тень затмила солнце. Синее платье, волнующееся на июльском торопливом ветерке прикрывал большие женские формы.
Мичлов поднял голову.
Нарочито длинные ресницы, румянцы на щеках, скрывающие шрамы от бывших подростковых угрей, крупный нос с несколько расплющенной горбинкой и глаза, несоизмеримо маленькие по сравнению с кругом лица. Он не мог не узнать.
Он испытал чувство желания раствориться, испариться немедленно, даже умереть бы - пришло в голову.
- Инесса? - задался он, не чувствуя и процента, что может быть, все же ошибся. Тайная поклонница школьных лет растянулась в улыбке, показывая крупные зубы, которые, между прочим, кажется, были не ее.
-Мичлов, ты?
- Вишь, я! - он слегка подпрыгнул в кресле. Все колеса поменяли угол поворота.
Инесса молча оценила мозолистые потёртые костяшки кулаков Мичлова, которыми он схватился за рукоятки коляски, разносортную секонд-одежду на нем, совмещавшимся разными размерами, влитую одноособо фигуру в кресле, из седалища которого снизу висел край вязаного половичка.
- Я думала, хе-хе, обозналась, - произнесла она, пытливо осматривая древнего приятеля. Короткие по-собачьи бровки ее то собирались, то раздвигались кратко, забавно. Мичлову хотелось сказать этой даме что - то непременно неприличное. Выказать все подлую натуру жизнеощущения на сей час.
Наконец, на лоснящимся от жира ее лбу скомкались глубокие рытвины кожи.
- А что?! - Мичлов старался владеть своим существом. Но чувствовал – секунды пошли на убыль.
«Кто она? Грязь, ходящая, как и раньше – не изменилась - гадкая, неприятная. И кто я? Пусть инвалид, но если распатронить - я ещё того...»
Он готов был выслушать любые слова от крашенной тётки, горой возвышающейся над ней. Он располагал, как себя защитить. «Попугая включать не будем. Если что – извините».
- Вот встретились…, - заявил он дрогнувшим голосом.
Куда бы ни затянули обстоятельства жизни - все мы остаёмся какашкой тех ещё лет, с юношескими надеждами, условиями, предсказаниями, ради которых однажды дали старт. И когда необратимый марафон взят размеренным бегом, с контролем дыхания, тогда поддерживай этот огонёк хорошими внешними делами. Но с Инессой, было не так.
С каждой секундой раздумчивого, молчаливого изучения Инессой внешности, у коляскиста рождалось все больше шансов, что из уст, вот-вот сейчас выпадет что-то гнусное: ругательство или проклятие от всего рода чертей.
«Ах, если бы, я мог развернуться и быстро свалить. На - ко вот, сиди тут!»
«И все же честным в этот случай побыть – эх! Хоть раз в три года разогнуть душу! А потом зажмурься - жди вердикта!
«Ну, чего уставилась?»
- А ну-ка, идём! - она, неожиданно для инвалида, обошла его, взялась прямо за его шиворот, за хлипкий воротник его, что тот даже, как он расслышал треснул, потянула, тряхнув, куда-то вперёд. Слетевшая ладонь ее с его воротника задела по затылку и подтвердила точное направление движения.
Мичлов вдруг поник, склонил голову, сглотнув созревшие маты. Пошли через дорогу, переходя на другую сторону проспекта.
- Идём, идём-ка! - подбадривала она и шагала жирными ногами, едва вмещавшимися под разрезы платья. Ступни нещадно топтали вот-вот готовившиеся распасться на куски туфли.
Однако все на ней, отметил Мичлов, было аккуратным, подогнано в ниточку и дорого.
Пересекли дорогу и ехали - то есть, она шла - он ехал по тротуару.
- Степана, помнишь? - Спросила.
- Степана - то, какого? - Мичлов не ожидал, что подобный бег так взбодрит его.
- В баскетбол он под тринадцатым номером играл, высокий такой. Брил бороду ещё в школе, помнишь?
- А-а! - Мичлов не помнил. Он подгадывал время, чтобы пересечься взглядами, и она бы посмотрела на него как-то более положительно, чем раньше и пожалела, и перестала бежать и толкать, но ее вело на всех парах.
- Ездит на подобном транспорте. Как ты. Только с ним совсем уж того - амба. - Она подняла к лицу свой большой кулак и покашляла туда, после этого взглянула в полные обделённых надежд поблёскивающие глаза Мичлова, пояснила:
- Не так, как с тобой. Ты хоть сам ездишь.
Мичлов хотел бы ответить что - то в резонанс, но не знал что. Вдруг ему пришла мысль: а не издеваться ли она надумала? И стоит ли вообще чего-то эта гонка?
В горле застучало. Настроение ухудшилось.
- Куда же мы?
Инесса не ответила.
- Его, бедолагу, родственники выхаживают. А раньше-т каким бравым мальчиком ходил, а!
"Мальчиком..." - повторил про себя Мичлов.
- На меня так не глядел. Не та овечка, видишь ли, - Мичлов увидел в отражении витрины пробегающего ими магазина две фигуры - одна, согбенная, крутящая колеса с взмокшим лицом и трепыхающейся тряпочкой позади коляски, другая - огромная, статная, летящая вперёд длинными носками огромной обуви, будто даже не женщины – мужика, держащего улыбку на здоровом скуластом лице.
Настроение ещё более ухудшилось.
«Какой черт тянет, куда?»
- А по тебе видно, семьи-то у тебя нет. Так что ли?
«Прошпарил полкилометра, - думал Мичлов, - ни расстояния, ни ног не чувствую, а ещё, в придачу - вопросы. Вот время! Обнаглела, сейчас я …чуть-чуть… пошлю ее куда дальше!»
Мичлов открыл рот и тихонько ругнулся, как бы в тренировке.
Она не услышала бы даже того, что Мичлов бы кричал. Он вспомнил ее отличительное качество, - та малая, круглая Инесска, испещрённая зелёнкой лицом, имела способность уходить в себя, концентрироваться удивительным образом на какой - нибудь задачке, на решении каком-нибудь. По математике у нее было отлично. Вот только списать никому не давала. В то время она походила на старую вонючую черепаху, вылезшую на берег за сотни лет и застывшую в каталепсии. Смейся, дёргай ее - она погружалась полностью, бесповоротно. И теперь...
Грохот ее туфель не оставлял возможности быть незамеченными, не оставлял никого равнодушным со всех сторон мимо проходивших людей.
Мичлов притормозил, остановил коляску. У него разболелись руки.
«Завела специально. Где - нибудь в безлюдном местечке развернётся и со всей ноги, так что черные трусы увижу, даст по колесу... Ищет расплаты за прежние обиды. Чёртова сука, я разгадал!»
Инесса пробежала дальше спутника прежде чем поняла, что потеряла его вовсе. Остановилась, инерциально казалось, тело ее ещё неслось вперёд.
Развернулась, подошла к Мичлову. На сей раз как - то по - доброму взглянула. Огромный варёный лук из супа разглядел он в ней.
«А и ждать нечего. Сейчас тут прибьёт» - Подумал он, осторожно поглядывая по сторонам. Картина рисовала: его коляска лежит перевёрнутой - она удаляется, а он карабкается назад.
Инесса уставилась ему в рот.
- Я заберу тебя под своё крылышко, не против? Пенсия есть?
- Да. - Ответил он, думая, как глупо он прокололся.
- Пенсия есть, но разве это пенсия? - Уточнил он.
Большая плечистая рука Инессы поднялась вверх, пролетая мимо чуба Мичлова (он закрыл глаза), потом рука полетела вниз и хлопнула о бедро принцессы. Ляжка вздрогнула, производя волну под платьем.
Один глаз Мичлова нарочно слипся. Инесса посмеялась.
- Ну, кадр, ты кадр! Каким и был!
Коими-то тропинками эта неказистая, безобразная женщина подбиралась к его душе, - размышлял Мичлов, - сущности его, всему, что составляло до сих пор стержень его. И кроме этого стержня, он точно знал - в нем-то ничего и не было.
«Нужно просто меньше думать, рассуждать. Вот теперь тебя берут грязными лапами. Как морковку из земли тянут».
Инесса смех свой закончила каркающим хрипом, напоминая о себе голосом того ещё юного безобразия, неряшливой школьницей толстухой, заучкой, вызывающей отвращение даже у девчонок.
- Ну, вот, знакомься. - Сказала она, - моё! - Она махнула лёгким танцующим жестом в сторону парадной двери у мраморной лестницы. Ее грудь болтнулась в одышке.
- Гостиница "Эльза"!
Мичлов увидел, как туша Инессы, и правда, едва не стала приплясывать.
Он поглядел на чёрный мрамор лестницы, усмехнулся, не понимая.
- Пока вы тут воевали, я уехала за границу. Бесконечные смены... Вернулась, вышла замуж, арендовали помещение, потом выкупили. Муж - пьяница, развелась. И вот я – бизнесвумен! Это пока вы там навоевывали…
Мозг рядовому пронзило памятью стрельбы противника из РГД, гул и сопроводительный вой летящего снаряда. Это был масштаб.
«Это пока вы навоевывали…»
Ненависть и невозможность вылезть из окопа, чтобы достойно ответить.
«Позвало Отечество - пошёл добровольцем. Бросался в бой. Испытывал жало патрона, карабкаясь одной рукой по сырой земле, другой  - держась за автомат и слушая крик командира.
«Это пока вы навоевывали…» - гремели слова Инессы.
 Помнил глаза фронтовой собаки Арчи и ее бег на подломленных ногах к кускам человеческого мяса бывшего хозяина.
- Значит, ребята, берём машину врага - получаем по пятьдесят тысяч, регистрируем на четверых, процент не меняется.
«Это пока вы навоевывали…»
Вся жизнь с ее школьными буднями летит на память. Вот когда надо было впервые задуматься о выезде за границу, учить язык... Горько осознавать - Рубикон невозвратной юности перейдён. И никогда никого не коснётся прежней радости того настроения, гордости за «самую лучшую страну, с которой повезло».
Все слова добрых учителей были обречены на поправки, о количестве которых никто еще не догадывался. А стало их бесконечное множество.
Успешность, хвалящая себя - так сузился на практике весь смысл жизни.
«Это пока вы навоевывали…»
Внутри царапнуло, и он попробовал смириться с этим. Где, правда, где ложь? Как вести себя сообразно правилам поправкам?
Сумочка Инессы проделала диаметральный качок, вися на тонком ремешке. Только сейчас Мичлов заметил на ее руке два огромных перстня с алыми горящими камнями.
Высокий статус дамы.
«Это пока мы навоевывали…»
«Ей стоит просто засунуть руку в свою крокодиловую сумочку и дать мне денег, и отпустить меня".
Мичлов поднял взгляд. Инесса продолжала исследовать его, она хитро улыбнулась мягко, как это могло выйти только у неё. Она думала о чем - то своём, что - то пересчитывала в уме. А Мичлов ждал неизвестно чего.
Тяжёлая дверь в заклёпках распахнулась.
- Тебе помогут, - услышал он, пока она  переступала порог.
Когда исчезла, Мичлов не сомневался - развернуться и грести руками куда подальше от этого места, хотя он не привык ничего не иметь за то, что… за такой труд.
Его задержало воспоминание, когда обиженная в очередной раз Инеска вот так, из приоткрытой двери школьного кабинета тоже что-то говорила, булькала слюнями. Стеснённо бегали ямочки на щеках:
- Нам пятнадцать, ну это ничего. А пройдёт много лет, и вы все будете завидовать мне. Я буду - другой, и ты - другим.
Она подошла и попыталась поцеловать его.
Мичлов прикрыл глаза, ему вспомнилось все это. Неизвестное доселе чувство и то, как он бежал прочь от склизкого запаха одного только ее шага в его сторону. Тогда он стал понимать, что значит такое слово "брезговать".
В туалете долго мыл руки обмылком, поднятого с полу, потом дико, безудержно смеялся.
Инесса выглянула из-за двери, возвратившись, будто из прошлого.
- Сейчас, сейчас, подожди.
За ее спиной возникло два мускулистых парня в фиолетовых футболках. Уступая дорогу им, Инесса отступила.
Парни направились к инвалиду. Мичлов глядел на их кулаки. Они были огромными. Причём у одного из парней кулак был зажат до синевы.
Они подошли с боков коляски, подняли молча, расшатывая Мичлова.
«Все!» - Сказал он себе.
Его колеса бережно коснулись там, за дверьми, блестящего в сером цвете мраморного пола, отсвечивающего свет дня из огромных окон фойе и люстры в хрустале над головой, отдающей холодным тоном.
Стойка с респешн.
Сзади чья-то рука продолжает толкать его коляску.
Улыбка парня за столом. Массовка прилично одетых людей, разношёрстная публика.
Молодые индианцы целуются, за ними плавно двигается пожилая парочка. Они смотрят на Мичлова в инвалидной коляске с потёртыми напрочь протекторами. Он - молод, а они - стары. В каком состоянии он, и в каком - они!
Подкатили Мичлова к стойке вплотную. Ничего не видно, кроме вишнёвой фанеры перед собой. О чем-то говорили. Откатили. Ресепшн улыбнулся, да так радостно, что кажется, у него за щеками треснуло.
Инесса выдавала распоряжение.
Мичлов не слушал.

6

На столе сверху, что - то стукнуло. Зелёный тряпичный бубон с кольцом и плоскими ключами.
- Бери. - Обратилась Инесса  к Мичлову.
«Стоило б подумать», - решал он, не понимая, зачем ему ключи, но под пытливым взглядом поднялся за ними.
- Дай ему ключи без этих игрушек. - Сказала Инесса, обращаясь к служащему.
- Да он и сам…, - ответил молодой человек и запнулся, принимая у воина ключи назад, выполняя приказ.
Сняв погремушки, вернул ключи назад.
- Все, дальше тебя проведут. - Сказала Инесса. - Комната просторная. Тебе понравится. Совсем не то, что жить на улице. Увидишь.
Мичлов перехватил на лице служащего непонятное ему выражение.
«Ничего: я вам покажу ещё репкину мать!»
Инесса постучала по поверхности стола толстым указательным пальцем, пораздумав и ушла.
Парни, что ввезли его в отель вернулись, подхватили инвалида.
Воин снова испытал страх падения – коляску несли неравномерно.
- Куда его? – Спросил один из парней.
- На кухню. А потом - в комнату.
- Давай сейчас наоборот. Покажем, дорогу сам найдёт.
- Ок.
Ребята поочерёдно кивнули.
Но обед получился раньше.
Спустя полчаса сытого Мичлова с лоснящимся от селёдочного жира ртом те же парни внесли через порог, где он должен был жить.
- Располагайся! - Бросил один из парней и оба вышли. Дверная ручка щёлкнула на прощание. Мичлов остался один.
«Чего-то в жизни не доставало. Неужели этого?»
Приятная светлая комната с комодом, широкой кроватью, зеркалом, шкафами, креслом. Мичлов потягивал аромат чистого белья, кажется ещё холодного влажного.
Рука его лежала на ровной плоскости кровати, на аккуратно сложенном армейском войлочном одеяле.
Теперь можно понимать - в жизни происходит что-то важное, Боголюбивое, и, кажется, так впервые.
На ничтожное существование его что-то обрушилось – чудо, снисхождение... Как-будто с кем - то перепутали.
В иссушенной маловесящей душе задышало теплом. Он помнил это состояние, но не стал заостряться. Это напоминало маму…
Как скоро меня отсюда выпрут? - Подумал он. – Интересно даже.
Полакомившись разными неизвестными блюдами там на кухне, отведав селёдку, которая только вчера снилась ему - напомнить себе ее вкус он чувствовал, что объелся.
Давно не получалось насытиться впрок, а вот теперь получилось.
«Эта кровать – отличная кровать!» - Подумал он, взбираясь на неё.
«Чем - то же нужно будет платить за это, а? Даже интересно». - Думал он, но переживаний, как ни странно, особых не состояло.
Он ещё думал о чем-то. Думал, что до опьяняющего утра впереди величественная длительная ночь, подаренная также неким авансом, думал о том, что думать не следует, что мысли – враги его, так как ничего хорошего не предлагают. Скорбь какая-то.
А завтра? А завтра, что будет - то будет.
Тело томилось от удовлетворённого за долгие годы голода, он думал, что заснуть сейчас прямо здесь, в кресле было бы удобнее, чем карабкаться на кровать со свежевыстиранной простынью. Вмиг она окажется серой. Сколько лет он не мылся?
Моргая, не желая так быстро, бесславно расстаться с напускающимся вечером за окном, он решил думать, думать, ещё думать, чтобы, как можно больше не уснуть, не расстаться с этой сказкой. Он думал, как отблагодарить Инессу, чтобы сказать ей доброе что-то, и в тоже время сдержанное, чтобы она не надумала лишнего.
«За пенсию зачем - то спрашивала...»
Мичлову пришла в голову мысль, которая на мгновение вышибла сонное настроение:
«А сколько вообще этот номер стоит? И еда...»
Но он попытался отвлечься: на память вернулась селёдка, и нестерпимо захотелось пить. Мойка и два крана на ней. Направил свой корабль в туда. До крана ртом не достать. На подоконнике графин. Через минуту уже утолял жажду, ковыляя кадыком под узким горлом посудины.
«Нынче на работу собирателя монет, может кто - то другой занять. Если  завтра меня не будет: пиши – пропало. Свято место».
Ещё сегодня отдавался жгучему бархату оранжевого солнца, который красными оттенками пятен на лице имели своё значение.
И вот теперь он не там, за окном, и завтра – не там. Легко отказался от переменчивого ревнивца Солнца.
«Как так? - Прошептал он в полудреме, - как же так?
Подбородок елозил по поверхности белоснежной подушки пахнущей альпийской свежестью.
«… и если разобраться до конца, - витало в нем, - благодарность Инесска уже получила. Да и что за благодарность может быть от меня, инвалида войны, колясочника с нищенской пенсией? И конфет порядочных не купишь...»
За окном закрапал дождь.
Мичлов закрыл глаза, представляя себе взамест шороха капелей что - то иное. Если чуть дать тембр можно было, представить ледяной поток бурлящей фиолетовой реки и перебив брёвен, сплавляющихся по ней. Там на плоту, управляющий всем этим перекатом стоял молодой красивый, здоровый человек на двух ногах. Это он - Мичлов.
«Теперь все, непременно все, должно быть по-другому. И это хорошо будет...»
Мичлов спал. Грудь стеснённо гудела. Снилось, как в фиолетовой реке той все барахтались бревна, оголяя один перед другим свои полуторные комели. И каждый норовил ударить сплавщика. Он снова ясно видел, как стоял на своих двух на плоту, и бил багром в сырые полуживые горбыли, направляя их. Всяк брус имел свой характер.
Бревно о бревно шелестели полутонами в низких тонах. А впереди - шипящие, бурлящие воды несли к узкому ущелью. И тут по телу - дрожь. Что-то сейчас будет...
Мичлов всхрапнул и проснулся.
Заготовки каких - то очень важных чувств, перезревшего, но неосознанного теперь тяжелого лежали на душе. Он не мог понять что.
«Лучше бы о многом не знать, не помнить».
Окно отмыто прошедшим дождём и за ним искажёнными фигурами - манекены за радужной витриной по ту сторону проспекта. Сыро, зябко.
До форточки не дотянуться, а закрыть бы. Оттуда несло перегоревшим ванильным запахом неприятного полуночного ветра.
Мичлову стало все - равно, мало ли где и как еще приходилось спать.
Собрал жилы, натянул кое - как одеяло, пахнув на себя перепревшим запахом не мытого тела, запер глаза, желая выключиться непременно ото всего, - от холодно порывистого ветра, от вони прошедшей жизни, она несуразна его душе.
Слыша буркотание в животе и вновь нестерпимое желание выпить полный графин воды, Мичлов попытался заснуть.
Тот шелестящий речной поток фиолетовой воды, переклик брёвен, спорящих между собой было важным. Рыжая бородатая истома наваливалась с новой силой.
Чемсон закончится? Перед узким ущельем, кто-то поменяет судьбу, вырвав из бойкой жизни орган тела.
Глаза не размыкались, и нечто противодействовало всему, что отвечало за безопасность.
Глубоко провалился в сон.