Мой Крым

Для меня нет лучшего места для отдыха, чем наш Крым. Правда, тогда, в 2010 году, он ещё только ждал своего возвращения в родную гавань.
У меня даже случилась лёгкая перепалка с двумя гуцулами. Заканчивается июль. Мы с напарником Мишей восстанавливаем церковь Рождества Богородицы в деревеньке Пенино Ленинградской области. Бригада с Западной Украины в количестве шести человек занимается кровлей храма. На строительстве и восстановлении церквей приглашают в основном украинцев. Они неприхотливы в быту, работают допоздна. И братский народ всё-таки, не узбеков же звать наши церкви строить. После вечернего купания в озере и ужина читаю толстенную книгу о святителе Луке Войно-Ясенецком. Тут-то двое плотников с курортного местечка Моршин и вывели меня на разговор:
— Что читаешь? — Высокий, сухощавый парень, лет двадцати пяти, повернул книгу обложкой к себе.

— Собираюсь к святому Луке, — говорю я, — в августе еду на отдых в Крым.

— А почему именно туда?

— Крым-то чай не Европа, всё же родная земля.

Закрываю книгу и с неким вызовом цитирую строчки из стихотворения Юрия Визбора:

Ах, знаете вы тот аэропорт,
Где толпы пассажиров многотонны,
Где самолёты кружатся толпой
Над полосой горячего бетона?

— Ты же вологодский, с чего она тебе родная? — Вступил в разговор, учуяв мой вызов, усатый бригадир, дядя парня.

Как легко всё-таки мы задеваем друг друга. Нарочито спокойным голосом отвечаю:

— Мой дядя в сорок четвёртом Сапун-гору штурмом брал, Крым для меня русская земля.

— Крым — это территория Украины, — одновременно возмутились гуцулы.

— Да, территория украинская, а земля-то всё равно наша, — с улыбкой сказал я.

Вот, дурак, зачем людей всколыхнул, они же обижаться на меня будут. Плотники молча постреляли глазами, на том разговор и закончился.

Конец августа, мы проходим с женой Татьяной паспортный контроль в Пулковском аэропорту. Нас ожидает Чёрное море, пансионат имени святителя Луки в Алупке, экскурсии по монастырям и музеям, тёплые вечера, шашлык на берегу при тихом плеске волн. Уже слышу ласковый шум прибоя, истошные крики чаек, в нос прокрался воспоминанием солёный запах моря.

— Паспорт недействителен, — я не сразу понял, что обращаются ко мне, — вам украинские таможенники при пересечении границы поставили штамп.

— И что же делать? Вспоминаю поезд в Киев, проверку билетов, злосчастный штампик. Я и думать о нём забыл.

— Пройдите к дальнему окошку, там расскажут, — безучастно ответил сотрудник аэропорта.

На ватных ногах подхожу к десятку таких же нарушителей. У жены документы в порядке на этот раз.

В конце девяностых она с дочкой попадала в подобную ситуацию, их чуть не ссадили с поезда. Таможенники увели Татьяну в конец вагона разбираться, при ребёнке постеснялись. Жена упёрлась: «Ведите к начальнику поезда». Стражи порядка отступились. Как-то сейчас дело решится, не хочется рейс переносить.

Мандраж усилился, Татьяна смотрит расширенными глазами, вспоминаю перепалку с гуцулами, книжку о святителе Луке. Чувствую, что со мной что-то происходит, состояние тревоги вмиг сменилось душевным покоем. Я совершенно уверен, что всё закончится хорошо. Так и случилось. Таможенники обязали поменять паспорт в течение месяца и разрешили пройти на регистрацию. Уже в самолёте вспоминаю слова оптинского старца Макария: «Когда мы читаем житие святого, то он начинает молиться за такого человека перед престолом Божиим». Мы, православные христиане, знаем это, но замечаем удивительные случаи крайне редко. Чаще внешние обстоятельства ввергают нас в раздрай. Так и живём.

На высоте несколько тысяч метров инцидент с паспортом кажется уже смешным, смотрю в иллюминатор, надеясь увидеть круглую радугу. Её опять нет, зато нам предлагают обед и неизменный томатный сок. В голове звучат стихи Визбора:

Небрит, несовершенен, но красив,
Я слушал там, как приглашенье к старту:
«Имеются свободные такси
В Алупку, Феодосию и в Ялту».

В пансионате святителя Луки нам выделили комнату на втором этаже и ознакомили с расписанием будущих поездок. На первом этаже трапезная, на третьем, с видом на море, церковь благоверного князя Александра Невского. Первые два дня нет экскурсий, и мы рванули в Коктебель с намерением заночевать в гостинице. Дежурная бабушка за стойкой посоветовала нам прийти ближе к ночи:

— Завтра 1 сентября, номера будут дешевле. Я вас запишу.

Как мало нужно человеку, — всего-то доброго отношения. Вечереет. Набережная кишит народом, со всех сторон громыхает музыка. Мы лениво прогуливаемся, обсуждая расписание запланированных экскурсий. Вдруг ко мне под ноги бросается молодой человек:

— Скажите, пожалуйста, сколько времени?

Я растерялся, в его взгляде читается мольба.

— Половина одиннадцатого, — с готовностью отвечаю я. Надо помочь человеку, видимо, опаздывает. Парень куда-то исчезает, Татьяна смеётся, глядя на моё обескураженное лицо. До меня всё туго доходит, вот и сейчас не вижу повода для веселья.

— Ты вспомни, как он выглядел, — наконец сжалилась Татьяна.

Ну конечно, это же... Вот уж не думал, что п...а заинтересую. Господи, куда я попал. Отсмеявшись, мы направляемся дальше. Заканчивается первый, насыщенный впечатлениями, день отпуска.

Знаковое место в Коктебеле — дом-музей Максимилиана Волошина. Женщина-экскурсовод в холщовой одежде и босиком, как было принято у Волошина, рассказала о художнике, его доме, друзьях «обормотах». Получился своеобразный спектакль. Прохладу волошинского дома сменяет тридцатиградусная жара. Щурюсь от палящего солнца и повторяю услышанные строчки:

Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива.

Завершает нашу поездку морская прогулка вдоль берегов Кара-Дага. Ретрояхта забита желающими искупаться в открытом море под завязку, хорошо, что мы заранее взяли билеты. Капитан по пути развлекает легендами о скалах и бухтах Кара-Дага. Судёнышко проходит в Золотые ворота, в воду летят монеты, — это народ загадывает желания. Ну чисто дети. В тридцати метрах от ворот капитан бросает якорь. Перед купанием рассказывает страшную историю о несчастном случае на палубе. Мужчина получил якобы серьёзную травму, нарушив технику безопасности. Это действует. Все аккуратно подходят к борту. Женщины спускаются в воду по лесенке, мужчины прыгают. Капитан с помощником, молодым крепким парнем, внимательно наблюдают за купающимися. Я вошёл в воду солдатиком, погружение в открытое море вызывает трепетный восторг. Ещё бы, — до дна 50 метров!
Несколько взмахов руками и снова вижу белый свет. Ладонью убираю с лица капельки воды и замираю. На шее нет крестика! Лихорадочно ныряю в зелёную воду, кручу головой во все стороны, но десяток голых ног мешают сосредоточиться. Поздно, крестик ушёл в глубину.
Для очистки совести ныряю ещё пару раз, пора вылезать. Делаю прощальный круг. Крестик простенький, оловянный, но он мне нравился. В центре изображён Голгофский восьмиконечный крест с губкой и копьём.
Мы отплываем. Последний раз окидываю взглядом место купания. Здесь мой крестик, вросший в морской грунт, будет лежать до конца времён, охраняя от турок берега Крыма.

На следующий день нашу группу привезли в Ливадию. Там, в храме Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня я купил такой же крестик. Серебряный. На обороте русскими буквами выбиты слова: «Да воскреснет Бог и разыдутся врази Его».

Ирина, старшая нашей группы, прихожанка местной церкви. Что играет весьма серьёзную роль в рассказах о православных храмах. После экскурсий Ирины хочется вернуться и ещё раз пройтись по улочкам, постоять в церкви, искупаться и посидеть в кофейне. Что мы и делаем каждый вечер, жертвуя ужином в пансионате. Но времени всё равно не хватает.

Древняя крымская земля делится со мной своей историей, подвигами предков, и что немаловажно, русская речь ласкает слух. Чувствуем себя дома. В ресторане на Ласточкином Гнезде пусто, цены отпугивают отдыхающих. Мы заказываем печёное яблоко. Официант, молодой человек в идеально белой рубашке рад и таким посетителям. Хоть с кем-то словом перекинуться. Он даже рекомендует сходить на пляж.

— А как? — хором восклицаем мы, — туда же не пускают.

Официант на салфетке рисует маршрут прохода.

— Только с охранником договоритесь, — шёпотом добавляет наш благодетель.

Пляж малюсенький, зато усыпан мелкой галькой, он принадлежит таможенникам Украины. Нам любезно разрешил искупаться охранник. За двадцать гривен.

Не сложились отношения с украинскими деньгами, не любили они меня. На ялтинском пляже многолюдно. Нам уже пора возвращаться в Алупку, но мне захотелось выпить кофе. Мелочь закончилась, беру купюру в сто гривен и не одеваясь иду к ларёчкам. Сдачу получил бумажками. Прячу их в плавки, прижав резинкой к загорелому телу. Горячий напиток проникает внутрь, ноги холодит песок, — я выбрал место в тенёчке за ларьком. Татьяна уже искупалась, как положено, — на дорожку. Захожу в море и не спеша плыву несколько минут. Голова полностью свободна от дум. И только на берегу пронзила мысль: «Деньги... Где?» — Чёрное море утащило все гривны, не оставив ни единой бумажки. По дороге к обменному пункту мы с Татьяной со смехом обсуждаем похожий случай.

Тогда мы ездили по Крыму дикарями. Феодосия, Топловский монастырь, Гурзуф, в Судаке остановились на двое суток в гостинице «Сурож». Пляж с жёлтым песочком выбрали на окраине города. Вход платный. Над нами возвышается Генуэзская крепость, особенно она поражает своей мощью с Крабьего острова. До него можно доплыть за две минуты. Пляж рукотворный, раньше здесь лежали груды камней. Нам рады. Девочка из кафе по нашей просьбе приносит чай к побережью. Я искупался в четвёртый раз, пора идти дальше. Подул ветерок. Поднимаю с песка джинсы, за них зацепилась полиэтиленовая сумка. В ней лежат мелкие вещи и бумажные купюры, около семидесяти гривен. Сумка переворачивается, содержимое падает на землю. В сей момент ветер словно взъярился. Купюры разлетаются. Хватательные движения у нас развиты плохо, три-четыре бумажки издевательски летят в сторону Турции. Мы дали своё название этому месту, — пляж летающих гривен.

Отпуск подходит к концу. Каждый день насыщен событиями, Ирина показала нам самые знаменитые достопримечательности Крыма, храмы, музеи, сады, места подвигов наших воинов. В один из последних дней мы по пути в Севастополь, побывали на Сапун-горе. Молча хожу по земле, политой кровью наших солдат и офицеров. По официальным данным, при штурме погибло девяносто тысяч советских воинов. А мой дядя Вася выжил.
На обратном пути купил серую кепку. На ней изображена чёрная подлодка с двумя морскими флагами, Андреевским и военно-морским флагом СССР. Картинку дополняет полукруглая надпись «Севастополь». Город радует обилием российской символики. Ближе к вечеру паром везёт нас в Учкуевку, на песчаный пляж. Разомлевшие от жары, уставшие от впечатлений, мы сидим молча. Про себя пою песню Александра Городницкого:

И шепчу я, прищурив глаза,
Не скрывая непрошеной грусти:
— Этот город вернётся назад —
Севастополь останется русским!

Я вижу израненного солдата на каменном спуске, стаю фашистских мессеров, последнего советского моряка, покидающего родной город. Сбивается дыхание. Проглатываю ком в горле, вспоминая фразу экскурсовода на 35 батарее: «Севастополя как города нет, разрушен». Сегодня мы целый день гуляли по его улицам. Теперь Севастополь и для меня стал родным, русским городом.

В Алупку вернулись поздно. На следующий день в администрации пансионата нам выдали свидетельство. На нём изображён пятикупольный храм, выше икона святого Фёдора Ушакова на фоне голубого неба. На обратной стороне надпись:
«Приобретая путёвки в паломнические центры, Вы являетесь жертвователями, строителями и благоукрасителями храма св. Феодора Ушакова в п.г.т. Новофёдоровка и санатория святителя Луки в г.Алупка. Храни Вас Бог».
С этими добрыми пожеланиями мы покидаем гостеприимную землю Тавриды. До возвращения Крыма на Родину остаётся меньше четырёх лет.