Мало известные опросы общественного мнения

Начало: http://proza.ru/2022/07/02/1494.
 

Настоящий параграф – дополнение к предыдущему, в основном здесь обсуждаются события того же временного интервала – 1969 -1979 годы. Вместе с тем, мне представляется обоснованным рассмотреть историю опросов общественного мнения в Ленинграде, осуществлявшихся под руководством Б.М. Фирсова, в качестве самостоятельной темы, подчеркивая тем самым, что в те годы он разрабатывал одновременно два исследовательских направления. С точки зрения феноменологии научных поисков анализ массовой коммуникации и общественного мнения можно изучать в тесной взаимосвязи, но так сложилось, что в организационном отношении их сложно было объединять. Скажу прямо и проще: изучение массовой коммуникации было академической темой, открытой для широких обсуждений и публикации. Об участии Фирсова и нескольких сотрудников его сектора в проведении опросов общественного мнения по заказам партийных органов Ленинграда, естественно, было информировано руководство сначала ИКСИ, затем – ИСЭП, знали об этом некоторые из наших коллег в Ленинграде и Москве, но все же многое носило закрытый характер. И, понятно, у нас не было прав на публикацию данных о мнениях, настроениях ленинградцев.


Насколько серьезны могли быть последствия нарушения этого запрета, свидетельствует опыт А.Г. Здравомыслова, приведу фрагмент его воспоминаний: «В 1969 году на основе курса лекций для слушателей Ленинградской высшей партийной школы (ЛВПШ) я издал книгу «Методология и процедура социологических исследований». Там была таблица распределения бюджета рабочего времени сотрудников районных комитетов партии. Выяснилось, что публикация такого рода данных противоречит инструкции ЦК КПСС, изданной еще в тридцатые годы! Б.К. Алексеев попросил меня сдать все материалы социологической группы ЛВПШ и объявил о моем отстранении от этой деятельности. Сама группа в полном составе переходила под начало Б.М. Фирсова. Отдел науки предложил мне на выбор: либо остаться в ЛВПШ без всяких занятий социологической работой, либо вновь вернуться в Академию наук, в ИКСИ, которым тогда руководил А.М. Румянцев. Я выбрал второй вариант» [1].

 
Здравомыслов в то время заведовал кафедрой марксистско-ленинской философии ЛВПШ и, объективно был одной из главных кандидатур на то, чтобы возглавить изучение общественного мнения в Ленинграде. Упомянутый выше Борис Константинович Алексеев был ответственным сотрудником Обкома КПСС, который на протяжении многих лет курировал это направление работы. На фазе создания системы по сбору и анализу информации о мнениях ленинградцев он сыграл весьма заметную роль. За все годы проведения опросов нами с Фирсовым было написано всего две статьи, в которых излагалась процедурная сторона опросов, и абсолютно естественным было появление в ней третьего автора – Алексеева. Поскольку мы все – Борисы, мы иногда говорили о нашей деятельности как о «троеборье».
Сказанное выше об ограничениях на публикацию материалов о ленинградских опросах общественного мнения объясняет появление в заголовке параграфа слов: «мало известные опросы». И могло так случиться, что эта сторона деятельности Фирсова вообще не была бы освещена в этой книге, но около десяти лет назад, в 2009 году мы затеяли (электронный) разговор под заголовком «Почти 40 лет спустя» и была конкретизация «Б. Докторов и Б. Фирсов вспоминают о ленинградских опросах общественного мнения в 1970-х.» [2]. Это не было интервью в его классической форме, мы обменивались воспоминаниями. И в настоящее время, наговоренное нами – практически единственный материал о тех опросах.


Для завязки разговора я сделал довольно пространное вступление: «С начала 70-х вплоть до 1984 г. мы изучали общественное мнение населения Ленинграда, все делалось под эгидой Ленинградского Обкома КПСС и при его немалой поддержке. Тогда этот факт был известен относительно небольшому числу социологов в стране, и самые общие сведения о том, как все делалось, были скупо изложены в журнале «Социологические исследования» и ряде сборников. Но в целом эта страница развития ленинградской социологии пока скорее «чистая», чем заполненная. Почему я думаю, что имеет смысл обратиться к прошлому, попытаться вспомнить, как все начиналось и как оборвалось, какая технология нами использовалась, какие результаты были получены?
Я не считаю необходимым здесь касаться общего вопроса о том, что должно или может быть объектом и предметом истории отечественной социологии, отмечу лишь ряд обстоятельств, которые, на мой взгляд, дают нам право рассмотреть этот частный фрагмент прошлого. Первое, этот проект длился достаточно долго и в нем было многое сделано: зафиксированы некоторые грани массового политического сознания населения «второй столицы» страны, разработаны и освоены методики и организация опросов. Второе, по тем временам проект явно обладал признаками новизны и мог бы стать актуальным, т.е. иметь определенное практическое значение. И это, думается не наша вина, а наша беда, наш опыт попал в «консервацию». Третье, без описания ленинградских опросов общественного мнения история становления этого направления российской социологии, будет неполной. Последнее касается ответственности за то, что нами делалось, и за то, что мы могли сделать, но в силу каких-то причин уклонились от этого. Мы как участники проекта должны дать будущим историками российской социологии материал для их науковедческих построений и выводов. Пусть они и решают, было ли там что-то ценное.


А теперь задумаемся о “простеньком”: зачем руководству ленинградской партийной организации потребовалось изучать общественное мнение? В моем вопросе есть два временных среза: как ты тогда это понимал и как мог бы ответить сегодня? Ведь с тех пор прошло почти четыре десятилетия, мы изменились, мир изменился...».
Приведу реакцию Фирсова на сказанное: «Я и сейчас понимаю это намерение обкома так, как я понимал его (намерение) тогда. Следов высокой политики, прозрения, желания установить обратную связь я во всей этой истории обнаружить не могу. В начале 1970-х гг. областные партийные организации начали обрастать автономным информационным хозяйством. Создать свою информационную систему в числе первых в стране решил и Ленинградский обком. Идея красивая, у других таких систем нет. Обком заметно выделялся на фоне родственных структур своими починами. Вот и записали пункт об информационной системе в решение очередного пленума 1969 г., но записали с оговорками, что на воплощение идеи потребуется время. Что это такое, тогда мало кто знал. С этим решением оказался связанным еще один важный фактор, развитие так называемой партийной социологии. Нашей дисциплине тоже искали место в широко понимаемой партийной работе, учили социологическим методам слушателей высших партийных школ, пытались собирать нужные сведения на основе социологических исследований. Ты эту тему лучше знаешь, ибо, будучи преподавателем Ленинградской высшей партийной школы, участвовал в сборе информации в интересах обкома, изучал вместе с Андреем Здравомысловым бюджеты времени партийных работников районного звена.


Заместителем заведующего организационно-партийным отделом обкома КПСС в ту пору был Борис Алексеев, которому поручили воплотить в жизнь идею информационной системы. В недавнем прошлом секретарь Ждановского райкома комсомола, а затем, – один из секретарей Ждановского РК КПСС гор. Ленинграда, он был инициативным и думающим человеком, любил все делать не только четко, но и хорошо. Размахнуться ему давали. Он начал приглашать к себе разных людей, кому мог доверять, и спрашивал, как им видится такая система, как ее лучше сделать. Одним из таких собеседников оказался я. Помню, как я сказал ему, что система должна ориентироваться на использование современной вычислительной и множительной техники, символами которой тогда были ЭВМ и ксероксы. Анализ всех массивов информации должен опираться на современные методы ее сбора, хранения и обработки. Иначе, зачем “попу гармонь”? На мой вопрос, какая из наук ближе всего стоит к целям и задачам системы, я безапелляционно ответил: “Социология!”».
После этого я не мог не спросить Фирсова, почему, с его точки зрения, Ленинградский Обком КПСС предложил ему создать систему по изучению общественного мнения? Приведу его мнение: «Меня выбрал Алексеев, который, вероятно, сказал недавно сменившемуся партийному руководителю Ленинграда и области, Г. Романову, что он других кандидатур не видит. С Романовым мы тогда были хорошо знакомы. В пору, когда я работал первым секретарем Дзержинского РК КПСС, он занимал более скромное место в партийной иерархии – выполнял обязанности второго секретаря Кировского РК КПСС. Угрызений совести по поводу моих «ошибок» я никогда не испытывал. Наверное, Алексеев «выхлопотал» мне индульгенцию. Может быть, в обсуждаемом случае преобладала прагматика – нужны были люди, способные руководить созданием нового дела. Так было всегда, иначе бы не появилoсь “шарашек”!».
Скорее всего так или примерно так все и произошло. В то время Фирсов был одновременно и набирающим опыт социологом, и человеком, лучше всех других социологов понимавшим логику партийной работы. Сегодня, вспоминая начало 70-х и зная, кто из ленинградских социологов в принципе мог бы возглавить этот проект, я вижу, что большого выбора у Системы не было. Во-первых, его хорошо знали, и, несмотря на множество «проколов», определенные группы партийного аппарата ему верили, и это было крайне важно. Во-вторых, были известны его значительные организационные навыки. В-третьих, несомненно учитывался и тот факт, что он обладал навыками проведения массовых опросов, имеется в виду его кандидатское исследование ленинградской аудитории.


Обсуждая события четырех десятилетней давности, мы с Фирсовым не только вспоминали, но опирались и на документы, о которых только мы и знали. Все тот же Б.К. Алексеев, который в начале 1972 года стал заведующим Общим отделом обкома КПСС, это – очень высокая позиция в номенклатуре партийной власти, много раз просил нас консервировать все бумаги, относящиеся к нашим опросам, он говорил: «Нас не будет, а материалы сохранятся». Алексеев следил за тем, чтобы все переплеталось в отдельные тома, а затем, когда мы говорили, что все собрано, что у нас ничего не осталось, все материалы, к нашему сожалению, перемещались в   хранилище, куда нам доступ был закрыт. Но прошло много лет, пришла перестройка, и партархивы начали потихоньку (при)открываться. И в марте 2009 года Фирсов смог ознакомиться с тем, что мы делали в 1970-х. Вот что он написал мне 16 марта: «Первое посещение Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга имело место в среду, 12 марта 2009 г. Директор архива <…>, сотрудники читального зала – <…>, телефон для связи <…>, дни работы читального зала – понедельник, среда, четверг, с 10 до 16 часов».


Затем следовало описание «знакомых нам до слез» томов, содержавших методологию того, что мы делали, и результаты опросов. Приведу названия некоторых из этих книг: Дело 21. Том V. Серия: Общественно-политическая активность трудящихся. Общественно-политическая активность рабочих и мнение руководителей предприятий о проблемах управления. 1970 г., 283 л.; Дело 23. Том VII. Серия: Важнейшие общественно-политические события. Эффективность массовой пропаганды документов и материалов XXIV съезда КПСС. 1971 г., 110 л.; Дело 30. Том XIII. Серия: Важнейшие общественно-политические события. Мнение трудящихся Ленинграда о реализации основных направлений основный социально-экономических задач девятой пятилетки. 1975 г., 75 л.; Дело 31. Том XIV. Серия: Важнейшие общественно-политические события. Эффективность массовой пропаганды документов и материалов XXV съезда КПСС. 1976 г., 151 л.; Дело 33. Том XVI. Серия: Важнейшие общественно-политические события. Ваше мнение о проекте Конституции. 1977 г., 170 л.; Дело 44. Том XXV. Серия: Важнейшие общественно-политические события. Мнение трудящихся Ленинграда о реализации основных социально-экономических задач X пятилетки. 1981 г., 174 л.

 
Помимо этого, в моем архиве сохранился ряд наших анкет, и выходные данные позволили нам точно датировать время опросов. Дело в том, что анкеты тиражировались буквально накануне дня опроса, когда окончательно прояснялось, о чем собственно спрашивать респондентов.
Процитирую еще один фрагмент нашего разговора, он отчетливо показывает понимание нами ограниченности возможностей нашей памяти. Я замечал Фирсову: «Недавно я писал тебе, что нашел записную книжку, в которой отражены события моей жизни с 20-х чисел апреля 1971 г. по июнь 1972 г. Понятно, что тогда никаких планов на воспоминание всего происходившего через три с половиной десятилетия у меня не могло быть. Писал для себя, скорее всего потому, что в течение долгого времени чувствовал неопределенность в своем профессиональном будущем, да и с местом работы не все было ясно. Формально, я был сотрудником кафедры марксистско-ленинской философии Ленинградской Высшей партийной школы, но прикомандированный к тебе, я основное рабочее время занимался созданием той системы изучения общественного мнения, о которой мы сейчас говорим. Так вот, мои записи позволяют конкретизировать сказанное тобою, и это важно не только в фактологическом отношении, но и в методическом плане. В последние годы мы оба занимаемся историей российской социологии, и оба понимаем, что наши построения в значительной степени зависят от информационной базы, которой мы располагаем. А память – инструмент не очень надежный, теперь мы оба в этом можем убедиться».

 
Переходя к обсуждению подготовки машинерии опросов, я напомнил Фирсову об исследовании политической активности рабочих, проведенном в апреле 1970 года, в котором участвовали и мы с ним. В ответ я получил его воспоминание о том, как же все началось: «Понимай это как “обкатку” идеи системы [БД: по сбору и анализу данных] и ее социологической части. Чтобы включить социологию в свою орбиту, нужны были социологические аргументы и факты. Потому и позвали наших коллег что-то сказать. Все они тогда имели отношение к труду, к изучению рабочих. Алексеев спросил меня, можно ли что-то сделать «в стиле изучения общественного мнения». Как я теперь понимаю, осторожный Алексеев хотел убедиться в том, что я что-то умею делать. Все это было в начале 1970 года.
Скорее всего, осенью того же года у меня состоялась беседа в обкоме о создании специализированной системы по изучению общественного мнения. Там обсуждались в общих чертах вопросы разработки документа, я его назвал Аванпроектом, обосновывающего цели и технологию изучения общественного мнения рабочих и служащих Ленинграда, а также описывающего методы, процедуру сбора первичной информации и возможные варианты оперативной обработки собранных данных.

 
Речь шла о проверке реализуемости идей, закладываемых в Аванпроект. Обком согласился с нашим предложением первый опрос связать с главным политическим и идеологическим событием следующего года – XXIV съездом КПСС. Съезд намечался на 30 марта – 9 апреля 1971 года, и было необходимо получить как можно быстрее реакции ленинградцев.
Сейчас мы знаем, что результаты нашей работы никому нужны не были: мы не имели права их публиковать, и, судя по всему, даже партийный актив города не знакомили с результатами опроса».

 
И вот настал «День X», когда нам предстояло доказать, что предложенная нами схема сбора и обработки информации работает, что мы не «продавцы воздуха». На анкете указана дата нашего заказа на тираж – 7 апреля 1971 года, мы ждали до последнего момента, не будет ли каких непредвиденных обстоятельств в работе партийного форума. Опрос проходил в последний день съезда, а результаты обработки у нас были на следующее утро.
Конечно, по современным представлениям о методологии и технологии опросов, то, что мы делали, было крайне примитивным. Но поясню: никаких профессиональных анкетеров тогда не существовал и в помине, значительная часть предприятий и организаций, на которых проводился опрос, были режимными, т.е. туда могли войти лишь сотрудники этих предприятий.


Итак, опросы проводились по месту работу, т.е. изучалось мнение работающего (или «активного») населения. По специальной процедуре, разработанной и опробованной Фирсовым при изучении телеаудитории, была создана модель работающего населения, в которой учитывалась социально-профессиональное распределение рабочих и служащих Ленинграда, отраслевая структура народного хозяйства города и количество работников на предприятии. На каждом из них, вне зависимости от численности работников, опрашивалось десять человек, таким образом, в 100 точках опроса изучалось мнение 1000 работающих ленинградцев. При этом мы по данным официальной статистике репрезентировали в нашей выборке пол, возраст и образование активной части населения. Кроме того в карточке-задании интервьюеру указывалось, сколько мужчин и женщин должно быть в его выборке, сколько «моложе 30 лет» и «старше 30 лет», а также квоты по образованию. В некоторых опросах контролировался и партийный состав: количество членов ВЛКСМ, КПСС и беспартийных.

 
Организаторами опроса в районах были слушатели 2-х годичного отделения ЛВПШ, т. е, люди с высшим образованием, к тому времени прослушавшие введение в методы социологии. Утром в день опроса состоялся инструктаж, им рассказывалось о целях опроса, затем каждый из них получал задание, в котором указывались предприятия, на которых в его районе будет проходить опрос, и карточки-задания для каждого из работающих под его руководством анкетеров. Транспорт для развоза организаторов опросов по точкам опроса предоставлял райком партии, на территории которого располагалось соответствующее предприятие.
Анкетерами были работники предприятий, на которых проводился опрос, как правило, с высшим образованием. Все наши опросы были анонимными, во многих случаях респонденты не хотели, чтобы анкетеры могли ознакомиться с их ответами, тогда в определенном месте ставили ящик, возле которого никто не дежурил, и в него складывались заполненные анкеты. По мере завершения опроса, те же анкетеры привозили заполненные документы в центр приема материалов. Каждая анкета проверялась нами полноту заполнения, и затем все отправлялось в обработку.


Конечно, у нас были возможности для обработки массива данных на ЭВМ, но в таких вычислительных центрах не было достаточных мощностей для оперативного ввода информации, поэтому был избран другой путь. В течение вечера счетно-перфорационные станции в разных районах города переносили информацию с анкет на перфокарты, потом все доставлялось на Владимирскую площадь – самый центр города. В здании Владимирского собора, в огромном зале, где теперь совершаются службы, тогда размещались цеха центральной счетно-перфорационной станции Ленинграда. Ночью все обрабатывалось, и утром мы получили гору табуляграмм. Потом результаты обсчетов вписывались в заранее заготовленные таблицы, писался краткий оперативный отчет и к обеду следующего дня итоги опроса были в обкоме партии.
По той же самой программе и с использованием аналогичной выборки 18 мая 1971 года был проведен повторный опрос, в котором все без исключения результаты, полученные в первом зондаже, повторились. В обоих случаях применялся оперативный режим сбора, обработки и выдачи экспресс отчета. Расчетный норматив времени для этого режима – 24 часа, кажущийся и сейчас фантастическим – был выдержан.
Итак, экзамен по организации опроса 1000 работающих ленинградцев был выполнен. Предложенная нами система была в полной мере реализована. Но это – организация, технология, однако мы отчетливо понимали наличие других проблем, прежде всего политико-идеологических, которые затрудняли исследования общественного мнения наших коллег и нашу работу. Эти проблемы не просто существовали в окружающей нас среде, но восприятие их присутствовало в нашем сознании и отражалось в нашей практической деятельности.


Легко понять, что мой американский архив – далеко не полон, скорее, он исключительно скуден. Однако, в нем есть очень важное: три анкеты, использовавшиеся нами в 1971, 1976 и 1981 годах при изучении отношения трудящихся к работе XXIV, XXV, и XXVI съездов КПСС, а также – анкеты опросов по итогам IX (1975 г.) и X (1980, 1981 гг.) пятилеток. Есть и опросный документ еще одного политического исследования: «Ваше мнение о проекте Конституции СССР» (теперь называемой «Брежневской»), проведенного в августе 1976 года, месяца за полтора до ее принятия. Тогда мы постоянно думали о том, как сформулировать то, что мы хотели узнать, но при этом отойти, насколько это было возможно, от идеологических штампов. Я пролистал сохранившиеся анкеты, откровенно «косых», заидеологизированных шкал в них не обнаружил. Но в них присутствует упрощенчество в трактовке изучавшихся нами достаточно сложных социальных явлений и, соответственно, недостаточная глубина измерения. Но ведь многого мы и сами не знали. Например, при анализе отношения людей к съездам КПСС, мы ограничивались измерением степени их знакомства с документами этих партийных форумов, но никогда не касались более широких тем, таких как доверие партии, понимание ее роли в обществе, поддержка ее политики. Отчасти это объясняется оперативным характером наших опросов, мы не могли опрашивать долго людей на рабочих местах, но все же, очевидно, «степень знакомства» с документами – не самый точный, валидный показатель отношения к съездам партии.


Не следует думать, что Фирсов и я видели в нашей организации опросов: в выборке, в процедуре сбора и анализа информации – некий эталон, мы всегда понимали, что это – компромисс между должным, современным, передовым и возможным в наших условиях. Во-первых, к тому времени советские социологи имели представление о методологии опросов общественного мнения в Америке и Западной Европе. Во-вторых, так сложилось, что на рубеже 1960-х - 1970-х годов (не знаю, как сейчас) опросы общественного мнения трактовались в библиотечных классификациях как раздел социальной статистики, и журналы, в которых публиковались статьи по данной теме, нередко отмечались среди математических. В частности, ведущий в мире журнал по методологии и методике измерения общестевенного мнения – Public Opinion Quaterly находился в открытом доступе в Ленинградском отделении математического института АН СССР. Так что там я прочел многие статьи Джоржа Гэллапа и других пионеров этого исследовательского направления. И, наконец, главное, в 1977 году во время командировки в Америку, Фирсов беседовал с Гэллапом, и все досконально там изучил. Об этой встрече он обстоятельно рассказал мне в нашем интервью 2005 года. Привожу этот рассказ полностью:


«Не мог бы ты вспомнить здесь о твоей встрече и беседе с Джорджем Гэллапом? Уверен, это будет интересно не только мне.
В 1977 г. я прошел стажировку при Институте Гэллапа в Принстоне. Сначала Гэллап отнесся ко мне сдержанно, наверное, это было реакцией на мой максимализм и настойчивость. Я изначально просил о разрешении провести одну рабочую неделю в стенах напряженно работающей организации и устроить мне встречи со всеми ключевыми фигурами, включая Гэллапа, и его сыновей, активных помощников и продолжателей дела своего отца. Условились, что я приеду для предварительной беседы, а там – будет видно. Мы встретились с Гэллапом в назначенное время. Лицо открытое, глаза проницательные, манера поведения располагающая к откровенности и прямоте диалога. После краткого моего представления Гэллап взял кусок мела, передал его мне и произнес: «Идите к доске, посмотрим, что и насколько глубоко вы знаете». Секретарше он сказал, что с мистером Фирсовым намерен говорить долго, поскольку тот претендует на семь дней стажировки вместо разового ознакомительного визита. Мэтр спрашивал меня обо всем – понимании социальной роли феномена общественного мнения, методах его изучения, способах представления результатов исследований, этике взаимоотношений с респондентами и многом другом, включая мое собственное мнение о состоянии исследований в нашей стране.


В конце встречи он отвел 15 минут на мои вопросы и на объяснение в подробностях целей моего визита в Принстон. Я спросил его, в частности, об отношении сената и конгресса США к конкретным результатам опросов общественного мнения. Он сказал, что практически после каждых очередных выборов ему приходится заниматься социологическим ликбезом новых конгрессменов. Отправляясь на очередные слушания, после состоявшейся избирательной кампании, он знает, что один вопрос ему будет задан в обязательном порядке: «Где гарантия, доктор Гэллап, что мнение двух тысяч американцев, на которое вы ссылаетесь, представляет мнение основных слоев населения страны, а также населения в целом? Можно ли доверять вашим результатам?» Ответ на этот “коварный” вопрос он сформулировал около 40 лет назад и с той поры воспроизводил его без изменений: «Для того, чтобы оценить вкус приготовленного супа, вовсе не обязательно вычерпывать всю кастрюлю до дна. Достаточно хорошо перемешать суп и отведать одну ложку. Гарантии представительности сведений об общественном мнении – в высоком качестве выборки!» Политики всего мира похожи друг на друга. О том же позже меня часто спрашивали ленинградские партработники в периоды проведения опросов работающего населения Ленинграда по заданиям обкома КПСС.


Затем вошла секретарша и был оглашен вердикт: “Этому джентльмену из России следует показать все, что он хочет видеть, устроить деловые встречи со всеми сотрудниками, которые его интересуют. Под его честное слово (обещание не публиковать научные материалы, ввиду того, что они являются собственностью коммерческой организации) – снабдить образцами отчетов, методик, материалами, регламентирующими сбор информации об общественном мнении. Дать ему для чтения отчеты о наиболее типических исследованиях, включая маркетинговые”.
Перед прощанием Дж.Гэллап сказал, что Россия как партнер его очень интересует. Он хотел бы создать филиал в Москве или Ленинграде. Сразу этого не сделать, но начинать надо, не откладывая дела в долгий ящик. Например, он готов провести на представительных выборках советско-американское исследование по любой теме, которую назовет советская сторона или я сам, как представитель академического учреждения. Правда, он догадывается, что у меня не может быть полномочий на переговоры по такому поводу. Я не должен стесняться сказать ему об этом. Вот, что значит деликатность и предупредительность в отношениях с человеком, который сейчас не является партнером, но может им стать! Расстались мы дружески, а я целую неделю ездил из Нью-Йорка в Принстон, изучая деятельность всех звеньев Американского института общественного мнения».
Легко понять, ничего из узнанного Фирсовым в период его работы в принстонском Институте Гэллапа, к сожалению, не могло быть использовано в нашей практике. Однако некоторые из наших «доброжелателей»  получили возможность говорить, что команда Фирсова использует гэллаповские методы «под зонтиком Обкома КПСС».


Теперь продолжим анализ нашего обсуждения прошлого с Фировым, состоявшгося в 2009 году. Говоря о замедлителях, морозильной камере для выражения общественного мнения, Фирсов прежде всего имел в виду социально-политические условия жизни страны, цензуру мыслей и поведения. В действительности люди думали обо всем на свете, но рассуждать вслух боялись и не соглашались, не зная истинных целей наших опросов и не понимая их назначения, они не хотели «колоться». Одновременно, по мнению Фирсова, в роли замедлителя в каком-то смысле, выступала и сама социологическая наука, ментально не готовая к тому, чтобы спрашивать всех и каждого обо всем на свете. Он вспомнил, как мучительно мы сочиняли первые методики опросов об отношении к съездам КПСС брежневской эпохи и планам пятилеток. Язык методик был натруженным, напряженным, пропитанным новоязом, далеким от естественного диалога с людьми. То была сильнейшая самоцензура.
Был третий фактор: закрытость результатов опросов. Респондент, ответивший на наши вопросы, фактически был полностью лишен права узнать из газет или телевидения, как на те же вопросы ответили все участники исследования или отдельные группы. Он был лишен возможности найти себя, свое место в мире мнений других людей, понять, находится ли он среди большинства опрошенных или представляет точку зрения меньшинства. И последнее обстоятельство: за многие годы светской власти все было сделано для того, чтобы лишить общественное мнение главной социальной роли – быть одной из ветвей, институтом народовластия в обществе. Политическую культуру населения осознано держали на очень низком уровне. Так, многие рабочие и служащие Ленинграда, в 1970-х годах числившегося по историческому реестру “колыбелью революции”, не понимали важности и не принимали ряда политических прав и свобод, декоративно вписанных в “Брежневскую” конституцию. Им представлялись достаточными привычные права на труд, отдых, образование, медицинское обслуживание и пенсионное обеспечение в старости.


Вспоминая наши опросы общественного мнения, мы с Фирсовым рассмотрели – пусть крайне бегло – и содержание полученных результатов, но сейчас я не хотел бы их воспроизводить. Все же, это не совсем элемент биографического повествования. Однако, что никак нельзя не рассмотреть, так это историю закрытия наших опросов. Но прежде, чем ее рассмотреть без всякой «натяжки» отмечу, что за годы работы мы не сорвали ни одного опроса и не имели никаких, как тогда говорили, рекламаций...
К работе с письмами как направлению анализа общественного мнения я не имел отношения, моя деятельность ограничивалась опросами. Так что приводимое ниже – воспоминания Фирсова, единственное что я позволил себе – несколько сократить этот текст.

Прежде всего процитирую то, что может быть названо введением в тему...
«Сюжеты с письмами, назову их московскими, возникли после того, как Б.К. Алексеев получил повышение и стал работать в качестве заместителя заведующего общим отделом ЦК КПСС. Мне кажется, что он и был переведен туда с условием, что свой ленинградский опыт он внедрит в столице. Говоря иначе, с его участием было принято решение о создании на базе ЭВМ информационной системы ЦК КПСС, одна из задач которой состояла в машинной обработке и анализе писем трудящихся в ЦК КПСС, а также в Правительство, печатные органы партии и наиболее массовые газеты. К реализации этого масштабного проекта были привлечены организации и конкретные разработчики проекта Ленинградской системы, включая и нас.
В течение всего периода изучения нами общественного мнения в интересах обкома наш “заказчик” осторожничал, прибегал к самоцензуре, дул на воду, “ни разу не обжегшись на молоке”, боялся обнаружить в высказываниях и оценках людей критику или недовольство положением дел в стране, области, городе. Не случайно Г. Романов после избрания его в 1976 году в состав Политбюро ЦК КПСС, ввел специальную должность инструктора отдела агитации и пропаганды обкома КПСС, который обязан был отслеживать прессу, центральную и местную, следить за благочинием и стерильностью информации о Ленинграде. Корреспондентов центральных газет по Ленинграду, газета “Правда” здесь не была исключением, по сути, назначал и смещал обком КПСС. Вырезки из газет и обзоры на тему “СМИ о Ленинграде – городе технического прогресса и колыбели пролетарской революции”, ежедневно вкладывались в рабочую папку Романова»
Любой выход за контуры «священного» для всей страны образа города был причиной разбирательств и расследований.<…> Этот надуманный и весьма чванливый фон, точнее сказать, постоянная жажда лести и похвалы, пусть не себе, а городу, доверенному ему, Романову, партией, и есть причина того, что нашей бурной деятельности в качестве боевых помощников КПСС был положен конец».


А теперь, собственно о событиях, давших руководству города повод остановить нашу деятельность.
«Так вот, произошло следующее. Предпоследний Генсек ЦК КПСС, Юрий Андропов был человеком больным. Неудивительно, что, придя в 1982 году к власти, он поставил перед собой цель – улучшить систему здравоохранения, поднять медицину. С этой целью он поручил своим референтам собрать как можно больше убедительной информации из разных источников, которая говорила бы в пользу неотложного и радикального реформирования медицины. Один из аппаратчиков (через своего друга, заместителя директора ИСЭП АН СССР Н.А. Толоконцева) знал о нашей системе изучения общественного мнения. В один из визитов этого работника ЦК КПСС в Ленинград Толоконцев познакомил его с нашими материалами, отчетами об исследованиях, копии которых хранились в институтском спецотделе. Хотя, сделаю оговорку, исходя из условий режимности, это было нарушением правил «партийных игр в секретность». Толоконцев обязан был отметить в журнале, что он показывал документы посетителю (имя рек). Ранг этого посетителя значения не имел. Наверное, что-то запало столичному гостю в память. Он вспомнил и сообщил референтам, что в Ленинграде есть данные, которые могут оказаться полезными для Генсека ЦК КПСС.
Тогда я часто бывал в здании на Старой площади, поскольку был привлечен к разработке методов и задач машинного анализа писем в ЦК КПСС. Во время моей очередной командировки в Москву в начале 1983 года высокопоставленный друг Толоконцева пригласил меня к себе, мы были знакомы, и спросил, есть ли в наших отчетах материалы и факты, нужные Андропову. Я ответил, что есть, но что я не имею права их кому бы то ни было показывать без ведома «хозяев» информации. Я попросил моего собеседника позвонить в обком и запросить эти сведения официально. Звонок последовал незамедлительно, но реакция обкома как «низового» по отношению к ЦК КПСС звена, была более чем странной, по крайней мере, для меня, человека, признававшего демократический централизм важным принципом партийной жизни. Первый вопрос состоял не в уточнении того, что так необходимо Первому лицу в нашей партии, а в том, откуда факт наличия запрашиваемой информации стал известен в ЦК КПСС. Друг Толоконцева, хитрый лис, не сказал о том, что он читал наши бумаги «нелегально», с разрешения «болтуна» Толоконцева. «Хитрый лис» сослался на меня. Выполнение просьбы отложили до моего возвращения в Ленинград, где никто и не думал о поручении Андропова, кстати сказать, поручения государственной важности, ведь речь шла о радикальном пересмотре отношения к здравоохранению в стране. Обком, с подачи Романова, которому немедленно доложили об утечке «наверх» информации из Ленинграда, интересовал единственный вопрос – кто сообщил в ЦК КПСС о том, какими данными об общественном мнении располагает обком КПСС. От меня потребовали письменное объяснение, в котором я лаконично написал, что я не видел никаких причин для того, чтобы, находясь в стенах ЦК КПСС, скрывать факт наличия этих сведений.


Мои объяснения никого не удовлетворили, Ленинград стал к тому времени партийной вотчиной Романова, где принцип демократического централизма утратил свою силу и легитимность. По этой причине было решено, продолжая борьбу со всякими утечками информации, просьбу Андропова, косвенно адресованную в обком КПСС, не выполнять! Но этим не ограничились. Романов знал, что мы являемся разработчиками проекта для ЦК КПСС и что для отработки методов машинного анализа писем мы намеревались использовать письма в ленинградский обком КПСС как некие образцы текстов, с которыми «низы» обращаются в партийные «верхи». Но теперь Романов усмотрел в наших намерениях, не преследовавших никаких интересов, кроме чисто научных, еще одну, более серьезную предпосылку для «утечки» информации о положении дел на местах. Он отдал распоряжение: участию Ленинграда в разработке информационной системы ЦК КПСС положить конец и отказаться от научных услуг сектора ИСЭП АН СССР, возглавляемого Фирсовым. В тот же день от нас были отобраны пропуска в Смольный, а все наши разработки, включая материалы об опросах общественного мнения рабочих и служащих Ленинграда в интересах обкома КПСС, реквизировал прибывший в институт порученец».


В рассказе об изучении общественного мнения я несколько нарушил хронологические рамки «черно-белого» десятилетия в социологической жизни Б.М. Фирсова, заданные в предыдущем разделе. Здесь логика повествования скорее следовала логике жизни, чем стремлению удержаться в заданных временных границах. Сохранилось – главное, а именно «зебристость» окрашенности лет. Безусловно, приступая к созданию системы опросов общественного мнения в Ленинграде, Фирсов и члены его небольшой команды испытывали внутренний подъем, о многом не мечтали, но понимали важность и нужность дела, на которое нас «позвала партия». Мы осознавали свою зависимость от партийного аппарата, потому не связывали напрямую свою академическую деятельность с анализом общественного мнения ленинградцев. Фирсов до 1979 года изучал развитие средств массовой коммуникации, я, когда начал подумывать о написании докторской диссертации, ушел в анализ проблем надежности результатов опросов. Однако, к сегодняшнему дню сложилась такая ситуация, что в истории изучения общественного мнения ленинградский опыт Фирсова может быть лишь упомянут, но предъявить «миру» нечего. «Черные» события, воспоминания о которых завершили предыдущий параграф, оказались лишь «цветочками», «ягодки» еще зрели...  До перестройки оставалось недолго, но о ее приходе не было известно.

                ******

В начале этой главы Фирсову было 36 лет. В активе был большой опыт работы в комсомоле и партии, были годы руководства ленинградским телевидением. Но в тот момент, когда в силу обстоятельств ему пришлось думать о том, какой дорогой идти по жизни дальше, он решительно отказался от пути, которым традиционно двигались партийные функционеры и выбрал мало заметную тропинку в науку. Мало заметная, поскольку он выбрал трудный аспирантский маршрут, которым обычно идут 22-25 летние вчерашние студенты и который далеко не всегда успешен. Да и избранная им наука в то время у многих вызывала сомнения в ее существовании в качестве самостоятельной научной дисциплины. Но вскоре выяснилось, что Фирсов был достаточно подготовленным к этому маршруту; во-первых, он точно избрал исследовательскую тему – проблемы телевидения, «приземлив» ее на ленинградскую почву. Во-вторых, он мог осваивать этот маршрут, т.е работать над программой диссертационного исследования и над реализацией задуманного практически ежедневно и круглосуточно. В третьих, как аналитик и практик телевидения он понимал перспективность этой исследовательской ниши, и накопленная им инерция движения позволила ему достаточно скоро продолжить изучение масскомуникационной проблематики и накануне своего 50-летия  защитить докторскую диссертацию.
Одновременно к рубежу 1970-х – 1980-х   под его руководством была созданная уникальная для того времени технология опросов общественного мнения работающего населения Ленинграда и была неоднократно доказана возможность проведения такого опроса за 24 часа. Однако в силу необоснованно повышенного уровня секретности таких исследований, ни у Фирсова, ни у его сотрудников не было права на обсуждение созданной технологии с коллегами, тем более – для публикации результатов изучения общественного мнения.
В целом, за полтора десятилетия Фирсов, начиная с самой нижней ступеньки на лестнице движения в науку, стал признанным в СССР и во многих зарубежных странах специалистом в изучении деятельности средств массовой коммуникации и общественного мнения. Но социально-политическая ситуация в стране, идеологическая атмосфера все эти годы все дальше уходили от того, о чем мечтали шестидесятники.   
Ситуация осложнялась и тем, что директор ИСЭП АН СССР, как было сказано выше, был далек от социологии как науки и постоянно боролся с социологами. До определенного времени он никаких санкций против Фирсова применить не мог, внешне казалось, что существовал приемлемый для работы баланс в их отношениях, он не хотел и не мог ссориться с обком КПСС, задания которого сектор успешно выполнял. Но как только Фирсову было высказано недоверия, и он был лишен партийного покровительства, так руководство Института выкатило все орудия для прямой стрельбы по Фирсову.

Продолжение: http://proza.ru/2022/07/05/141

Литература
1. Здравомыслов А.Г. Социология как жизненное кредо (Интервью Б.З. Докторову // Социологический журнал. 2006. №3/4. С. 151–186.
2. Почти сорок лет спустя (Беседа Б. Докторова и Б. Фирсова) // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2009. № 3. С. 6-15. https://www.isras.ru/files/el/hta_9/Publications/tom_3_2_3.pdf.