Последний путь

Если бы Виктор был один, отдельно от ребят, его мысли возвращались бы к угрозам шефа гестапо. Он не смог бы не думать о подлости врага и горе своих родных. Но здесь, рядом со своими товарищами, он не имел на это права. Он чувствовал свою ответственность не только за каждое слово, но и за каждую мысль. И мысли его были о них.

Пока его держали отдельно, ещё, наверное, вчера, его не покидало чувство горечи за этот сокрушительный разгром, и одновременно отчаянная надежда всё ещё теплилась в нём. Надежда на внезапное наступление наших и спасение от смерти. Но еще глубже коренилась непоколебимая готовность заплатить любую цену за жизни своих ребят. Принять их гибель как неизбежность было свыше его сил. Ещё вчера это оставалось для него равносильно поражению.

Но теперь он видел, что в этом противостоянии победа над палачами уже одержана. То, что они отказались от своей подлой игры и вернули Виктора в общую камеру, можно смело считать победой. Только лишь она и могла примирить его с необходимостью умереть всем вместе. И сама смерть обретала теперь смысл подтверждения победы.

 Ещё вчера Виктор не мог себе представить, что будет счастлив разделить смерть с теми, с кем делил жизнь и кому так горячо желал жизни. Ещё вчера...

 Он почувствовал, что теперь, наконец, понял самое главное и самое трудное.

 Когда дверь камеры отворилась, и прозвучал приказ: "Всем на выход", никто уже не сомневался, что это последний путь. Полицаи заставили ребят построиться в колонну. Из женской камеры вывели девчат. Вот когда Виктор пожалел о том, что он всё ещё способен видеть сквозь щёлку своего единственного уцелевшего глаза! Варварски обезображенные девичьи лица вызвали в нём пронзительную холодную ярость. И, набрав в лёгкие воздуха, он затянул торжественно и грозно:

"Замучен тяжёлой неволей..."

 В тот же миг множество голосов дружно подхватили любимую песню Ленина.
 "Ты славную смертью почил," - прогремело уже могучим, дружным хором, в котором окрики полицаев тонули как щепки в океане.

 "В борьбе за народное дело
 Ты голову честно сложил..."

Рванувшаяся из сердца от ярости и с первых нот бросившая вызов ненавистным палачам, песня стремительно расправила крылья, и слова её зазвучали во всём своём гневным величии. Смысл их раскрывался словно в первый раз, наполняя неведомой нездешней силой каждого, кто приобщал к общему хору свой голос. Виктор чувствовал, что песня как будто сама движет его губами, и, на удивление, даже кровь уже не стекает по ним тонкой струйкой, и во рту почти пропал солёно-сладкий привкус. И когда полицаи погнали колонну к выходу, он шёл в первом ряду, почти не шатаясь и не хромая, и даже без посторонней помощи, если не считать того, что Серёжа Левашов всё же порой поддерживал его за плечи. Виктор отчётливо слышал Серёжин голос, такой глубокий и сильный.

 Когда-то именно с этой мелодии начинался школьный оркестр, в котором играл и Серёжин брат Вася. Все ребята исполняли её с особым чувством. Но разве могли они подумать тогда, что будут отпевать друг друга этой песней?

 "Наш враг над тобой не глумился,
 Кругом тебя были свои.
 Мы сами, родимый, закрыли
 Орлиные очи твои".

 Эти слова - как руки, которые поддерживали тех, кто больше других истерзан и обессилен. И они были призваны противостоять тому глумлению врага, которые ещё не завершилась. Всё, что ждало их впереди, как будто уже произошло, пережито заранее. Они шли в свой последний путь, обручённые со смертью и посвящённые земле.

 "Не горе нам душу томило,
 Не слёзы блистали в очах,
Когда мы, прощаясь с тобою,
Землёй засыпали твой прах".

 И всё, что отделяло их от смерти, был лишь путь к ней. Но и сама смерть представала не концом, а точкой опоры.

"Не злоба нас только душила -
Мы в битву с врагами рвались,
И мстить за тебя беспощадно
Над прахом твоим поклялись".

 Да, они мстили друг за друга уже тем, что не покорились, не встали на колени. Их палачи чувствовали себя побежденными. Ни окрики, ни удары полицаев не могли заставить колонну замолчать.

 "Но знаем, как знал ты, родимый,
 Что скоро из наших костей
 Поднимется мститель суровый,
 И будет он нас посильней".

 Сокрушительная, неотвратимая правда прогремела в этих словах. Приговор палачам. И они, палачи, чуяли его всем нутром. Оттого-то с таким остервенением они стали заламывать и связывать ребятам руки за спиной, прежде чем вытолкнуть на мороз, будто опасаясь, что полуживые, изможденные узники способны убежать.

 Холодный воздух больно обжёг все кровоточащие раны на теле, едва прикрытом изорванной одеждой, а снег змеёй ужалил босые ноги.

В темноте тюремного двора ярко горели фары грузовика. Два полицая подхватили Виктора и швырнули в кузов. Они обращались с ещё живыми телами ребят как с бесчувственными трупами, словно грузили дрова.

Во мраке и холоде этого пути было одно убежище - общее тепло. И слова поддержки, обращённые друг к другу, помогали унять дрожь.

- За город везут, - подал голос Володя Осьмухин, и эти слова тоже прозвучали ободряюще: за город - значит, недалеко, недолго мёрзнуть осталось, скоро конец. А между тем поднялся ветер, повалил снег, голодным зверем завыла вьюга.

 Грузовик остановился у шахты номер пять. Это высокое ветреное место, с него далеко видно степь.

- Приехали! - орёт замначальника полиции Захаров.

 Со связанными за спиной руками ребята прыгают из кузова на свежий снег. Многие не в силах устоять на ногах, а остальные уже не могут помочь им подняться. Леденящий ветер пронизывает до костей. А полицаи поднимают ребят пинками с издевательский хохотом:

- Замёрзли? Ничего, сейчас жарко будет! Банька уже ждёт!

 Виктор опомниться не успел, как его втолкнули в одну из шахтных бань. Раскалённая докрасна печь, скамейки - точь-в-точь как та, которая в кабинете у Соликовского...

Вот он, последний круг ада. Им уже неважно, о чём спрашивать - ведь они знают, что не получат ответа. Теперь они просто мстят ему за его молчание. И не ему одному - им всем. Даже после всего сотворённого этим извергам ещё мало!

Нет, не будет быстрой смерти. Но разве  Виктор этого не знал?

Знал уже тогда, когда принял как данность: его тело больше не принадлежит ему, и неважно, что ещё с ним сделают эти нелюди. Но и они давно успели убедиться, что чем дальше, тем бессмысленнее их усилия.
Тем страшнее была их последняя месть.

 Не в том ужас, что они творили с ним, когда к скамье напротив привязали Ульяну Громову и заставили её смотреть. И то, как они выламывали ему руки, и как сажали на раскалённую плиту - не худшее из всего, что она видела. А потом ему пришлось бессильно наблюдать, как два выродка, Кулешов и Захаров, измываются над Ульяной. Перед ним, уже изувеченным, истерзанным, намертво связанным, продолжали они кровожадную игру, начатую в полицейских застенках.

- Признаешь комиссара? - подражая манере Соликовского, орал Захаров, хмелея от полноты своей власти над беззащитным девичьим телом. И когда сверкнула в руке упыря казачья шашка и отрубила белую грудь, словно электрический ток прошёл через тело Виктора, а испепеляющий взгляд его так обжёг изувера, что тот не удержался от удара. Кулак Захарова обрушился ему на голову, рассёк бровь, и кровь залила единственный уцелевший глаз.
 
Он больше уже не видел этого ада, а только слышал стоны и крики. Палачи продолжали увечить ребят, но Виктор, сам под действием болевого шока, поднимал только одно: они обязательно должны получить по заслугам, эти нелюди! За каждый стон, за каждую каплю крови! Ответить сполна. По справедливости.
Вот за что он заплатил бы теперь любую цену.
 
Вдруг в памяти у Виктора вдруг отчётливо всплыли слова этого самого Захарова.
Это было после первого допроса гестаповскими палачами. Виктор не помнил, в какой камере он тогда очнулся, но он лежал там один. Да и очнулся ли до конца? Это больше походило на кошмарный сон, чем на реальность. Издевательский голос Захарова врезался ему прямо в мозг: "Ты думаешь, господин Зонс не сделает, как сказал? А я тебе обещаю, большевистское отродье, что самолично позабочусь! Не поверят, думаешь? Врёшь, поверят! Ты - предатель, и дружки твои - предатели! Так и знай: не отмыться тебе после смерти, и подполье своё не отмыть!"

 Нет, не приснились Виктору эти слова. Для них, исчадий ада, правда это ложь, а белое это чёрное. Они вышли из тёмных подземных недр, из огненного чрева преисподней, чтобы собрать свою дань. Им мало крови и плоти, мало пожертвованных жизней. Они хотят глумиться над чистой жертвой, им нужно изувечить саму память о ней. Память о деле, за которое жертва принесена. И попав в когти к этим стервятникам, глупо надеяться на справедливость.

 "Переловили, как слепых котят!" - вспомнил Виктор недавние горькие слова Анатолия Попова.
Да, это правда, и сейчас он был ослеплён и оглушён, разбит вдребезги об неприступную стену боли и отчаяния, с бессильным ужасом сознавая, что теряет себя, и пол уходит у него из-под ног, и капли собственной крови кажутся ему красный изморосью. А сил больше нет. С этими красными каплями вышло всё, что ещё теплилась. Он повисает под потолком, бросив ставшее слишком тяжёлым тело на полу бани. Ему уже всё равно...

 И тут чьи-то руки (кажется, всё того же Захарова) хватают его за плечи, тащат и выталкивают за дверь, на улицу. Степной ветер ударяет Виктора в лицо. Нет, он всё ещё здесь, на этом месте, похожем на курган из его снов. И он не один. За его спиной ребята. Чуть впереди - Мельников и Захаров. Они к Виктору ближе всех. Он почти не видит, но чует их каким-то звериным чутьём. А впереди - чёрная бездна в земле. Это шурф шахты.

 Вот какую смерть приготовили им палачи! Виктор не удивлён. Как будто он знал это заранее. Кажется, иначе и быть не может: те, кто вылез из недр преисподней, должны отправить под землю кого-то вместо себя.
Мысли у Виктора путаются. Его тело ещё живое, и оно ощущает дыхание смерти. Запах шахты. По ногам бежит дрожь.

 Нет! Нельзя поддаваться! Ведь Виктор не один. Ребята стоят за ним, а страх заразен. Лучше не ждать, пока он скуёт тело.

 Виктор чувствует, как страх сгущается в воздухе. Чувствует спиной, как мучительно напряглись и застыли в немом ожидании ребята. Они осознают всю неотвратимость и ужас смерти под землёй. И это осознание - как оледенение. А степной ветер и в самом деле леденит.

 Виктору кажется, что он стоит на высокой-высокой вершине, а внизу прямо перед ним зияет пропасть. Непроглядно чёрная, жуткая, она втягивает в себя, засасывает как воронка. Голова кружится, тошнота хватает за горло. Внутри разливается холод. А шальной ветер пронизывает до костей, свистит и воет, налетает коршуном, бьёт в лицо. Он будто хочет столкнуть Виктора в бездну. А оттуда, из чёрного земляного колодца, уже тянутся к нему жуткие уродливые руки, то ли полуистлевшие, то ли обугленные, костлявые, когтистые, жадные. Они поднимаются из глубины, вырастают из стенок колодца. Пока долетишь до дна, они будут когтить тебя, и терзать, и душить целую вечность, и всё, что уже пережито и выстрадано, покажется только преддверием настоящего ада. А там, внизу, на дне - кабинет со скамьей, ожидающей свою жертву, и нагайки, и раскалённая докрасна печь, и цепкие руки палачей. Они не отпустят. Никогда.

Виктор понимает, что он уже на дне этой бездны. Он угодил в неё в тот момент, когда впервые оказался в кабинете Соликовского. И даже раньше. Она затянула его с головой ещё тогда, когда он об этом и не догадывался.
И вместе с тем он сам на это согласился. Правду сказал Захаров: и после смерти никуда не отпустит Виктора поглотившая его бездна.
Но это уже неважно. Важно не то, что делают с тобой, а то, что делаешь ты. Потому что за спиной - ребята, а впереди - этот жуткий провал в подземный мир. Запах угольной шахты, разломленных земных пластов, рождённых миллиарды лет назад. Упасть туда страшно, ещё страшнее - быть сброшенным руками ненавистных палачей, разбиться, ударившись о жесткую каменистую породу. Хорошо, если ударишься головой и умрёшь сразу. А если сломаешь ноги и останешься умирать под землёй долгой и мучительной смертью, среди ужаса и отчаяния, в окружении мертвых тел своих товарищей, которым повезло больше? Это может продлиться несколько часов, и они действительно растянутся в вечность. Как не сойти с ума в ожидании спасительной смерти?

 Всё это пронеслось в сознании Виктора в считанные секунды. Он был уже одной ногой по ту сторону бездны, там, где время течёт иначе. И понимание наполнило его всего спокойной, уверенной силой: нужно порвать липкие путы страха, вернуть их хозяевам!

 Не медля больше ни мгновения, он вложил все оставшиеся силы в отчаянный рывок. Метнувшись чуть в сторону и вперёд, Виктор бросился на Захарова и толкнул его перед собой, увлекая в ствол шахты. Вот только выломанные руки Виктора не слушались, и ухватить как следует полицая, чтобы взять с собой, ему не удалось. Стоявшие рядом полицаи подоспели на помощь. Голова Виктора зазвенела от удара.

На миг всё исчезло, будто кто-то выключил свет. А в следующий миг он был уже высоко-высоко. Так высоко, как ещё не поднимался.