Гуменсков ручей

Кто из нас, людей старшего поколения, не помнит звонкие весенние ручьи, бегущие по дорогам, никогда не знавшим асфальта? Кто из нас не пускал по ним бумажные кораблики или щепочки с бумажными парусами в надежде, что доплывут они до моря-океана? Но не во всякой деревне был ручей с именем. А вот в нашей деревне такой ручей был!  Это был не просто весенний ручеёк. Это был ручей, напоминающий иногда бурную горную речку. Именовали его Гуменсковым, потому что бежал он по саду и огороду людей, носящих уличную фамилию Гуменсковы. Это была наша фамилия, и ручей, значит, тоже был наш.
Обычно ручей появлялся в первые дни апреля и жил примерно недели полторы - две. Зарождался он далеко на колхозных полях, тёк по небольшой луговине и попадал в наш сад, пересекая его по диагонали. Так было испокон веков. Поэтому, когда мой отец начал строить новый двор, он предусмотрительно поднял сараи и хлевы на небольшие сваи, чтоб в половодье скотина не оказалась в воде. С нашего двора ручей забирался в им же промытую канаву, перебегал дорогу и, прожурчав метров тридцать по неглубокому овражку, попадал в наш деревенский пруд.
Ручей был с характером! Он любил, чтоб люди его ждали и готовились к приходу воды. Именно поэтому мой отец заранее намечал ему маршрут, прокапывая в снегу для него путь-дорогу – настоящий туннель в глубоких сугробах. (А вы помните, какие снега были во времена нашего детства? Куда до них современным наносам!) Если же отец по каким-то причинам не успевал наметить путь ручью, тот разливался по всему саду, и тогда там  не пройти было более недели.
Наша семья ручей ждала всегда. И вот наступал день, когда мы слышали внезапный сильный гул из сада: вода пожаловала!
- Егор! Ручей пошёл! – весело кричала баба Груня своему мужу.
- Но-о! Потёк? – вроде бы удивляясь, но в то же время радуясь постоянству природы, переспрашивал дед бабку. – Теперь жди к нам в гости баб со всего конца.
В нашей деревне когда-то была только одна длинная улица. Мы, ребятишки, делили её на две части: «наш конец» и «конешинские». «Наш конец» - это мы, наши соседи, подруги и друзья, жившие ближе к городу – районному центру, чем мы несказанно гордились. А «конешинские»… Что про них говорить? «Конешинские» - они и есть «конешинские». У них и ручья-то не было!
На следующий после прихода ручья день в нашем саду было весело. По-весеннему ярко светило солнышко, снег искрился так, что больно было глазам, а вдоль ручья располагались женщины со всего «нашего конца», пришедшие стирать и полоскать длиннющие половики. Бабы запускали половик в ручей, мочили его, а потом вытаскивали на зернистый снег и колотили вальками что было мочи. Потом опять полоскали половик, затем опять колотили его до тех пор, пока он не становился чистым. Женщины весело переговаривались, рассказывали последние новости, смеялись, радуясь совместной, привычной для них работе и весеннему солнышку, которое вроде дремало всю долгую зиму, а сейчас приоткрыло глаза, увидело работающих людей и давай слать им на землю свои жаркие лучи.
Бабы полоскали половики, неподалёку от них курили заботливые мужики, пришедшие сюда, чтоб помочь жёнам и матерям донести до дома выстиранные дорожки, ставшие тяжёлыми, а мой отец забирался на лапас и начинал сбрасывать оттуда отяжелевший от воды снег. Он нарезал лопатой большущие куски, ловко сажал их на неё и отправлял вниз. Солома на лапасе, освобождённая от снега, курилась тонким дымком под лучами солнышка.
Меня наконец-то решали выпустить на улицу, разрешив снять надоевший светло-зелёный тёплый шарф с красной бахромой, всю зимушку укутывавший меня до самых глаз.
- Баба, я тоже хочу вальком половик колотить! – канючила я.
- Валенки намочишь! – говорила, как отрезала, заботливая бабушка.
- Я сапоги резиновые надену, - не унималась я.
- Околеешь сразу в холодных сапогах-то! – не отступала старушка.
- Ну, все уже ходят в них! И я хочу! – начинала причитать я.
- У них горло не болит, а ты сразу сляжешь! – с бабушкой спорить было напрасно.
- Мать, пусть в валенках у ручья постоит. Валенки-то с галошами, не промокнут сразу-то, - приходил мне на помощь папка – мой непременный защитник.
- Ну, провались на улицу! – соглашалась после этого бабушка.
Мне было велено смирно стоять у ручья в моей тяжёлой шубейке и белой меховой шапке и глядеть на ручей, на женщин, на папку. Я была рада и этому. А когда он забрасывал меня на лапас, и я оказывалась высоко-высоко, выше всех, то счастливее меня не было ребёнка на нашей улице. А ещё я гордилась тем, что люди пришли именно к нам со своими половиками.
Дня через три-четыре после всеобщей постирушки моя бабушка говорила бабёнкам, не успевшим постирать половики:
- Всё, бабы, грязь пошла!
И, точно, вода в ручье становилась грязной, так как земля в полях оттаивала. С этого времени в сад к нам больше никто не ходил, и ребятня перемещалась на улицу, к канавке, где бурлила грязная вода. Мальчишки бесконечное количество раз скакали через ручей, девчонки бросали в воду снежки и бежали за ними, наблюдая, чей комок быстрее доплывёт до пруда. (Радости, неведомые современным детям!) Ближе к пяти часам вечера коварные мальчишки начинали строить запруду из глыб снега так, чтобы канавка до краёв наполнилась водой. Завидев, что из города с работы возвращаются «конешинские», мальчишки рушили запруду, и вода заливала дорогу. А «конешинские»… «Конешинские» заливали ботики, прыгая через ручей. Вот радости-то было озорникам!
Потом Гуменсков ручей смирял свою ретивость, затихал, превращаясь в безобидный ручеёк, а потом и вовсе пересыхал.
Однажды, когда Гуменсков ручей был в самой силе, в доме Гусевых произошло важное событие. Тётя Вера, мама маленького Женьки, надумала рожать. Пришло время. Охая и причитая, поддерживая руками большой живот, взволнованная женщина приказала сынишке бежать за папкой, который засиделся у соседа. Мальчонка вихрем слетел с печки и, набросив на себя пальтецо и не застёгивая его, побежал за отцом.
- Папка, мамку в больницу надо везти. У неё ребёнок в животе стучится, на волю просится! Беги скорее за коняшкой! – скомандовал Женька растерявшемуся отцу.
Шурка Гусев, по-уличному Дедын, невысокий худенький мужчина, кое-как одевшись, побежал вдоль деревни к Гуменсковым.
- Дед Егор, дай лошадку. Верка моя рожает! – он умоляюще смотрел на деда, не очень веря в то, что тот откликнется на его просьбу. – Дай Малышку, дед Егор! Верка моя…
- Дитё – это хорошо! Кого ждёте? – дед удивил вопросом.
- Верка девку хочет, - ответил молодой папаша.
- Девка – это хорошо! Помощница! – одобрил желание Веры старик. – Ну, бери коняшку. Только не гони её: жерёбая она, моя Малышка-то.
Шурка, одурев от радости, схватил уздечку, не помня как, перемахнул через ручей, но не удержался, упал на другом бережку на коленки, отряхнул намокшие шаровары и припустил на конеферму. По дороге он забежал к тёще и сообщил о предстоящих родах её дочери.
- Ты, мать, к Вере иди, страшно ей одной-то. Да ещё малец под ногами крутится, - попросил он мать.
- Пойду, пойду! Как же! Ох, Господи, помоги моей доченьке от бремени разрешится! – запричитала женщина. – Я к Аксинье - повитухе зайду, попрошу её со мной пойти. Ты когда ещё придёшь, а она многое знает, поможет, поди, Верочке моей!
И старушка шибко зашагала к дочери, опираясь на палку. И никакой ручей ей не был помехой. Она думала только о роженице, а не о своих мокрых и холодных ногах.
На ферме Шурка быстро взнуздал Малышку и повёл её по улице, не решившись сесть на неё верхом. Ездок он был аховый, а дед Егор наказывал лошадку беречь. Он благополучно довёл коняшку до ручья, но тут произошло неожиданное: Малышка напрочь отказалась ступать в воду. Она шарахалась от ручья, мотала головой, вырывая из Шуркиных рук уздечку, таращила испуганные глаза, пятилась назад…
- Малышка! Малышка! Не бойся, Малышка, тут мелко, - уговаривал мужчина лошадку. – Малышка, там Верочка моя рожать удумала. Дня-то ей не было! На ночь глядя… Все спать, а она рожать! Малышка, убьёт меня Верочка-то, пойдём, милая! Как человека прошу тебя!
Но Малышка не поддавалась никаким уговорам и пятилась всё дальше от воды. Шурке ничего не оставалось делать, как идти за ней следом. Он решил пройти через всю деревню, потом повернуть на зады – картофельные участки односельчан – и только потом там пройти к дому.
На всё это ушло время немалое. Поэтому, когда Шурка запряг Малышку у Гуменскова двора и подъехал к своему дому, там его ждал сюрприз. На кровати лежала Верка и грозила мужу кулаком. А у печки баба Аксинья омывала новорождённого ребёнка.
- Кого Бог дал, баба Аксинья? – ошарашенный новостью, Шурка во все глаза смотрел на крошечное тельце.
- Не ори, окаянный! Чуть девчонку в воду не упустила! – сердито ответила повитуха.
- Вер, дочка у нас? – радостный, Шурка повернулся к жене.
- Ты в Темников что ль за лошадью-то ходил, зараза? – устало спросила Вера мужа.
- Так ведь ручей Гуменсков…Лошадь напужалась… Мы задами пошли, - оправдывался папаша.
- Задами, передами… Дочь у нас родилась. Наташа, - сменила гнев на милость усталая роженица. – Отведи лошадь назад.
 - Ты что-то быстро управился, Шурец! – удивился дед Егор, увидав Дедына с Малышкой у своего двора.
- Родила Верка-то, - ответил Шурка, - Наташка теперь у нас. Сын и дочь у меня теперь, дед Егор. Сын и дочь. А Малышка не пошла через ручей, и мы задами…
- Не пошла? – дед довольно засмеялся. – Ты бы мне крикнул, я бы ей посвистал.
- И пошла бы она? – удивился Шурка.
- А как же? Хозяин зовёт – надо идти.
- Так ведь ручей…
- Если бы хозяин позвал бы, то пошла бы точно, - уверенно сказал дед Егор. – А ты не води её ноне на ферму-то. На дворе у меня постоит, овса ей дам, напою. А утром сразу запрягу. Мне в правление ехать надо. А ты иди, Шурка, иди, отдыхай. Семья у тебя выросла, сил тебе много надо. Эхе-хе! Вот она, жизня!
- Ты о чём, дед Егор?
- О чём? Да вот, говорю, жизнь быстро течёт. Быстрей ручья нашего. Я помню, как ты без порток по улице гонял, а теперь уж дважды отец! Глава семьи! Вот так-то, Шура! А ты другой раз, когда рожать надумаете, меня зови, я сам роженицу-то отвезу, - удивил дед Шурку.
Шурка постоял у ручья, посмотрел на мутную воду, покачал головой, размышляя над дедовыми словами, и зашагал домой, где ждала его только что народившаяся жизнь.