Таманское богатство. часть 1

Вон Корчев, там озеро, вон знакомый поворот берега, а там горы пошли, а там и дебри, сказка, волхвы, - прекрасно!
А так – скучная станица, не захотел бы и жить в ней … Ведь жили люди везде,
но не везде мы так ходим и сны видим.
               
                Виктор Лихоносов, «Осень в Тамани»


        Посвящается студентам-историкам Красноярского государственного
      педагогического университета,участникам археологических экспедиций
     на Таманском полуострове в 1980е годы под эгидой ГМИИ им. А.С.Пушкина



Часть 1. ПИСЬМО


Здравствуй!..
Как ты можешь догадаться, пишу не с юга. Телефон – к моим услугам.
Стоит, где ему положено, блестящий, беленький, готовый растрезвонить обо мне всем, кому надо и не надо. Но я не тянусь к нему загорелой рукой.
Летний сезон (а отдых – тоже труд) оборачивается сезоном писем. Они летят
из края в край, ловят нас в разгар и на взводе, в выходной день
и в самый последний; переполняя заботами голову доселе мирно спавшего почтового служащего, который читает их только снаружи, и в этом его счастье и несчастье.
Не желая зла этому человеку, я всё же рискую продолжить сезон писем.

Твоё письмо напоминает многие мои, тем, что состоит из двух частей: запутывающей и проясняющей, уводящей и переводящей. Вроде хочешь сделать другу приятное –
и на всякий случай успокаиваешь его, чтобы уверился, да, это ты, чтобы не схватился за телефон, чтобы понял как минимум: врача уже не надо.

Вот приехал, рассовал вещи по углам, побывал на кухне (о ней речь впереди)
и сел писать. Перед глазами фильм, широкоэкранный и цветной.
Пойдет письмо – заказное! – нашей красноярской группе, с которой вместе прокопали метр двадцать в глубину на Северном раскопе. Будут дикие отчеты, ошеломляющие снимки, раскидистые стенгазеты! Сгодится на что-нибудь и мое письмо.

А теперь вспомним, что лето еще не кончилось. Чувствуешь, как в нас пробуждается аппетит! А вот вообрази, что в экспедицию вместо ожидаемых сорока человек вливается ВОСЕМЬДЕСЯТ. Из Сибири, Ленинграда, Иванова, Москвы, архитекторы, физики, историки, с друзьями и жёнами, благими намерениями и думами об оставленных детях, и даже с одним чёрным ньюфаундлендом! Вокруг чего может сплотиться и выжить при плюс 36 градусах по Цельсию и сильном морском ветре вся эта братия? – Только вокруг кухни! С печкой, сложенной из кирпича и необожжённой глины, пожирающей дрова быстрее, чем мы – кашу, и подпускающей к себе в безветренную погоду лишь самых отчаянных. Кухни, с большими кастрюлями, благоухающими то рагу, вмещающим всё и вся, то рисовой кашей с луком и колбасой, нарезанной на 102 куска; то компотом из вишен, который с успехом заменил прочие изжившие себя травянистые напитки, о коих на Тамани никто уже и не спрашивает.
Русский обед заменен на легкий французский dejeuner, а сам перенесён на 6 часов вечера, ибо после обеда мы долго не можем расстаться со столами.
После захода солнца в силу вступали иные боги. Старички протоптали дорожку к местным виноделам. То, что те нацеживали, по одним отзывам – бормотуха, по другим – спотыкач. К счастью, помногу не доставалось никому. Но копытца и рожки на один вечер можно отрастить.
Утром – небо голубое, высокий берег лежит жёлтый от посохшей травы. Море с ночи прозрачное. Но мы, еще не совсем проснувшись, спускаемся в раскоп. Северный – яма, глубиной 7-8 метров, одной стороной открыт к морю … До воды – не меньше, чем пройдено за десять лет. Мы в 4-5-ом веках до нашей эры, греческий город. Гермонасса,.. А может, и другой. Если найдём плиту с надписью, будем неделю гулять.
Жаль, всё вино греки выпили. И посуду почти всю переколотили: чернолаковая, краснолаковая, синопская белая … Клеймо или монета – все сбегаются. Хотя прочесть надпись на керамике может лишь один из нас, а на монетах вообще ничего не видать. Их прочтут только в Москве, в пузее Мушкина – знаешь такой?
До 12.00 работаем на второй завтрак. А ну-ка, все встали и сказали: «Сыр»! Его здесь тоже нет, не в Париже. Зато есть салат из овощей со звучным именем «мариока». А что это такое? – А бес его знает.

Последние два часа – самая работа. Задвигались быстрее, надо успеть землю убрать. А двадцати дней показалось нам мало. Раскоп – как родной. Есть в нем тропинки, камни преткновения, любимые места. В последний день не надо было кричать: «Работа!». И конец работы не прозвучал, как обычно. Долго не расходились. Спустили в раскоп «всё,
что надо». Возлияние богам.
И в этот день кто-то уезжал. Каждый катер провожает Северный раскоп. Все – в линию, и трижды лопатами землю – в воздух. Платки – вверх.
Мы расстаемся с Таманью-Гермонассой, а кто-то плывет навстречу. Зачем? – Попробуй. Двух одинаковых смен не бывает, это знают и пионеры. Пиши, когда пожелаешь.
Москва опустела, друзья ушли в горы, в «тройку». То есть они втроем пошли. Одна моя знакомая, оправившись от внезапной болезни, занялась скалолазаньем. А куда ты полезешь? На островерхие крыши? Любовь к камням еще раньше проснулась во мне. «Дайте мне точку опоры, и я на нее обопрусь». А ведь и это тоже немало.
Миша

P.S. Ты представляешь, откликнулись товарищи по первой экспедиции. Сколько там песен было!
Помнишь, о ком думали летом 80-го.

На моем веку бывали
Города и лагеря …
За границу даже звали,
Но решил, что это зря!
Приезжайте в кэмпинг, братья,
Темнокожие друзья! –
К археологам в объятья
Из вагона вылез я.
Покопать чуток невредно,
И недорого берут.
Ну, живут, конечно, бедно,
А что пьянь – так это врут.
Помню, сосны там гудели,
И весёлый был народ.
Ну еще, на две недели! ..
В сумме вышло ровно год.

«Под собою ног не чую» /авторская работа, под В.В./


***

Берег на берег глядит через Азов.
Мы – на катер, без обратных адресов!
Эй, куда такая масса? – слышен смех:
Не волнуйтесь, Гермонасса примет всех.

***

 Миша, здравствуй!
Пишу тебе самое первое, можно сказать, историческое письмо. Я уже в Москве. Меня здесь очень хорошо встретили, аж, с розами чайными. А я, как то самое животное, понимаю, а ответить не могу, слов нет – одни эмоции, и те не на лице, а где-то внутри. Самое неприятное, не можешь улыбаться. Врачи сказали, у меня стоматит, да еще острый, с каким-то словом нерусским, на «-ческий». Хожу везде с безразличным лицом, неподвижным и стиснутым ртом.
Как вы там живете, бедненькие? Устаете, наверное, надоело копать?
Зато у вас море, на которое я не хочу. Зато у вас компот из вишен, целебный источник и новый туалет. Это здорово …

***

- Здорово! Оля и Наталья шлют Тебе привет. Они последовали твоему примеру, заболев чем-то похожим на солнечный удар. Борьба с мухами увенчалась постройкой вышеупомянутого новшества.
Сейчас уже так втянулись: из Керчи в последнее воскресенье возвращались уже не в Тамань, а «домой». А когда однажды, из-за сильного ветра нас переставили на центральный (здесь говорят, Нагорный) раскоп, какое же это было счастье после завтрака вернуться, спуститься в свой родной! Докапывали быстро-быстро старый отвал, чтоб поскорее вернуться.
Итак, стремясь удовлетворить твое, надеюсь, и поныне неуёмное любопытство, продолжаю рассказ о событиях южной жизни. В воскресенье известная тебе компания отправилась в Керчь. Мы с Ольгой и Натахой спустились в подземелье Аджимушкая, дотопали до Царского кургана. Огромный склеп целёхонек и пуст. При этом мои спутницы утратили туристский вид и повернули в сторону шестичасового катера.
Окрестности керченского порта в такое время выглядят уныло. Очередь у касс, затишье у пивных. Средневековый храм в ожидании реставрации, под сенью акаций надгробие почётного керченского гражданина, над которым воет в репродукторы Алла Пугачева.
Я  забрался на Митридат. Забыл ступеньки сосчитать, все их считают. Там белые скалы, покрытые зелёным мхом, кажется, таким же твёрдым, как камень. – Здешний камень из древнего Пантикапея возили в Гермонассу. – Сел на краешек. Весь город, вот он. Ветер в ушах – Пугачевой не слышно. От ветра на языке немного солоно. Если бы ты была с нами, ты бы вскарабкалась, нет? Ветер и впрямь солёный, может, воздух с моря несёт мелкие кристаллики соли.
В лагере с музыкой полный порядок. Сначала пришел художник из соседнего домика, тоже в ненастоящей тельняшке, Миша, как и я. Ему дали в руки гитару Антона, которая от долгого неупотребления вся растрескалась. Как он пел! Народ не знал уже, что заказывать. Даже Макс, наш симп-античный Макс признал, что не слушал, а любовался!

На следующий день катер доставил нам еще двоих таких, с семиструнными гитарами. Эдик (Эд!) играет романсы и классику. Другой, Вальдемар (!) справно заводит «Машину времени». Его девиз: всегда в центре внимания!
Собачья братия получила пополнение, а администрация – новый источник беспокойства, в лице щенка, похожего на овчарку. Щенок принесён мною, выловлен из оврага, где он страдал от тех же бед, что и мы: от голода, жажды и нехватки человеческого тепла. Прижился.

Лагерное начальство, в лице Анны Константиновны, ведёт упорную и неравную борьбу: с мухами, блохами, щенками и лишними людьми, за здоровье нужных людей и детей сотрудников. В такой ситуации не обойтись без помощников. А.К. замещают: (1)
Лена – по земляным работам;
Лёня – по красноярцам;
Вера – по хозяйственной части;
Юра Тильман – по идеологической.

Юра – самая популярная фигура у сотрудников экспедиции. Церемониал открытия сезона откладывали до его приезда. Именно он должен был развернуть скрученное в бараний рог видавшее таманские виды знамя Гермонассы. В стародавние времена, когда Тильман еще не обленился, сделал он деревянные и каменные, вычурно-чудные фигурки богов. Каждое лето стоят они посередь такого, как нынче, стойбища, а в конце смены исчезают вместе с ним. Всё, до последнего колышка, выдергивается из пожухлой потоптанной земли и аккуратно сносится в сарай. А ключи у деда.
О скаредности деда Кальченки ходят легенды, но я их не записывал. Потому, что видал и других таманцев. Потому что с успехом копали мы картошку по сходной цене, пили за спасибо воду из колодца, - и вообще составляли нашему деду беспокойное соседство.

(1)  Коровина А.К., зав.Отделом искусства и археологии Древнего мира ГМИИ имени А.С.Пушкина, около двадцать лет возглавляла экспедицию на Тамани. Елена Савостина, научный сотрудник музея, Юрий Тильман, художник, работал  реставратором скульптуры и археологических находок ГМИИ.

Как отметил Лёня, волна, захлестнувшая в первые дни Аннушку и иже с ней, начинает спадать, оставляя пену и тину. Нынче нас было в раскопе всего семеро. Ежедневно в земляном проёме Северного – море, всегда новое; а на нашей сцене – спектакль под названием «Пыль веков». Солнце жарит. Сказывают, такое бывает не чаще одного лета в три года. Каждое утро в Северном тень и прохлада. Потом солнце отнимает у нас тень; сантиметр за сантиметром наступает оно, сушит наши следы на свежей глине, сушит керамику на раскладочной площадке. Только последняя рубашка становится мокрой.
 
Я любуюсь Юрием Санычем. Стоит посмотреть на него, особенно если тяжело. Высушенный, выгоревший, просоленный, он прикрыт одной набедренной повязкой того же песочного цвета. Его неутомимость на самых носильных работах то изумляет, то смешит, то подбадривает нас. Юрий Александрович никого не подгоняет. Он такой же, как мы, отпускник, тратит на раскопки не третье и не пятое лето.

В минуты отдыха девчонки заползают в прохладные углы. Кое-кто облюбовал свежую «яму». Яма – тоже находка. Её забросали всяким мусором еще до нашей эры. Одна из заповедей гласит: «Клад археолога – помойка». Те, кому не хватило тени, разлеглись на солнце в самых живописных позах. Только Света Шмелёва, которой доверили зачистку «пола» (мы же в греческом городе) – Света не обращает на перерыв никакого внимания. Старайся, Света! Нам за тебя зачёт поставят.
- Рабо-ота!!
Это Вероника даёт. Голосистая. Что же, все студенты из Красноярска несут посильную общественную нагрузку. Вероника всегда при часах, график выдерживает. Порою она словно испытывает нас: встанет на высоком месте, распрямится, косынку поправит, наберёт воздуху … (не смей!) порой я её ненавижу. Столько оттенков у этого «работа»!

Добровольное рабство коверкает наш язык. Мы делимся на насильников (тех, что с носилками) и наложников. Кирка зовётся кайлом, а большой учёный – начальником. Лёня изображает предводителя: на нём панамка колониального покроя, на голой груди платок, повязанный галстуком. Надутые щёки по восточному обычаю символизируют важность.
Настоящий плен наступает, когда над нами нависают головы туристов. Целой группы. Девушки вспоминают, какие они голые и грязные, и ещё больше злятся на чужаков. «Не ходи по краю!» - предупреждают снизу. «А как они туда спустились?» - удивляются сверху. Мы сами удивляемся.
Берега здесь особые. В сухую погоду – твёрдые, будто каменные, только кайлом и прошибёшь. Крутой сход, вырубленные ступеньки. Дромос, по-древнегречески. Жмись к стене и иди, вот и вся премудрость.

Полдник! – большое оживление. Полдня прошло! Садись за стол, включай транзистор, мух отгоняй, - сейчас полдничать будем. Мухи тоже особенные, летят только на съестное. Да и не таманские они – пройдись по станице – наши они, ребята! И оттого покойнее.
Больше всего люблю дежурство Вальдемара по кухне. Скуден стол, но каков разносчик! Высокий, белый, в белой же головной повязке, с полотенцем на руке. Крупный горбатый нос и белокурая шкиперская бородка. Пират – нет, поэт – нет, ходячий анекдот. Ну как тут не принять макароны с сахаром за кальмаров в соусе, а капустный салат за «мариоку».
Когда спадает жара, москвичи заводят модную игру под названием «карате». И в таком деле не обошлось без больного. Этот каратеист громко дышит, надрывается, пожирает противника глазами. Девушкам очень нравится, а Юра Тильман у них в роли духовного отца.

Если я не убегаю бродить по станице (наверно, так и не узнаю её истинных размеров) – обязательно включаюсь в философские баталии за общим столом. Молча. Говорят обычно трое: Тильман, Гена Котовский и еще один страшный человек. Если бы Библия не была вымучена древними, события развивались бы здесь и именно в таком порядке: творец, раб божий и татарин. Гена обыкновенно шел на мировую, но то была капитуляция перед грубой силой.
 
Дали электричество, и цивилизация пришла к нам в форме двух лампочек и одного пропылённого абажура. По вечерам удобно стало писать письма, и кружку мимо не пронесёшь. Навес скрипит надо мной, как старая мачта, а тент хлопает, как парус  (сейчас ты отмечаешь про себя, что я не ходил под парусами).
 
Последняя запись в тетради – адреса Вали и Лёни. К ним не забежишь после работы, но написать можно. Красноярцы взрастили новый талант. Им оказался Василий. Так рассказывал и изображал университетскую жизнь, что и я, не зная, а только угадывая всех этих преподавателей и студентов, надорвал животик от смеха. А мне сказали: «Когда икаешь, тебя вспоминают». Вот.

Меня провели сибиряки. Целую смену я считал, что Василий – муж Вероники. Оказалось, у них уговор такой был. Чтоб друзья над ними шутили. Вот так друзья!
Леонид в палатке перезаряжает фотоаппарат. Ща, будет! А что будет? – Смех будет. Фотограф: «Сделайте весёлые тела. На лице изобразите страстную любовь. К ближнему, разумеется».

Коптят стёкла, желают видеть солнечное затмение. А тем, кто уезжает, уплывает до 30 июля (!) – лучшие пожелания.
Вероника: «Желаю тебе, родная, мужа хорошего и всего без очереди».
Гена (молодой паре): «Желаю вам беспробудного счастья»!
И всё меньше голосов подхватывают песню:

- Не кури, дорогой, не кури.
Завтра утром с восходом зари
Не пойдем на раскоп опять
Гермонассы следы искать …

И слова студенческого гимна:
- Я не знаю, где встретиться
Нам придётся с тобой …
А ты?


***

Здравствуй, Валя! Здравствуйте Все!
Вижу Вас и Весело Вывожу Вензель В,
Ведь имена столь многих начинаются на эту букву.
Заранее спасибо за гостеприимство. Надеюсь, что красноярцам, историкам будущим и настоящим будет интересно узнать, как протекала жизнь в экспедиции неделю спустя.
Я очень хотел вернуться к ларам (2) не позднее вечера 7-го, чтобы провести в палаточном лагере еще ночь и день. Преодолев все препятствия, прорвался на попутных к Азовскому морю и к девяти часам (время застольное наступало) прибыл в лагерь. Едоков осталось (счёт более верный, чем в штыковом выражении) не более двадцати человек. Мир и покой.

(2) Лары у греков, пенаты у римлян, боги домашнего очага.

Знакомый башмак со шнурками (это мой) валяется у ног деревянного идола. Никто уже не собирает бумажки и окурки, некому зашить продравшийся тент, некому топить печку. Да и не нужно. В вагончике шипит газовая плита. Анна Константиновна, встретив меня, спросила с тревожной улыбкой: «Миша! Что это значит?»
Когда стемнело, принесли вино из наконец-то созревшего винограда. Возлили и осушили кружки: за прибывших, отъезжающих и тех, кто еще на пути сюда. Есть и такие бродяги.

Вера вновь встретилась с научным знанием:
А.К. – Как приятно найти в друзьях опору!
Гена: - Дайте мне точку опоры, и я на нее обопрусь.
Без Анны Константиновны много вспоминали о ней. Особенно пожар, устроенный самими археологами в один из сезонов. Как общими усилиями удалось преградить путь стихии, и как А.К. сказала: «Вера! Не надо больше огня!»

Находки последних дней подтвердили, что в истории, в сущности, нет ничего нового. В Нагорном раскопе откопали винодавильный «агрегат». Три площадки, от них три жёлоба спускаются в три расположенных рядом резервуара. Лена Савостина, хранительница Нагорного раскопа, белокурая девушка с улыбкой вечности, тут же предлагает мне поработать … на отвале (3).
Саша Щербаков, шутовски огрызаясь, тащит мешок водорослей, сыплет в раскоп. Консервация, называется.
Руководство, Светлана (Ильинична) и Анна сидят в еще теневом Северном, на пятачке, свободном от кладок (которые полезли отовсюду: из ямы, из-под «попа» (4); рядом с зачисткой Светы – обширные выбросы керамики) – и бросают жадные взоры то на одну стенку, то на другую. На будущий год будем расширяться.

(3) Отвал – пустая, перекопанная порода, вынесенная из раскопа. Однако торопливые раскопки приводят иногда к попаданию хороших вещей в отвал.

(4) Поп: любопытный участок временно обходят стороной, углубляя раскоп вокруг. И вырастает «поп».

Я уезжал вместе с Вальдемаром. Он устроил на скамье выставку своей экипировки. Вся свободная смена участвовала в ритуале укладывания рюкзака. Герой попрощался с женским божеством, не оставив без внимания его достоинств. Гена Котовский, как лучший друг, нёс рюкзак до причала. Когда мы погрузились на катер, Юра Тильман прыгнул с пирса в полном облачении, сделал несколько пробных бульканий, после чего нырнул и появился с кепкой в руке и мидией в зубах. Вальдемар, стоя на носу, поймал мидию и, сложив руки на груди, воскликнул: «Юра! Только ты умеешь так провожать!»
Позднее я узнал, то есть, этот старый волк (в миру – Володя) поведал мне, что он вообще впервые в экспедиции. Давайте же – выпьем за него.

Виноградный край не жаловал нас виноградом. Зато я поглотил, думается, бочку воды. Вероятно, по этой причине природа устраивает мне праздники купания. На Северном Кавказе, в горном ущелье, где 300 солнечных дней в году, я промёрз и вымок до нитки. На море под Анапой меня встретил ливень с грозой. Толпа отдыхающих, пассажиров катера, сжалась под тентом, выставив вперёд зонтики и мужчин. Я скрыл от них, что это из-за меня. Наконец, московский моросящий мочил меня медленно, но верно.
В связи с этим, предлагаю впредь на каждого вступающего в Северный союз выливать ведро воды у отвала. А выпустившего из рук лопату или упавшего в отвал обливать повторно!

Жму руки, но еще не прощаюсь, так как решил послать вам тот рассказ, который несколько сбивчиво читал тебе, Валя, и Лёне. За рассказом герои представляются сами, и каждый передаёт слово своему другу, который знает его лучше, чем кто-либо другой.


ЭПИГРАФ: «Чем глубже, тем интереснее!»
Алиса в стране Гермонасс


         ПЫЛЬ ВЕКОВ


«Автор, ты умеешь плавать?»
Критик


Левонтий стоял перед статуей Аполлона Кормящего, воздвигнутой всего лишь днем раньше, как раз к началу вскапывания античных огородов, (5) – Зря, зря ваятель придал богу черты местного учителя Василиса. Конечно, Тильманаса можно понять. Статую поставить – не огород вскопать. Тильманас – человек в городе слишком известный. За последние семь лет столько статуй в округе поставил, что поговаривают даже, город в будущем будет называться Тильмана:сса. Тщеславны люди. Хорошо, он, Левонтий, вовремя позаботился о том, чтобы название города, Гермонасса, такое звучное и безусловно греческое – несмотря на возню местных философов с этимологией – было выбито на стенах храма.

(5) Когда в культурном слое археологам не видится ничего выдающегося, его берут сразу на глубину штыка. Это однообразное вскапывание так называется ))

Короче говоря, неудивительно, что всяк к ваятелю пристаёт с вопросами. А Василис – такой человек, какой художнику и нужен. Всухую из него слова не вытянешь. А уж как разойдётся – тут все гермонасцы держатся за животы. А один кто-нибудь – за ножку треножника. – Любого и купчишку и священника во всех видах изобразит. Да, правда, худо от этого Василису не было ни разу. Оно и понятно. Как в синопских подвалах (6) пересохнут амфоры (а такое в наше тревожное время случается), минует желанная чаша и гермонасца. А Василис – он учитель какой-никакой, да вина его хватает на многих (даже на него!). По мнению гурманов, оно сильно смахивает на компот. Да в летний вечер этого с первой кружки не разберёшь … А всё-таки зря ваятель уподобил его Аполлону. Как бы бог не прогневался.

(6) Синопа, город, греческое поселение на южном берегу Чёрного моря (в античности море звалось: Понт Эвксинский), оттуда происходили синопская белая глина и керамика.

Левонтий глянул на небо, такое чистое в этот день. Нет, так или иначе, – текли дальше его мысли, – сделано немало. Если бы ему суждено было подняться ввысь и встретить там кого-нибудь из своих учителей (которых он чтил, наверно, так же, как Василис их знал – Ха! Откуда он знал?), то он, Левонтий взлетел бы и смело сказал …

- Леон! Опять Вы без меня!
Боги, это тётушка Констанция. Ковыляет к памятнику. Любовь к камням её погубит. Но не сегодня. Сегодня он конечно проводит её до дома. Спускаться с Северного склона и ему бывает нелегко. Цербер дери сидонцев! (7) Поналяпали доходных домов – не разберёшь, где улица. Когда-нибудь дойдут руки! А тот угол – лично кайлом снесу. Но сейчас, то есть, минуты через три, когда она подойдёт, придётся выслушать лекцию по Боспорской скульптуре. (8)

(7) Герой чертыхается по-гречески. Цербер сторожил ворота в  царство мёртвых. Сидон – город в античном Средиземноморье.
(8) Боспор – тоже царство.

Левонтий стал искать глазами поддержки. Вот два почтенных мужа стоят поодаль и оживлённо беседуют. Один из них как раз устремил пронзительный взгляд на статую Аполлона Кормящего. Ах, ты господи, да это же Генкотофий! Свести бы их с тётушкой.
- Знаешь, Володий, - возвысил голос обладатель этого имени, адресуясь, по-видимому, к пифосу (9), на который опирался мраморный бог. – афинское зерно хуже пантикапейского. Я давно это понял. И читал даже, что наши предки не покупали его и для свиней.
Х-м! – оживился Левонтий, – интересно, кого он относит к «нашим предкам». Мне имя оракул дал, я и не скрываю. А он, ежели поставить поближе к зеркалу … Тьфу, ты! Вонючий сидонец его предок. Генка-дех он, а не Генкотофий.
 
(9) Пифос – большой глиняный сосуд для хранения зерна.

- Напрасно, напрасно ты столь категоричен, мой друг. – Начал Володий, - Надо смотреть на вопрос шире. Удача хлебороба переменчива, как ветер в Северном квартале. Вспомним, как точно об этом сказано у Софокла … Гром и молния! Уже полчаса, как послал служанку за кувшином вина. Эта бестия решила уморить нас! Я пристально смотрел в ту же сторону, что и ты. И когда из-за пифоса показалась зелёная хламида, (10) я уже подумал, что это девчонка, а это Констанция!

(10) Хламида – у древних короткая накидка, скреплённая фибулой (булавкой)

Неожиданно в разговор вмешался третий. Высокий муж средних лет, ссутулившись и судорожно искривив бритое лицо, заставил обоих обернуться.
- Это где же ты читал про афинское зерно, философ Генкотис? В каких тайниках души хранил ты свиток, что любой нормальный ахеец (11) бросил бы в выгребную яму!

(11) Грек, ахеец, синонимы отнюдь не бранные.

Этот третий, с азиатским лицом, скифскими выпадами, как утверждают, сын коринфского менялы, не раз поражал Левонтия и своей образованностью, и дикостью. Видать, в нём осталось что-то от того пожара, что сплавил коринфскую бронзу. У менялы в городе не один дом. (12) Он же взял под опеку трактиры, пёкся о здоровье граждан. А выгребную яму вырыл на дороге – преогромную. Дескать, всё равно здесь строительство уже не один сезон. Как будто мало тех ямищ, что гончары понарыли! ..(13)
Чего хочет от города этот чужестранец, трудно понять. Твердит о своём человеколюбии. А купцы, между прочим, жалуются, что он специально рекомендовал Володию нарастить северную стену (якобы, из соображений обороноспособности), чтобы об угол этой стены цеплялись въючные животные, обходя эту яму.

(12) Бронза особого состава, по легенде случайно образовалась при пожаре в городе Коринфе. Наш меняла не только деньги менял, но и вкладывал.

(13) Гончарам требовалось куда-то сбрасывать золу и негодные горшки.

- Что ты орёшь! – продолжал накаляться коринфец, наступая на сидонца.
- Я не ору, я говорю. – с обидой в голосе отвечал сидонец. – В каком свете ты выставляешь меня перед подрастающим поколением!

При этих словах Левонтий заметил, что на площади появился также мальчик с собакой.
- А не надо говорить, чего не знаешь! – закончил коринфец уже более дружелюбно.
- Позвольте, друзья, – снова возник Володий, на сей раз уже со служанкой и кувшином. – Вот и я могу привести по этому поводу чудесный пример …
Но мнение Софокла (14) коринфец выслушивать не стал, поэтому цитата и вино были целиком излиты на подоспевшую тётушку Констанцию. Констанция, не подозревавшая о собственном таланте произносить тосты, впитала каждое слово, так будто сам Аполлон, сроднившись со сводным братом Дионисом, вещал устами смертного.

(14) Софокл – величайший драматург Древней Греции, сочинивший по преданию свыше ста трагедий, из которых достоверно дошло до нас семь. Бог Аполлон не был дружен со своим братцем Дионисом, коротавшим вечную жизнь в алкоголе и прочих безумствах.

Увлечённый этой сценой, Левонтий вдруг пожалел, что он не художник. И в нём, было, зародилась мечта о пока неведомом искусстве или средстве запечатлеть эту картину во всех красках и тенях.
Но тут он почувствовал, что кто-то тихонько трогает его за плечо. Левонтий обернулся. Это был мальчик с собакой. Расставил ноги в сандалиях, серьёзно и настойчиво. Глупый пёс тщетно пытался справиться со шнурками.
- Хозяин, – сказал мальчик, - мы прокопали кладку до конца. Камень вполне годится для фундамента. Что делать дальше?
Левонтий растерянно заморгал глазами, и в них, совсем некстати, попала пыль. Тогда он сощурил один глаз и, целясь вторым не столько в мальчика, сколько во всю кампанию, гаркнул:
- Работать!!!

***

Представление действующих лиц и исполнителей

КОНСТАНЦИЯ (печатается с сокращениями)
Друзья! Я не умею произносить тосты, потому что я не умею произносить тосты … История города богата еще многими замечательными событиями. За минувшие десятилетия мы с вами освоили такую территорию … Но жить совершенно негде. И я вам прямо говорю, что буду приветствовать каждого, отъезжающего из Гермонассы … Так как многие еще не приехали, и мы до сих пор не могли «открыться». Поверьте мне, пройдут годы, и вас снова потянет сюда … Но меня вы здесь уже не увидите. С каждым годом всё больше … мы убеждаемся в правоте наших предшественников. Но как бы нам ни хотелось поскорее углубиться в историю греческого Причерноморья, мы не вправе упускать … случай выпить за это нужное дело.

… Вы знаете, я не могу. Я не могу им этого сказать. Скажите сами, перед … нет, лучше после. Итак, товарищи, взяли лопаты и все за мной! Лёня, поднимитесь ко мне (топот ног). Я страшно волнуюсь за этот выступ. Спуститесь, и пусть там больше никто не ходит! А, Вы привыкли? Ну, Вам, наверно, можно.
                А.К.К. (15)

(15) Анна Константиновна, бессменный начальник экспедиции на Тамани в 70ые-80ые, часто решала дилемму по-русски: если нельзя, так значит, сделаем.


ЛЕВОНТИЙ
Волна, нахлынувшая на наш античный город, начинает спадать, оставляя после себя пену и тину. Нехватку носильников компенсировать увеличением количества носилок. Уверенно идти вниз, не сбавлять темп уборочных работ.

… Во время съёмок группа вела себя свободно и раскованно. Наиболее весомые находки снимались со штыка тут же возникавшими сводными дружинами (см.снимок).
Однако при обсуждении вопроса о закупке обратных билетов страсти разгорелись до такой степени, что мы чуть не засветили плёнку.
Киносъёмки, назначенные на 31 число, отменяются, так как вся аппаратура будет задействована для наблюдений за солнцем. Билеты действительны.
               
                Лёня Москалёв, студент 4 курса


ГЕНКОТОФИЙ
Вот мысли, характерные для данного философского направления. Но если ты настаиваешь, мы не будем больше касаться этого вопроса.

- Кстати, вы обратили внимание, мух стало меньше! И повидла тоже.
Да простят меня женщины, но эту банку подвину к себе поближе.

                Гена Котовский
 

КОРИНФЕЦ
Проповедуя философию жестокого гуманизма, настаиваю на истреблении всех собак в этом городе как переносчиков заразы.

- А ты прекрати называть меня евреем! Каковым я в принципе и являюсь.
               
                Саша Щербаков



ВОЛОДИЙ
Старик, ты умираешь от жажды? Мне жаль тебя, старик. О тебе не будут сожалеть так, как обо мне.

… Не беря на себя роль идейного вождя, я просто предлагаю выпить за идею. За идею собрать за одним столом всех нас, какие мы есть; короче, за всех нас, – и, конечно, за тебя, дружище!

                Вальдемар Савицкий


ВАСИЛИС
Предоставленное слово взял. За надписью заходить на следующей неделе. Кружки приносить с собой.

- Вы мне не верите? Истинно вам говорю, ваятель его приукрасил. Он был самым страшным из нас. Все его боялись. Кроме Вероники. Оттого-то она и пошла за меня. (16)
                Василий, учитель


(16) Популярная советская песня: «Нема того, что раньш было;,
и тольки надпись ВЕРОНИ-КА»



ТИЛЬМАНАС
Я, как человек серьёзный и основательный, стою за создание мощного культурного слоя. Наш культурный слой мне по душе. Он всё выдержит.
Из анкеты: Что Вы знаете о Юрии Тильмане? – Его долго ждали, и он вернулся.

Сам: Всё возвращается. Хочу освежить в памяти Екклезиаста.

Справка: Екклезиаст так же читаем, как и Пятикнижие Моисея
(источник – тот же Гена)


МАЛЬЧИК С СОБАКОЙ
Ну вот, и про меня вспомнили. Пятикнижие – моя любимая книга. Я её писал с детства. А когда хозяин дал мне вольную, я поклялся не покидать его, пока он не женится и не начнёт новый город, без тётушки. А?

– Ох, Вали,
Что-й-то вы мне нажелали?!
Не податься ли в Красноярск, пока борода моя черна?

                Миша 



                КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ