Зеркало снежного света

Зеркало снежного света

Писатель Кронов устал от жизни. Ему было много лет.
«Какой я, прости господи, писатель! Одно название», – горько раздумывал он поздним январским вечером, в канун Рождества.
 «Идёт снег? Нет! Это просто густой туман… Какое сегодня число? Ах да, вот-вот наступит новогодняя ночь». Он едва не забыл о празднике.
Кронов тихо засмеялся. Он вспомнил, что в календаре, купленном на днях в Академкниге, не оказалось четырнадцатого января. Предыдущее число там было, но почему-то сразу сменялось пятнадцатым. Словно издатели календаря побаивались этого рождественского дня как чего-то невозможного, никогда не бывшего и потому опасного.
Снега не было уже с неделю. Стоял туман. Иней покрыл застывшие деревья, опушил их ветви. Фонари глядели близорукими глазами и видели только размытую белую мглу.
Покоясь в мягком кресле, Кронов ощущал тягостное томление. Или то была банальная лень?
«Я – писатель? Смешно. Нелепо. Никто не читает. Пишу для себя, в любимый стол. Такая вот эпоха. И я в ней словно в капкане. Да и о чём писать? Все темы исчерпаны. Уж за годы-то жизни столько всего перевидано и понаписано! А ныне… Я один. И, стало быть, сюжет у меня тоже один-единственный: я сам, с моими кручинами и неизбывными воспоминаниями».
Кронов сидел в полудрёме Мысли его кружили вокруг снежной белизны в темноте ночи и того приятного обстоятельства, что окна его квартиры выходили во двор, а не на шумную улицу. Суетность Истайска просто раздавила бы его. Нет, он, понятно, любил свой город, но тот уж больно скоро старел, а его жители, казалось, истаскались так, что и сам город будто истаивал.
Так, погружаясь во тьму ночи – точней,  в белую ночь, сотканную из мглы и снежных древесных крон, он стал думать о том, чего ожидать в новом году.
А надо ли ждать? Надо просто пожелать! Возжелать всем сердцем, всем нутром!
Чего же? Каких подарков?
Он задумался.
Подарки, коих жаждет ребёнок, это, конечно, игрушки: самолётики, машинки, ну или что-нибудь из электроники.
А новогодняя мечта юноши – девушка. Если юноша романтик, он ищет любви этой девушки. Порой он и сам не знает, кто она и откуда придёт.
Желание зрелого мастера – ниспосланный свыше красивый замысел, который сделает жизнь осмысленной. На долгие годы.
А старик – чего желает он? И желает ли? Кроме здоровья? Хотя, вообще-то, старики могут быть очень и очень разными. Один испуганно забился в свой угол в ожидании неминучей гибели. Другой с умиротворённой улыбкой взирает на игры внуков. Третий – молится, истово, с любовью, умной молитвою. Ибо он – верующий. Он жаждет видеть своего Бога. Или ангелов. Или Святых Братьев, что спешат нам на помощь в трудные минуты.
Кронов поднялся с тёмно-синего, такого покойного, кресла и подошёл к столу. Там, на помятой скатёрке с алыми цветами, стояла бутылка любимого бордосского вина, рядом – вазочка с красной икрой и блюдце с ломтиками солёного арбуза.
Он выпил и немного оттаял. Ему захотелось стать чистой душой. Ему захотелось верить.
И вот, слегка смутившись собственного движения, Кронов опустился на колени. И зашептал, сначала совсем тихо, потом уверенней и громче.
Он молился. И делал это, кажется, впервые в жизни.
За окном пошёл снег, обильный, пушистый, фонари протёрли свои подслеповатые глаза и стали видеть.
Внезапно в свете фонарей за окном возникло светлое, ярко-серебристое облако. Белым туманом оно проплыло сквозь оконные стёкла в комнату Кронова и остановилось ровно посередине.
Облако колыхалось, как будто отыскивая для себя подходящую форму, и через несколько секунд оказалось чем-то вроде призрака. Во всяком случае, теперь оно имело вид человеческой фигуры, контуры которой были немного размыты. Фигура как бы светилась изнутри и вся была белой, туманно-снежной.
«Господи, что это? Видимость, иллюзия, мираж? Свитер, что связан из белой шерсти, или греческая туника? Нет, скорее это халат. Да! Пожалуй, это царственный хитон!»
Ясно было одно: перед Кроновым сидел некто в белоснежном одеянии. Лик его был светел, не страшен. Власы ниспадали на плечи.
Неужели это Тот Самый?.. Или кто-то из Святых Братьев? Или, быть может, с другой планеты?
Кронов исподтишка, осторожненько скосил глаза в окошко – нет ли там неопознанного объекта, зависшего в пелене снега.  Нет, за окном всё по-прежнему тихо и пусто.
Взгляд белоснежного гостя – взгляд тёмных очей неразличимого цвета – был дружелюбен и даже ласков. Но он тревожил. Потому что проникал в самую душу Кронова и видел её до всей глубины, если таковая там и вправду имелась.
Поражённый, после минутного молчания, Кронов заставил себя заговорить с видением. Это оказалось не так уж сложно, потому что заговорить очень уж хотелось. Подмывало любопытство. А страха почему-то не было и в помине.
– Кто ты? И как тебя звать, белое облако?
– Зачем тебе имя? Я есть. И этого довольно.
Голос облачного гостя был приятен: негромок и мелодичен.
– Но как же ты говоришь? – вопрошал писатель. – Твой облик призрачен и прозрачен, как будто у тебя нет плоти. И как же ты слышишь и говоришь мне?
– Так же, как ты слышишь и видишь во сне, Даниил…
– Ты знаешь моё имя? Ах да, конечно! Ведь ты – оттуда…
– Откуда? – лукаво улыбнулся Светлый.
– Ну как же… – замялся Кронов. – Раз ты не такой, ну что ли, плотный, значит… не такой, как я.
Светлое привидение тихо рассмеялось, точно посыпались, звеня друг о дружку, хрустальные бусины.
– Ты прав, Даниил! Всё дело в ней, в плотности наших тел. Ты пока не умеешь летать, потому что немного тяжёл. Но придёт необходимость – и всё получится у тебя.
– Да, правда, я мечтал летать. Это было очень давно. Я был молод, даже юн, и поэтому так наивен. Я считал, что летать можно выучиться. Как какому-нибудь ремеслу.
– Я знаю, – мягко произнёс рождественский гость. И показалось, свеча подле ёлки мигнула, её огонь колыхнулся, как живой. – Знаю. И это хорошо, что ты мечтал и верил в возможность научиться. Большинство людей не думают так. Потому и не летают.
– Да, мой гость, но ведь я так и не сумел. Ничего не сумел.
– Жизнь твоя разве кончена, человек? Кто тебе это сказал? Не ты ли сам внушил себе эту странную мысль, это ненужное ограничение? Вы, люди, существа поистине удивительные! Вы сами ставите предел своей жизни, говоря: «Я не проживу долее восьмидесяти лет». Вот и умираете в восемьдесят. Или считаете, что ваш срок – всего пятьдесят. И покидаете плоть в пятьдесят. Так нельзя. Не нужно. Это касается и тебя, Даниил, зовущийся, как древний пророк.
Кронов воззрился на гостя в немом изумлении. Потом с усилием промолвил:
– Ты хочешь сказать, что я проживу ещё долго? Или?..
– Ты не понял меня, мой друг. Я не сказал, что ты проживёшь долго. Я сказал иное: люди не должны ставить себе точные сроки. И тогда… Тогда у них есть надежда. Серьёзная надежда.
– Душа бессмертна! Вот что ты имеешь в виду! – воскликнул писатель.
– Ты говоришь, – откликнулся Гость.
– Да-да, – торопливо согласился Кронов, кажется, не слишком слушая смысл говоримого Гостем.  – Мир, где пребывают развоплощённые души, каков он внешне, скажи? Это мир, созданный воображением каждой души? Я где-то читал, в  какой-то священной книге – да, кажется, в Завете – что в аду и в раю душе через способность её воображения даётся возможность видеть тот мир вполне реальным.
– Как много ты хочешь узнать! – произнёс бело-облачный. – Что ж, это тоже хорошо. Только наберись терпения. Все эти знания ещё впереди, впереди. Как мне объяснить тебе то, что пока неведомо никакой науке, никакой мудрости человеческой? Когда-нибудь ты сам ощутишь всем телом и всем сердцем твоим ту реальность, ту удивительную пластичную атмосферу, в которой дышать легко, творить весело и общаться по-настоящему интересно. Теперь бы лучше поговорить о том условии, какое требуется для того, чтоб оказаться в том мире. Именно в том, а не в иных обителях Отца.
– И что же это за условие? Нет-нет, не думай, что я спрашиваю лишь бы спросить. Ты, правда, заинтересовал меня своим рассказом.
– Это условие – творчество. Чтобы попасть в мир Божий, ты должен и сам уподобиться Богу. А значит – творить. И, конечно, творить из любви к людям и ко всему окружающему, а не из себялюбивой жажды славы и богатства. Вы, люди, подменяете понятие божества понятием богатства. А меж тем творчество и есть божество. Самоценное, самодостаточное. Оно везде и во всём: в сочинении песен, стихов, романов, в создании картин и мозаичных панно, в изделиях мастеров, в отношении к людям, животным, цветам. И творчество отзывается – отзывается в вас многолико и многократно. Оно устремляется в мир внешний, оно преломляется в фантазиях тех, кто воспринял твои мысли и образы. Оно коренится в твоей памяти.
– И для чего? – в изумлённом отчаянии воскликнул Кронов. – Выходит, я пишу только и единственно для себя! И зачем пишу, если всё, что напишется, уже заранее было во мне?
– О нет, когда ты пишешь, ты шлифуешь задуманное, ты выводишь его из состояния скрытого, смутного – в состояние открытое и действенное. Но есть и ещё кое-что. Этого никто никогда не учитывает. Мне это странно, потому что люди рассуждают вроде бы правильно, но лишь до какого-то предела. А после него начинают спотыкаться, а то и вовсе забывают все свои прежние рассуждения. Логика разрушается – и тает.
– Ты о чём? Я пока не пойму.
– Сейчас. Сейчас. Время ещё есть. Ночь далека от завершения.
И правда, за окном была тьма, и лишь дворовый фонарь, одинокий и тускловатый, ещё боролся с ночной темнотой. Но и его норовил облепить меленький, серебряный снежок, резкий, колючий, насмешливый. А свет был теперь здесь, посреди комнаты.
– Итак, послушай. Это очень важно для тебя, Даниил. Ты, как и многие, хорошо понимаешь: Царство Божие внутри вас. Но ведь из этого следует так много и столь многое! Это значит: когда ты создаёшь твои сочинения, ты переводишь их из плана замысла, данного свыше, в план сотворения, который почти всецело зависит от тебя самого. Стало быть, ты обогащаешь, совершенствуешь то, что дано  тебе изначально. Так?
– Получается, так.
– А теперь слушай! И вдумайся! Коль скоро Отец твой Небесный – всегда в тебе, всегда с тобой и чувствует, знает тебя всего, во всех нюансах твоей души, никогда тебя не оставляя, – это значит, свои произведения ты творишь для Него. Понимаешь? Ты жалуешься, будто тебя никто не читает. Но пишешь далеко не только для себя. Если Бог – в тебе, то Он и есть твой главный читатель. Вся информация исходит от Него – но, значит, и восходит к Нему. А затем, уже очищенная от всего наносного и не слишком удачного, отфильтрованная высшей силой, эта информация снова проливается в мир, и её в виде новых замыслов принимают многие, многие тысячи землян. И не только землян… Ты понимаешь, что это значит?
– Кажется, да, – с трудом проговорил Кронов. – Но не могу поверить…
– Поверь. Если ты веришь хотя бы лишь в то, что ты существуешь и воспринимаешь существующее, ты должен поверить и в то, что существую и я, твой визави. И уж кольми паче верить мне, чем своим фантазиям или сновидениям!
– Я верю, верю, – слабым голосом откликнулся писатель.
– Ну вот. Это уже лучше, – улыбнулся его снежный собеседник. – Теперь ты, я думаю, готов принять, наконец, и ещё одно, последнее утверждение. Всё, что ты думаешь, всё, что ты пишешь, всё, что творишь, делается для Бога, а значит, для всего Мироздания, для всей Вселенной. А значит,  и для людей, и для тебя самого. Для души твоей, этим спасаемой.
Кронов глубоко вздохнул и позволил себе продолжить эту мысль:
– Могу ли я сказать, что Бог – это зеркало, в котором отражаюсь я, и которое отражает меня?
– Можешь! Больше того: твой Господь – это зеркало всего на свете. И всё на свете есть зеркало для Него. Только не забывай, что эти зеркала – живые, не стеклянные.
– Однако… – вымолвил Кронов. – Ты вселяешь в меня веру, надежду, радость… Неужели живу не зря?
– Зря не живёт никто, – покачал головой незнакомец, вдруг ставший писателю родным. – Никто и ничто. И городок твой будет расцветать с каждым днём наступающей вечности, и люди в нём станут иными. И твой Истайск новым именем наречётся.
– Каким? – полюбопытствовал Кронов.
– Изумрудск… Но мне пора! Светает. И через минуту я перестану быть нужным свету: он прекрасно справится без меня. А тебе, человек, оставаться. Мира и счастья!
Светлая фигура в глазах Кронова начала расплываться, обращаясь в облако тумана. Потом превратилась в белый конус и, быстро вращаясь, ускользнула через плотно закрытое окно.
Брезжило утро нового Рождества.
Кронов ощутил внезапную тяжесть. Земное сознание стало возвращаться к нему – возвращаться замыслом, что сложился разом и почти как готовый. Надо описать эту ночь.
Он ещё долго сидел в своём кресле, лелея замысел и пробуждаясь к новым заботам.
Снег за окном повалил большущими хлопьями. Стало светлее. Но ещё не совсем рассвело, и Кронов зажёг свечу.
Как вдруг увидел на письменном столе исписанные страницы.
Писатель вчитался в текст. Странно, невозможно! Это набросок его новой новеллы – «Зеркало снежного света». Когда же он ухитрился его записать?
Удивление быстро сменилось тихой радостью. Даниил заулыбался такому подарку. А страницы будущей повести озарились жёлтым огнём свечи. И светом солнца, встающего над крышами города. Потом отразились в настенном зеркале, умножаясь в числе.
И теперь их листает морозный ветер, влетевший в раскрытые окна, словно нежданный снегирь.