Глава теперь уже точно последняя

Солнце клонилось к закату, обращая всю мощь своих покрасневших лучей на нас.  На то, что кто-то когда-то назвал моим именем, неосторожно дав его созданию, семенящему потными  пятками  вдоль давно забытого караванного пути, и грубой реальности, сопровождающей меня на протяжении всей этой истории.  Очень  далеко  отсюда маньяк  Альберт  и трио параноиков поймали наконец-таки Колобка и
сосредоточенно пытались его повесить.  Колобок голосил.  От этого шума один из абармотов завозился глубоко под землей,  медицинское шоу доктора Крюка сорвало неслыханные овации, а лифт на тринадцатый этаж чуть было не доехал туда. Мы же с грубой реальностью шли дальше как ни в чем не бывало. Лишь она слегка прянула ушами, подобно  гнедой кобылице,  однако это не сделало ее ни на гран тактичнее. Ни на гран.

Я взглянул  на  клубничный будильник.  На нем проступало без сорока пяти семь.  Еще одни сутки нашего  с реальностью путешествия бесследно испарились, как и не было их вовсе. Цицерон и Гомер валялись под Заборами-Хрониками,  совершенно не обращая  внимания на озаборченных граждан.  Тому же, о ком знали, но забыли, было
очень плохо. Он кричал нечеловечьим голосом,  заставив купца Хреноплясова судорожно забиться в самый дальний угол норы. Купец полагал,  что это хреноеды поднимаются  на последний  и решительный бой  с ним  под звуки иерихонской трубы.  "Quos ego! Quos ego!" - дрожащим голосом лепетал он, надеясь, что наречие Калигулы и Нерона отпугнет неотесанных захватчиков.  Грубая  соседка временами давала  о  себе  знать,  то насыпав мне за ворот горсть песка, то пнув меня коленкой в ягодичные мышцы.  Это последнее действие так разозлило меня, что я даже хотел ее прихлопнуть мухобойкой из подошвы галош на той самой подкладке, от которой погибли люди и куры, столкнувшись с меднолобыми караванщиками. Но реальность крайне своевременно улетела  на  остров Пасхи христосоваться и кушать куличи с местными обитателями.

Путь наш  проходил  вокруг  пирамиды.  Пирамида  была весьма древней.  На ней неизвестно кем был привешен ярлык с  такой  надписью:  "Тут он. Хам он. Фара он". Кто был тут и почему его письменно почитали хамом и,  главное, фарой, ярлык ответ дать отказывался.  Я  даже  потрепал его за шкирку в надежде,  что он скажет хоть немного. Но на все мои расспросы ярлык сперва гундосил: "Да не знаю я, да чего вы ко мне пристали,  да все равно мне, хам он или не хам",  а потом и вовсе отказался отвечать,  пригрозив, чтовызовет стражей порядка.

Поняв, что толку от него не добьешься, я решил пойти дедуктивным путем. "Ежели хам, то, может быть, вельможный? То есть это гробница Ап-Чхи? Но почему же он фара? Светочем,  что ли,  был своему народу? Вот уж не думаю. Значит, не он. Но кто же?" Ярлык хранил партизанское молчание на сей счет.  Ну и ляд с ними, с гробницей этой и усопшим.

Внезапно  что-то сгустилось в небесах, и соткавшийся из воздуха морок  брата  по авторитету,  разя потом,  поном и перегаром сразу, прохрипел: "А отчаво мужик пьеть? А оттаво, што нет у няво ни работы справной, ни бабы любимой. Вот отчаво это так усе". При этих словах морок растворился  в закатной жаре.  Весь,  за исключением амбрэ. Похоже, что сам брат так-таки и не достиг вожделенной пристани, сгинув среди бесконечных песков. Жаль, жаль. Хоть и вонял он немилосердно, но все же брат.

Тут невесть откуда появилась похоронная процессия под предводительством своясского  чучельника  и прилетевший  шмель  в  ризе  протодиакона басовито загудел: "Волею Божьею  помре-е-е..." Хор анофелесов, среди которых, вероятно, был и мой знакомый, запищал ему в унисон: "Ами-и-инь!"  Процессия направилась в этот  склеп.  Я  заглянул  в гроб  -  там покоилось  чучело павиана,  изрядно траченное молью и слюною  бесноватого  императора. Все сразу стало ясно - вот и мертвый труп усопшего  покойника. Вот вам и "арюнэ ыыс уывьхь", вот вам и "аасьхьеряаыысули". Грустно, да ничего не попишешь.

Я обогнул пирамиду и в тени ее заметил Девушку с карандашом, релестную маленькую Данаю. Она задумчиво водила им по вытянутому листочку. Я спросил ее:

     - Скажи мне, что ты рисуешь?
     - Я рисую звезды, - ответила она, улыбнувшись.
     - А какие они, звезды?
     - Звезды - они далекие, холодные, недоступные. Звезды - они близкие, теплые, пушистые. Звезды - они прекрасны, и когда я устаю от людей, я ухожу к звездам и рисую их портреты. Взгляни!

Она развернула свой листок.

     - Посмотри, вот Орион, степенный и величавый. Это - Канопус.Он такой непоседа, вечно куда-то спешит и рвется. А вот здесь Антарес,  жестокий, внушающий страх, но с такой ранимою душой. Люди его боятся, но еще больше боятся его соседа. Они даже назвали его Алгол - Дьявол. А он ведь тоже очень  одинокий и никто его не пожалеет.  Все они,  звезды,  как люди. Все они такие добрые, нужно
только найти к ним подход.

     - А скажи мне,  - тут у меня немного прервалось  дыхание,  - где же портрет прекраснейшей меж ними?  Почему я не вижу ее - Камастру? Ты знакома с ней?

     - Что ты, - тут Девушка с карандашом серебристо рассмеялась,- что ты!  Я ее не видела.  Ведь Камастру может увидеть лишь тот, кто в нее влюблен,  и поэтому для каждого она своя. Кому-то - огненно-белая,  страстно-жаркая,  а кому-то - нежно-розовая, ласково-домашняя.  А  некоторые бедняжки ее вообще не в силах увидеть. Для них она предстает черной дырой.  Эти люди никого не могут полюбить,  а Камастра освещает и согревает жизнь лишь тех, кто способен на это.  И только раз в жизни ты можешь увидеть, как улыбается Камастра. Если влюблен...

Последние слова повисли в пустом воздухе. Лишь тень пирамиды слегка задрожала от них, так что я засомневался, действительно ли это была Девушка с карандашом, или же я просто перегрелся под палящими  лучами  закатного  пустынного солнца. Грубая реальность, нахристосовавшись по самое не хочу,  съездила мне по шее,  злобно
вякнув:  "Пшел быстрее! Неча тут с бабами лясы точить!" Значит, и она ее видела.

И жизнь  тогда мне показалась невыносимо тошной,  совершенно бесполезной и жутко бездарной. В самом деле, сколько раз ты искал Ее, одну-единственную, Ту, что могла бы принести смысл в твое дурацкое существование,  и,  казалось,  находил - вот Она, трется о твою ногу,  гладит тебя по шерстке, целует и называет такими ласковыми словами,  которых тебе еще никто никогда до этого не говорил.  И сколько раз, ложась вечером в постель, тебе казалось, что утром все будет точно так же - и ты,  и твой дом, и твоя кровать, и та, что спит рядом с тобой, свернувшись калачиком будто доверчивая киска. Та, что нужна тебе больше всего на свете. Та, за что не  жалко  с радостью отдать свою бестолковую жизнь.

И сколько раз,  просыпаясь утром,  ты находил рядом с собой  грубую  реальность,  довольную  тем,  что ей удалось провести тебя в очередной раз.  И ты восклицал: "Боже мой, но где же все то, что было вечером?  Куда  же это делось!?  " Или это все привиделось тебе после очередного душного дня, наполненного работой и заботой, это была лишь обманчивая игра вечерних теней,  отбрасываемых огарком оплывающей свечи на подоконнике чуть приоткрытого  окна?  Почему  это так случается - то, что вечером казалось тебе искрящейся сказкой, наутро неизменно оборачивается грубой реальностью?

И для чего мы с ней бредем вдоль этого ненавистного караванного пути в бредовом мире,  не зная ни начала, ни конца этого путешествия, ни, главное, цели? Ведь, сколько я себя помню, все было точно так же - караванный путь под ногами и грубая  реальность рядом. Да, менялись попутчики, знакомые и незнакомые, любимые и нелюбимые, враги и доброжелатели,  перемешивались в сатанинском калейдоскопе города, реки, поля, леса, горы, саванны, пампы, пустыни, джунгли, степи, но неизменным оставались лишь мы. То, что кто-то когда-то назвал моим именем, грубая реальность и караванный путь, утоптанный бесчисленными сонмами таких же, как и я, бредущих к недоступной цели.  В надежде, призрачной и тщетной, достичь Замка в облаках, побывать там на Поминках по Финнегану и расколдовать Звезду Камастру. И  кто-то  погиб  в бескрайних песках знойной пустыни, кто-то заблудился меж грифельных досок.  Одного  съел  ягугур,  а другого расстреляло Дитя Войны. Но все они, глупцы, безумцы и упрямцы,  идут, плетутся, тащатся и ползут, нюхая пон и кушая хрен, все дальше и дальше. 

И невдомек им, ох, невдомек, что грубая реальность, что идет с ними рядом, пихает их в зад и плюет в лицо, точно так же шла рядом с их родителями и прародителями,  а когда они умрут, точно так же будет сопровождать их внуков и правнуков. Потому что все мы смертны, а грубая реальность - нет. И мы безропотно согласились на то,  что она может издеваться над нами как хочет, а нам остается лишь молча терпеть ее выходки, надеясь, что наступит тот миг,  когда с небес к нам спустится Замок в облаках, мы прыгнем в него, оставив грубую реальность далеко внизу, и улетим высоко-высоко,  туда, где, почти вровень с обителью ангелов в ослепительно-черном небе огромным рыжим шаром светит звезда.  Непередаваемо прекрасная звезда, что зовется чудесным заклинанием - Камастра.

И я закричал. Закричал я, и небо содрогнулось:

     - Что ты такое, Камастра?

Мир свернулся и перестал существовать.

И в наступившей пустоте был мне ответ:

     - ЛЮБОВЬ.

Далее: http://proza.ru/2022/07/04/1030