О ведре молока и о человеческом сердце

Блажен, иже скоты милует.
– Книга Притчей Соломоновых


Было это давным-давно. В тридевятом царстве, в милом сердцу государстве – по имени Детство!

Гостила я, маленькая, в глухой далекой деревеньке. С одной стороны – непроходимый темный лес. С другой – луга и пашни. Зверья в лесу было видимо-невидимо! И лисы, и зайцы, и дикие кабаны порой в деревню наведывались. А больше всего было диких полевых кошек!

По вечерам я любила наблюдать дойку коровушек. Коровники в деревне строили частично открытыми для проникновения света и воздуха. Стены не доставали до крыши, и на них по вечерам сидело великое множество диких кошек. Жалкие, худые, пугливые – они, преодолевая свой страх перед людьми, стекались в деревню на запах парного молока! Затаив дыхание, следили за дойкой коров, как за неким священным действием.

Глаза кисурок в полутьме коровников горели, светились прямо-таки мистическим огоньком. Зрелище захватывающее! Чего они ждали? – Милости! – Кусочка хлеба, смоченного в молоке! И кошачьей бы душеньке открылся рай! Но милости не было. «Кровь бесовская!» – ворчали хозяйки на кошек.

Жизнь в деревне течет совсем по другим законам и правилам, нежели в городе. Она более сурова. В ее основании – труд и бережливость. А сентименты? Это блажь! Роскошь! 
 
Хлеб в деревне женщины выпекали сами. Обращались с ним бережно. Лишних кусков после трапезы не оставалось. Молоко тоже расходовали экономно. Одна коровка кормила два-три дома. Поэтому хозяйки не привечали мурлык. Да и при всем желании, мыслимое ли это дело – прокормить ораву голодных диких кошек?

Кисурки, надо отдать им должное, держались скромно, без намека на агрессию и на захватнические действия. Они просто вдыхали пары молока, в предвкушении несбыточного чуда.

Мое детское сердце трепетало от жалости к несчастным животным, но что тут можно было поделать? Ведь я и сама себя чувствовала тогда нахлебницей в доме у деревенской родни. В хозяйстве от меня было мало проку. Городская девочка, проводившая время за учебниками и за пианино – я оказалась совершенно не приспособленной к деревенскому быту, панически боялась ужей, мышей и лягушек, утомлялась от работы на огородах, не выдерживала солнцепека.

«Ууууу… Москвичка избалованная!» – шипела на меня родня. За отсутствие деревенской хватки полагалась кара – лишение еды. Нелюбимая, неприкаянная и голодная – я сама в ту пору походила на запуганную, дикую кисурку: бродила по деревне с книжкой, читала, размышляла, а ночью видела во сне свою обычную городскую еду – макароны с сосисками. Да, было… было…

А чудо все-таки произошло! Получив внеплановый недельный отпуск, в деревню нагрянула моя мама! Пылкая и деятельная, она быстро оценила ситуацию! До отвала накормила дворовых собак, а затем купила ведро молока, и… для диких кисурок отворились врата рая! Нет, то был не сон! А настоящее, парное, только что из-под коровушки, теплое молоко, с размоченными в нем кусочками хлеба. Мечта стала реальностью!

Разомлевшие от еды, собаки впали в дрему, и отказались нести свою собачью службу – брехать на прохожих. «Ууууу… Москвички избалованные! Кобелей нам перепортили!» – обижалась на нас с мамой деревенская родня.

Кошки лакали молоко, как бы еще не смея до конца поверить в реальность происходящего. Они так внутренне сжались! Напряглись, напружинились, словно балансировали на узком канате между двумя мирами: видимым, прагматичным, жестким – и невидимым, где цветет милосердие и рождаются чудеса.

В день нашего отъезда, провожая нас с мамой, собаки и кошки подняли нестерпимый вой! «Вот ведь, уезжаете! – сыпались упреки – А зверье-то уже затосковало! Эх, зачем только вы их кормили!» «А затем! – отвечала мама. – Затем, что мы не могли иначе!»

Действительно, человеческое сердце часто живет своей жизнью: любит и болит, жалеет и милует, не сообразуясь с доводами рассудка. И в том – одна из величайших тайн Божьей Премудрости!

Как знать! Может быть, где-то в пределах незримого, на весах Божественного правосудия встанет то самое, давешнее ведро с молоком для голодных кошек. Спросит Господь на Великом суде братьев наших меньших: «Видели ли вы на земле милость от людей? Можете ли свидетельствовать?» И жалкие, пугливые кошки из глухой деревни, когда-то накормленные нами, встанут перед Господом и ответят Ему на едином вселенском языке: «Видели, Господи! Свидетельствуем!»