Когда меня не было

Через пять минут я выйду из дома под мокрый снег, на весенний асфальт. Но за это время мне нужно поймать волну, которая несет меня по жизни последние два года невесть куда. По утрам мне снится бескрайний океан, огромные волны. Горизонт затянут туманом. Я ставлю на проигрыватель "Радио Африка». Кто бы мне сказал пару лет назад, что я смогу купить пластинку Аквариума в советском музыкальном магазине? Я не поверил бы. Перестройка в действии. Понятно, что альбом этот давно записан у меня на кассете. Но у пластинки совсем другое качество звучания, и последние две песни не обрезаны. Я кручу ручку громкости до упора - весь дом должен слышать, как мне хорошо. И прослушав "Я вызываю Капитана Африка", замираю как под гипнозом под первые звуки "Рок-н-ролл мертв".
Совсем не надо знать все слова этой песни, чтобы понять, что речь не только о музыке, и конце музыкального стиля, но о смерти и борьбе с ней, о верности себе и потере друзей и близких, которые вдруг почему-то перестают тебя понимать. БГ все время говорит со мной теми словами, которые могли возникнуть у меня, но у него возникли раньше. Говорят, он слизал эту песню у Марка Болана, но мне кажется, у него получилось гораздо лучше. С "Радио Африкой" в ушах, с радиопомехами и писками морзянки, я вываливаюсь из парадной.
И вот, пока иду, оставляя на снегу следы, то думаю, что донесу эту музыку прямо в мозгу, а когда захожу в дом, она прекращается. После лежим с Ларой под одеялом, и она говорит внезапно: Сережа, возьми меня замуж! –
Это вопрос или предложение?,  - отвечаю я дурашливо, почти механически, а тем временем думаю:  что это значит? Она залетела? Но ведь близко знакомы мы месяц всего…
- Скорее, предложение, - загадочно говорит Лара, и, кажется с минуту, что шутит. Я поворачиваюсь к ней и долго смотрю в ее серые глаза. Там – туман и печаль. В сущности она – восьми-клас-сни-ца-а-а, и я до этого момента не воспринимаю ее вполне серьезно. Все это – игра. И все же я вдруг чувствую, внезапно, по концентрации электричества в комнате, что здесь происходит что-то.
Я начинаю поспешно одеваться. Вещи разбросаны по ковру, как будто накануне случилось кораблекрушение.  У кресла синеют Ларины джинсы Levis, в паре шагов от них – мои индийские Avis. Натянув джинсы, я спрашиваю: Ты серьезно? Зачем тебе это нужно?
Она говорит, что хочет стать независимой от родителей, чтобы отчим не спрашивал у нее, что за молодые люди к ней ходят, жить где-то не здесь, чтобы кто-то сильный ее защищал, и вообще хочет уйти из школы и жить свободной жизнью, слушать музыку, писать стихи…
Поскольку среди всех пожеланий не прозвучало то, чего я опасался, я выдохнул и стал натягивать рубашку. Проходя мимо серебристого JVC, ткнул кнопку и заиграл Стинг.
- То, что между нами – это не любовь, - сказал я, и замолчал, слушая музыку, и услышав в своих словах цитату Цоя.
- А что же это? – спросила она с каким-то детским удивлением, и в серых глазах появились слезы. Этого только не хватало. Когда плачут женщины, или пусть даже девочки, меня охватывает паника. Мне хочется смыться, потому что я не хочу быть причиной чьих-то трагедий.
- Ну просто это отношения межу парнем и девушкой, как бывает… в кино например, - говорю я первое, что приходит в голову. И тут же ощущение, что все происходит как в кино, захватывает меня. Я как будто ухожу в сторону, как человек невидимка, оставляя на месте манекен самого себя.
- Ты мне нравишься, и мне нравится быть с тобой, нравится, что ты пишешь и понимаешь стихи. Я могу читать тебе свое, и Белого и Гумилева, и это лучшее, что у меня есть. А помнишь, Гумилев написал: лучшая девушка дать не может больше того, что есть у нее. И это – ты сама – лучшее.
А про себя я думаю – вот ведь как красиво излагаю, - как истинный новый романтик. Пошляк вроде Новокшенова сказал бы, что просто заходил потрахаться…
Вообще, как ты себе это представляешь? Мы будем жить у меня, в однокомнатной квартире? На что? С каждым таким вопросом я чувствую себя каким-то подлецом, и потому хочу скорее замолчать.
На мою длинную тираду Лара не отвечает ничего. Видимо, она ждала не этого. Встречного предложения что ли? Блин, как все это глупо…
- Вот Дима стихи не любил, - он любил меня, - произносит она, наконец. Тем временем, пока я не смотрел в ее сторону, она натянула джинсы и серый свитер. Теперь мы совсем не чувствуем никакого тепла и близости друг относительно друга. Само упоминание о Никодиме, ее бывшем, злит меня.
Хотя, то, что она сказала, наверное, правда. Но я не хочу это признавать, хотя мне должно быть все равно, мне хочется ее разочаровать, разозлить?
- Знаешь, чувак, который хвастался друзьям, что кинул пять палок вот той семикласснице, когда мы стояли на школьном крыльце, врядли сильно тебя любил, - говорю я, будто в кино. Но наяву молчу. Кай уже сложил на стекле слово "вечность" и для того, чтобы увидеть время года, а я итак знаю, что на улице март, нужно дышать на стекло. Тогда среди узоров и готических букв образуется глазок. Заглядываю туда, и вижу двор внизу - весь в инее.
- Давай позвоним Доброву и пойдем гулять в Озерки, - предлагаю я, потому что только мой приятель может разрядить эту сгустившуюся атмосферу, и избавить меня от продолжения неприятного разговора. Тут же выхожу в прихожую и набираю телефонный номер Доброва. По счастью он оказывается дома.
 – Коля, мы тут с Ларой хотим прогуляться в Озерки. Бери фотик, и пойдем с нами, если тебе не влом.
Коля Добров – наш классный фотограф, и все следы, которые останутся от нас в истории, точнее на негативе, все лица и гримасы, останутся благодаря ему. Мы спускаемся на улицу – там по мартовски морозно. Где-то в подвале мерзко кричат коты. Лед скользит под ногами, дорожки раскатаны. А кирзачи, которые я стал носить по моде здешних гопников, скользят еще больше.
Добров направляется к нам на встречу с фотоаппаратом на ремешке, и со скептической ухмылкой на лице – так он смотрит и на учителей в школе, и на гопников на улице, и на нас – своих приятелей. И только глядя в объектив, он делает серьезное выражение лица. Он подходит к нам, мы пожимаем друг другу руки, обмениваясь ничего не значащими фразами, а Ларе он говорит просто: привет!
- Кстати, - обращается Добров к Ларе, - я напечатал твой портрет! И вынимает из внутреннего кармана желтый бумажный конверт. В нем целая пачка фотографий. На двух из них Лара с распущенными волосами и туманным взглядом, направленным куда-то в сторону от объектива.
И это правильно, потому что люди обычно напрягаются при фотографировании, и взгляд на фото у них какой-то безжизненный или безумный. Чтобы они получались как в жизни, их надо застигать внезапно, когда они не смотрят, не обращают внимания на фотографа.
Ты очень хорошо получилась, - говорю я, рассматривая фото Лары, - а когда это было?
Это было, когда тебя не было, - отвечает Лара.