Предпоследнее, гл. 6

11


- Знаешь, Мичлов, история делается не массой, она зарождается в какой - нибудь безумной голове, там, где есть «скрытое». И далее, это уже нельзя разъяснить, далее - это носится по ветру.
Сама природа, невесть коим образом, увлекается новаторской идеей. И ничего уже изменить нельзя будет. Меня волнуют наши отношения не как сексуальные, а как ювенильные, нетронутые никем, только мы знаем, что однажды сделали друг для друга, ты - унизив, но поднимая меня саму над собой и делая крепче, смелее меня, я - пожалев тебя теперь.
Мы - квиты и ещё бережём честные воспоминания, а знаешь, как мало в мире  ёмких, понятных отношений. И то, что ты инвалид, может быть, так нужно было мне и тебе судьбой...
- Инна, ты желаешь меня видеть послушной куклой?
- Что ты, Саша!
Инесса положила на плечо голову, на губах ее усмешка, а Мичлов не сводил глаз с этой усмешки. Он понимал, что попал в точку, но не хотел договаривать.
Она резюмировала, бросая беглый взгляд на него:
- У тебя свой иммунитет, а у - меня свой. Вот, что хотела сказать.
- Почему, когда мы встретились тогда, на улице, когда я стоял с чёртовой банкой под навесом, ты назвала имя Степана? А потом ещё раз упомянула, что с ним было то, что со мной не стало? Почему?
- Хм.
Помолчала.
- Степан пересёк черту порядочности.
- Что с ним?
- Ты хочешь знать, что я с ним сделала? - Инесса сверкнула глазами, интригуя. 
Мичлову вдруг снова стало «87» и образ карлика в длинном пальто тот, который выходил из номера вместо девушки.
- Ты хочешь знать то? - переспросила Инесса. Мягкая ирония.
Мичлов кивнул, подбородок дрогнул. Инесса рассмеялась.
- Не выдержал твой Степан жизни у меня, уехал обратно на свою улицу, побираться дальше уехал, на сво-ободу-у-у! - пропела Инесса, смахивая от губ последнюю тянущуюся гласную.
 - Но хоть жив?
- Что значит жив? Жив. Я его не убивала. Ещё чего!
- А он... - Мичлов хотел спросить «не карлик», и подумал, что все же это как-то  связанно здесь должно быть.
- Жив, жив, здоров. Через три квартала отсюда, можешь глянуть, сидит с садовым ведром, клянчит. Инвалидишко. Только ты теперь - при работе, уважении, а он - при сутенёрах с красными эдакими носами. В общем, понимаешь. Эго натолкнулось на самое себя. И мы хорошенько, да, хорошенько однажды повздорили. Короче, прогнала я его. Страшная я, не хорошая я женщина.
«Кошка абсолютно искренна: человеческие существа по тем или иным причинам могут скрывать свои чувства, но кошка — никогда», - вспомнил Александр старика Хэма, которого цитировал взводный.
Инесска ещё не знает, каким качеством «сокрытого» владеет Мичлов.
Ещё не знает.
Это  пока военная тайна...
***
Он подъехал к номеру "87", огляделся.
Никого.  Десять утра.
Некоторый процент жильцов отсутствует по разным причинам: устраивают дела, завтракают, пропустил ранний час - валяются в постели.
Мичлов прикоснулся к шершавой поверхности филёнки "87" и легонько побарабанил пальцами. Тишина.
Он не мог до бесконечности и даже пяти минут пробыть на одном месте, ему нужно было исчезнуть из коридора: кто – нибудь да что-нибудь появится.
Вынул ключи от "87", которые, запасные, выдал ему вахтер для проверки помещения.
Да это было в компетенции охраны.
Он не спешил сунуть ключ, он должен был знать  точно – присутствует ли кто сейчас в номере?
Поразмыслив, стукнул деревянной грушей по полотну двери.
Ему послышалось? Оттуда ответили?
Постарался прижаться ухом.
«Эй!»
Он откашлялся, открыто и громко. Теперь  и в соседних номерах послышалось беспокойство.
«А это совсем не желательно».
 Мичлов сунул ключ в скважину "87", но предварительно:
- Извините! Я должен проверить... Безопасность...
Тишина.
Он решительно провернул ключ в скважине. Легонько дёрнул за ручку, дверь приоткрылась.
Оттуда пахнуло парафином и каким-то аром маслом. Мичлов въехал в номер, прикрывая за собой дверь.
Ничего особенного.
Ясное окно, прикрытое штатными занавесками, чистый белый подоконник, журнальный столик, кровать, а в конце комнаты, у стены - длинный двухметровый ящик, напоминающий гроб, накрытый крышкой, только несколько иной формы, - параллепипед, и ярко обклеенный какой-то бутафорией, серебряная лента, окаймляющая ящик ровно посредине.
«Может быть, в этой комнате ад «скрытости»? Нет, правда – Ад, - подумалось Мичлову, находящемуся ещё под впечатлением беседой с Инесской.
«Нет любви? А и не нужно. Вот - вся любовь!»
Мичлов качнул вперёд.
Оглядел ещё раз комнату на наличие чего - нибудь особенного, подозрительного.
«Кучка одежды за шкафом, зачем-то», - отметил он.
Одежда такого же разнообразного цвета. «Разношёрстная». Настолько разнообразна, что временами казалось это куча – не куча - набор каких-то цветных лент, перевязанных коим-то образом друг с другом.
Он бросил взгляд на обувную полку и увидел те самые туфли на длинном каблуке, те самые, которые видел на карлике и подобного размера ещё пару лёгкой обуви, ниже - ботинки.
«Значит, они могут быть дома?» - осенило Мичлова, и по волосам пробежал сквозняк.
Но комната пуста и из ванной открытой - ни звука.
Он дал ещё вперёд, желая убедиться, что в полураскрытой туалетной комнате, правда, никто не прятался.
Остановился, понимая, что действовать нужно диаметрально не так: не стоит присматриваться, выискивать что-то. Нужно производить уверенные движения. В конце концов, он тут не вор.
И если теперь кто - то появится, это может сильно напугать их обоих - две стороны, его и, например, карлика того или девушку.
Мичлов поглядел на ясный дворцовый свет, льющийся из окошка.
Источник успокаивал, настраивал на хороший лад.
Мичлов качнул колеса в направлении ящика, одновременно заглядывая в  сторону отпёртой ванной комнаты. Добравшись до ящика, он приложил руку к боковине его.
Ящик стоял на двух стульях.
Почему он и напомнил сразу Мичлову гроб.
Ящик был обит ситцевой цветной тканью некоторыми разнообразностями. Что-то в стиле обработки даже было забавным: практически не повторяющиеся лоскутки, а посредине, как уже говорилось, серебристая широкая полоса.
«Артисты, да и только».
Он переложил руку на эту полосу.
Это была полоса из тонкой алюминиевой фольги. Теперь он понял.
На ней в некоторых местах отчётливо - отпечатки пальцев, но все же чувствовалось - кто-то старался редко прикасаться к этой полосе, оберегая ее, видимо, так как в одном месте тот кто-то тщетно пытался стереть нечистые следы на ней.
Мичлов провёл пальцем по тонкой линии раздела корпуса ящика и крышки его. Ногтем постарался подцепить гробовую крышку, приложил усилие, - крышка была лёгкой и поддалась тут же.
«Вот где «сокрытое» - истинно!» - успел подумать Мичлов и, сунув пальцы в промежность ящика, поднял крышку.
Что произошло дальше? Крышка с грохотом свалилась на пол, и это ещё более усилило то, что Мичлов увидел в гробу.
Ровно наполовину его, в верхней части лежало тело, сложенные руки крест накрест на груди помятой рубашки, и восковое, совершенно бледное, неживое лицо.
Но это лицо точно принадлежало некогда живому человеку!
Или теперь живому человеку.

Охранник видел, как по нему протянулась линия недовольства.

И это лицо было седовласой ведьмы...
Он всматривался в каждую чёрточку ее, и не мог не заметить, как тонкие ноздри  мумии вздрогнули.
Мичлов подался назад, коляска как - будто налетела на что-то позади, подалась и перевернулась. Перевернулась, перебрасывая через себя инвалида.
Мичлов перелетел своё обывательское место. Снизу вверх на него домиком упало кресло, обмякла и скатилась ковриком седалищная тряпка ему на глаза.
Он пополз прочь, тянучи под собой ковёр и тот собирался волнами  под его подбородком.
Мичлов подтянулся на руках. Краем глаза померещилось, что из чудесного цветастого гроба выглядывало тело, лицо ведьмы и смотрело на него.
Разодрав один палец в кровь, Мичлов карабкался изо всех сил к выходу. Ему удалось пересечь порог "87" и выползти наружу. Он ударил в дверь позади себя ногой, замыкая ее, пополз дальше, больно царапая руку плоскостью ключа от "87", крепко сжимая его в ладони.
Наконец, остановившись между соседними номерами, убедившись, что никто так и не появился в коридоре, он перевёл дух, вытянул платок из брюк, отёр пот с лица.
Сердце, атрофированные ноги ожили - он чувствовал в них болезненную опасную негу, словно отсидел их, а стоило им отлежаться, может быть, стоило б подняться.  И он встанет на них и побежит отсюда прочь.
«Чудо, может быть какое?»
Дверь "87" распахнулась.
Мичлов мгновенно прилип спиной к стене, как - будто это могло спасти. Из номера никто не появился.
И вдруг из "87" выкатилась коляска. Выкатилась таким образом, как - будто б ее кто-то вытолкнул. Коляска крутнула башмаками колёс нелепо, замерла.
Дверь после этого  захлопнулась.
«Где жила Берта и ее мама, - подумал он, - ответа на удар не последовало от коляски. Значит, их не было дома».
Мичлов подтянулся, присел, выставив ногу вперёд. Ещё долго сидел, прижавшись к стенке, соображая что-то, пока в коридоре не появился Ион. Бельевщик помог ему взгромоздиться на кресло.
Мичлов молчал на все вопросы, отводя всякий даже намёк на то, что могло произойти с ним в связи номером "87", что видел, что пережил он.
Мичлов желал довести дело самостоятельно и он, как никогда почувствовал это нечто то «скрытое», скрытое в себе, о чем говорили с Инессой, рождённое теперь заново.
«Скрытое», затаённое, заострённое, двойственное, желающее выжить непременно, индивидуальное, тайновидное, эгоистическое,  теперь наверняка  в себе существующее - это он представил себе так, и поклялся проявить сие на свет Божий, просушить, чего б это не стоило!
«Историю человечества, как самую примитивную историю твоих же соседей, - вспоминал он слова Инессы, - делает не масса, не народ какой-то. А какая-то тут и здесь находящаяся оголтелая голова, внушившая сама себе, развившая тоже самое, - внушённое, поселившая в себе однажды какую-то неформальную, ненормальную  мысль. И дарящую теперь налево и направо от всею себя, от всею своею души, напролом, от всего своего радостного сердца близким, что пришло ей. Так делается история...»
- Чего ты, дружище? – не отставал Ион, тревожась не на шутку состоянием бывшего вояки, доставляя Мичлова в его комнату.
Он не мог не заметить, как Мичлов пытается, скрипя зубы, совладать со своим вулканически трясущимся телом, глазами, выражающими нечто непонятное, - не сокрытый ужас, волнение, коснувшееся глубин нервов.
Ион закрыл за собой дверь комнаты Мичлова, сопроводив его на кровать, удаляясь временно, отпуская ручку двери снаружи, останавливаясь и вытирая совершенно  вспотевшие  ладони о собственные брюки униформы, - произнёс:
- Значит, и он это увидел…