По натянутой струне Гл 15. Дело N

Глава 15. Дело N…

Крепко пожав руку Пустовалову, и сказав до свидания, Готлиб вернулся в машину. Нет, не пойдет он к диспетчерскому вагончику, около которого собралась толпа ожидающих вылета людей, представителей той самой комиссии, прилетевшей в их захолустье из столицы трансгаза. Столицы, слово то какое? Комсомольский, это такой же небольшой поселок, как две капли воды похожий на их Казымский. Вернее – Казым.

А чего сейчас ему хотелось, не знал. В голове пусто. Почему? Да как все надоело! Все, все, что происходит вокруг. Все! Идти домой тоже не хотелось? Напиться? Нет, нет, глупости! Да ничего не хотелось. Ничего!

- Вам куда? – спросил у Готлиба водитель.

- Туда же, - буркнул он и, сдавив кулаки, напряг мышцы в руках.

Нет, холода он не чувствовал, а только какое-то непонятное безволие, досаду. Ну кто его просил бросать Волгоградскую область и ехать сюда в Сибирь? Кто?

«Кто? Кто? Кто-о, дед Пихто!» - и вдруг, почувствовав боль в мизинце, пришел в себя. 

Закрыв глаза, облокотился головой в стекло двери. Машину трясло, но теплая лисья шапка, благодаря своему толстому меху, смягчала эти удары. Не заметил, как и провалился в сон.

- Вас высадить у больницы? – тряс Готлиба водитель.

Но последних слов Майлер и не расслышал, попрощавшись с водителем, вылез на улицу, и тут же, получив хороший прямой удар в нос с глоткой морозным воздухом, стал приходить в себя. Где он?

Понял это не сразу, только через некоторое время, стоя и смотря на горевшие окна в больнице. И что еще отметил, в голове у него бардак, словно после сильного похмелья.

Нет, нет, он не пил, видно надышался дымом, а может давление подскочило. В последнее время он уже не раз сталкивался с таким состоянием в голове. Скорее всего забились сосуды. А может прийти домой и залпом осушить бутылку водки и завалиться спать?

«Где я?» - осмотрелся по сторонам, прочитал освещенную вывеску у входа в здание:
«Больница», и только сейчас до него дошло, где он находится.

А куда идти? Направо? Нет, нет, там набережная реки Казым. Нужно идти налево, и только налево, а потом направо, по длинной улице, вьющейся между вагончиками, километра с два не меньше. Только так. А можно и подрезать эту дорогу, пойти левее, через клуб. Ускоряя шаг, думал Майлер. Думал, значит, приходил в себя…

- Готлиб Яковлевич, Готлиб Яковлевич…

Майлеру показалось, что его кто-то окликает. Показалось, наверное, так как под его ногами слышен только сильный хруст снега. А что именно так и происходит, в этом он точно не ошибался, как и в том, что носкам его ног становится очень холодно.

- Готлиб Яковлевич, - кто-то сильно схватил его за локоть и немножко потянул назад.

Хотел было с силой выкрутиться из этих тисков, но не удалось. Человек, который его останавливал, забежал вперед и перегородил ему дорогу.

- Готлиб Яковлевич, вы что глухой? Или пьяный?

И только сейчас до Майлера дошло, что какая-то женщина с силой его остановила, что-то требуя.

- Да, - встряхнул он свою тяжелую в висках и затылке голову. – О, это вы, Муза Ивановна?

- Нет, не Муза я, а Елизавета. Вы меня, Готлиб Яковлевич вечно с кем-то путаете.

- Извините, - улыбнулся Майлер, - вы же ведете сольфеджио в клубе, значит муза.

- Не сольфеджио, а кружок по пению - в школе, на пол ставки, а так работаю здесь, в клубе, занимаясь, ну почти тем же.

- Ну, я же говорю, Муза! - Настаивал на своем, широко улыбаясь, Майлер.

- А еще, если вы помните, я член профсоюзного комитета, заместителем председателя которого недавно избраны были вы. Но вот вас избрали, а вы, сейчас исполняя обязанности председателя профкома, совсем не занимаетесь своими прямыми обязанностями… - начала пилить Майлера эта женщина. И именно пилить, как двуручная пила с неприятным, так не любимым Майлером, нудным звуком ненужных напоминаний…

Но ему не хотелось сейчас перед ней ни оправдываться, ни рассказывать о том, сколько важных мероприятий он провел только за эти последние пять суток. Да она его, скорее всего и не услышит, так как продолжала ему что-то тараторить и тараторить. И голос у нее неприятно протяжный, как у той самой пилы, которая распиливая толстое древесное бревно, и затормаживала в его сучках, издавая протяжную и зычную неприятную песню, как вьюга.

- А знаете сколько накопилось к вам заявлений? Знаете, сколько?

- Каких заявлений? – Наконец уловив смысл этих слов, спросил Майлер.

- А от многодетных родителей, ветеранов труда, от молодоженов, собирающихся расписаться, от больных людей…

- И что? – прикрывая рот рукавицей, попытался сделать более глубокий вдох
Майлер, чтобы быстрее освежить мысли в своей голове.

- Вот я вас для этого и поймала. Идемте, идемте со мною, в клуб, сейчас вам все эти заявления и выложу, увидите тогда… - у этой женщины была не только хватка жесткой, но она обладала и огромной силой в своих руках, не только державших Готлиба, но и тащивших его за собою к входу в здание Дома культуры.

- А сколько времени то? – пытаясь вырваться из ее рук, вскрикнул Майлер.

- Да, до вашей репетиции той пьесы еще часа полтора осталось. За это время все заявления успеете подписать, - протяжно кряхтела «пила», упираясь в жесткие сучья.

В здании было тепло, даже очень.

Почувствовав эту перемену, Готлиб, наконец вырвавшись их хватки Музы, то есть – Елизаветы, стянул с себя шапку, и подставив мокрую голову теплому воздуху, попытался выровнять свое дыхание.

Но Елизавета, смотря ему в глаза, даже на шаг не отступила от новоиспеченного своего вожака.

- Ну, все, Готлиб Яковлевич, отдышались? Дыхните, еще сильнее. Нет, не пьяный. А я уж-то думала, что и вы такой же, как ваш предшественник, алкаш.

- Елизавета, как по батюшке вас?

- А зачем это вам? Я еще молода… - потянув за собою Готлиба, эта женщина, в цигейковой черной шубе, втащила его за собою в одну из ближайших комнат. Далее - к письменному столу, стоявшему в ближайшем углу около окна. – Вот присаживайтесь. Раздевайтесь, раздевайтесь, а то упреете здесь, такая жара, - и начала расстегивать и стаскивать с Майлера куртку.

- Э-э, Елизавета Петровна, - отбиваясь он нее, и пытаясь встать со стула, на который только что усадила его эта бой-баба, воскликнул Готлиб.

- И не Петровна я, а Васильевна. И не думайте убежать отсюда, Готлиб Яковлевич, а то сейчас начну кричать и скажу всем, что вы приставали ко мне!

- Этого только еще не хватало, - наконец пришел в себя Майлер.

- Вот, вот, и не уйдете отсюда, пока не подпишете все заявления, - шлепнула огромной папкой об стол Муза Петровна, то есть, Елизавета Васильевна.

- Это правда, что ли? – наконец пришел в себя Майлер.

- А я вам, о чем талдычу. Вы чего, глухой, что ли? – занудно с повизгиванием пищала пила.

- Фу, а чай у вас есть-то, а, Елизавета Васильевна? А то с утра у меня так и крошки не было во рту.

- О-о, наконец-то заговорили, - широкая улыбка на немножко полноватом лице немолодой женщины, заиграла по щеках красными оттенками. И этой «молодой» женщине на вид было уже далеко не двадцать – двадцать пять лет, как просила. – Сейчас включу. Мне вон на днях посылка от мамки пришла с сухарями. Да не простыми, а с маком и изюмом. У нас там дома, целая фабрика, всю Россию кормит…
Готлиб, сняв с себя шапку, и положив ее сверху на лежавший в углу свой ватник, потирая мокрый от пота лоб, осмотрел помещение.

- Вы пока это, Готлиб Яковлевич, вот заявления смотрите. Сейчас про каждое из них вам буду рассказывать. Вот, - и сунула ему в руку папку, на которой большим типографским шрифтом был написано «Дело N…»

С кипятильника, опущенного в двух литровый бутыль с прозрачной водой, начали исходить мелкие пузыри.

- Вы не туда смотрите, Готлиб Яковлевич, - вновь приторно, с нудными оттенками звуков, запела пила. – Сюда смотрите. Вот это заявление от Трубиных. У нее на днях четвертый сын родился. А она недовольна, представляете? Вон сколько у меня муж просит сына, а стругает только одних баб. Три дочки у меня уже.

- Так обменяйтесь с Трубиной, - тут же нашелся и посоветовал Готлиб.

- Вот мужики, да все вы только и любите одно – поиздеваться над нами, бабами. Вам с Анжелой то везет, мальчик и девочка у вас…

- И все-то вы знаете, - улыбнулся Майлер…

- Так с чая начнете или с подписей? – не спускает глаз с Майлера Муза, то есть Елизавета Васильевна.

- А мне то, что нужно, только подписи поставить?

- Да хотя бы их, родимые, а дальше уж я сама там напишу число, и заключение профкома.

- И что же просит эта семья? – подняв исписанный лист, смотрит на пристающую к нему женщину, Готлиб.

- Так помощь материальную им нужна и место в детском садике. У нее уже третьей дочке годик и два месяца как исполнилось. Уже можно в ясельную группу сдать малышку…

- И какая здесь проблема?

- Так садик новый еще не открыт, а вот Наталья Михайловна Смирнова, наша многодетная мать, может ее взят к себе в группуь. Ну, помните, наверное, ее. Вы же сами в позапрошлом году пробивали ей две двухкомнатные квартиры в доме, чтобы они были вместе. А она в ней открыть частные детские ясли.

- А-а, помню, помню. И что? – поморщился Майлер, смотря на эту женщину-пилу.

- Так, доплачивать за это нужно, да количество продуктов увеличивать, коечку с бельем выдать и так далее, и так далее. Думаете все так просто?

- Где мне расписаться?

- А вот здесь, - и Елизавета Васильевна указала вниз листа.

- Следующее заявление, о чем? – спросил он.

- Да такое же. У нас есть еще одна многодетная семья, тети Полины. Ей уже под пятьдесят, а все не уймется – шестого родила. Ей нужна квартира.

- Оп-па, - невольно развел руки Готлиб. – А, где живет ее семья, в вагончике?

- Да, что вы, в вагончике, в двухкомнатной квартире на Садовой улице, на втором этаже деревянного дома… Да вы помните ее, еще в прошлом году выбивали ей эту квартиру, она же ваша, с какого-то там цеха. Крановщица или уборщица, не помню точно.

«Вот так история», - напрягая память, попытался вспомнить эту историю Готлиб, да что-то никак не мог.

- Да ей-то в принципе по закону не трехкомнатная, а четырехкомнатная квартира положена, - продолжала разъяснять Елизавета Васильевна. – Но таких у нас не строят, это раз. В деревяшке она жить не хочет, а только в новом доме, в каменном.

- А я-то, что, против? – придвинув к себе поближе заявление этой женщины, и поставив большую подпись, Готлиб вернул его своей помощнице.

- Вот и я о том же, - поддержала Готлиба Елизавета Васильевна. – А теперь вот самые простые заявления. Здесь четыре наших работника просят выделить им разную мебель. Вот, смотрите, Сидоровы просят шифоньер трехстворчатый с двумя кроватями для своих детей. Они по очереди первые стоят, но то, что они просят есть в соседнем ОРСе, а те, чтобы обменяться, просят в нашем кухонный гарнитур.

- И в чем проблема? – поморщился Майлер.

- Так ни в чем, подпишите и завтра же все сделаем.

- А при чем здесь, извините, профсоюзная организация? – Готлиб развернулся лицом к сидевшей напротив него Елизавете Васильевне.

- Так начальник в больнице, а ваша подпись обладает такою же силою как его.

- Вот тебя и бардакс! – невольно выкрикнул, стукнув по столу кулаком, Готлиб.

- Ой, ой, да вы же сами два года назад с трибуны об этом кричали. Что нужно людям выдавать мебель с разрешения профсоюзной организации, а то орсовики всю мебель налево спустят…

Готлиб про себя уже не раз перекрестился: только задаешь вопрос этой Музе, а она тут же, как флейта с трубами разных мастей подхватывает его и превращает чуть ли не в полномасштабную оперу.

Когда он подписал последний лист, Елизавета Васильевна тут же заголосила как волчица:

- Ой, а времени то сколько, Готлиб Яковлевич? Вы куда смотрите, уже половина двенадцатого ночи. Да муж меня прибьет. Ведь я обещала не задерживаться так. А вы мне тут попались на мою голову! Ой, что-будет-то?

Готлиб вскочил со стула, натянул на себя фуфайку и быстрым шагом направился к выходу из комнаты. Но, Елизавета Васильевна, его тут же удержала:

- Вы куда, Готлиб Яковлевич. А я? Я ж недалеко от вас живу. Вы уж меня проведите до дому, а то замерзну. Отведите, - завыла как волчица.

И Готлибу ничего не оставалось делать, как ждать эту строптивую женщину, пока оденется, соберет в огромную сумку свои манатки, разбросанные по столу листы...

- Только смотрите, если мужа встретим, так по-честному ему все скажите, что задержали меня, документы подписывали. Я их с собою понесу… Хорошо?