Дом

Дом

Работа ещё пишется, публикуется частями без редактуры и корректорских правок.

Дом звал. Его тоска и беспокойство передавались и мне. Это мешало. Сейчас мне необходимо было абстрагироваться от волнующего состояния родного крова. Требовались спокойствие и ясность мысли, чтобы общаться со старейшинами, а Дом своими тревожными посылами и вибрациями только выбивал почву из-под ног в процессе важных переговоров, от которых, кстати, зависело и его будущее тоже.
Конечно, я его понимала: столько лет вынужденного одиночества, точнее отсутствия старшей крови в его стенах. И вот, когда, наконец, она уже рядом, Дом ее чувствует, но все равно она не с ним, точнее не в нем...
Недовольный оклик вывел меня из внутреннего оцепенения и мысленного общения с семейным очагом.
Да, сейчас не время отвлекаться. Тем более, что во взглядах и в поведении старейшин скозило даже не возмущение, нет, - неприкрытое презрение от того, что некая мерзкая, заезжая полукровка потревожила их - великих башканов не просто поселения, а всея центра общины под громким наванием Пятиглазие (хотя, на самом деле цивилизованный мир уже давно забыл про это место силы, со течением времени превратившееся в закрытый, неведомый погост).
Впрочем, я и не ожидала теплого приема.
Старейшины не могли по-другому относится ко мне, представляющей, в их понимании, самое низшее существо в иерархии общины, да еще и посмевшей нарушить все мыслимые табу и запреты, установленные их далекими предками.
Грязная, из-за дурной крови, я не только зашла в мужскую часть общинного дома, оставив открытыми волосы, не опустив в приниженном послушании голову перед башканами и глядя прямо в их лица, так еще и позволила себе без разрешения первой начать говорить и, о ужас, требовать от них пустить ее в заброшенный Дом...
Это было вне их понимания. Такое просто не могло произойти в их законстенелой общине, где представительницы слабого пола ценились ниже домашнего скота. Они и были для них безвольными животными, безмолвно выполняющими все их прихоти.
Однако сейчас это невозможное случилось.
Женщина стояла перед ними с гордо поднятой головой, не отрывая взгляда, прямо смотрела на их потемневшие от гнева лица, и выдвигала свои требования - пропустить ее в родовой Дом.
Правда, говоря о родном крове, я умолчала о том, что он уже давно не мой, но старейшины знали это и без меня. Официально, по бумагам, дом уже давно принадлежал другому роду, но... и вот об этом противоречии знали все в оркуге.
Дом не стал родовым гнездом ни для новых хозяев, ни для последующих, кому его перепродавали или же пытались всучить по бросовой цене. Его стены ни в какую не подчинялись чужакам.
Как только Дом продавали, он сразу как-то мрачнел, терял свою горделивость и величие перед стоящими соседскими постройками.
Хотя много ранее, даже те сооружения, что были значительно выше, меркли перед его внутренней мощью.
Он и сейчас оставался прежним и по высоте, и по этажности (новые хозяева просто не успевали все перестроить до того, как сбегали из его стен), но вот былой харизмы в нем не осталось. Он словно похолодел изнутри, превратившись в недвижимый призрак первого рода.
От того люди, в чьих телах кипела чужая кровь, и не могли долго оставаться в его стенах. Их словно выдавливало из мрачных комнат, в углах которых постоянно клубилась тьма, не рассеиваемая даже при работе многочисленных светильников.
Казалось, сам Дом противится пребыванию в нем чужаков и делает все, чтобы они в нем не задерживались.
То забитые ставни сами открывались, стуча по рамам словно старик старой клюкой об землю; то двери перекашивало, да так, что возникший от этого сквозняк выдувал и так не слишком явное тепло из жилых помещений; то в запыленных от времени стеклах веранды, словно фосфорицирующий отблеск из преисподней, проявлялся бледный зеленоватый отсвет несуществующего очага.
Даже кухня -  место силы любой семьи, где собирается все тепло и благоденствие рода, перестало быть таковым. Конечно, территорией приготовления пищи она еще оставалась, вот только глинобитный очаг, собранный неизвестным печником, как нечто среднее между саманной печью и жаровней, стал выбрасывать из широкой трубы едкий дым внутрь помещения. Причем, именно тогда, когда рядом находились люди. От распространяющейся по всей кухне едкой копоти не спасала ни очистка, ни попытки изменить конструкцию печи.

Очаг словно собирал в себе весь нагар, переваривал в своем горячем чреве и выплевывал это горячее грязное месиво газообразных продуктов прямо в неприятные ему лица.
Да, и горнило не давало больше стабильного жара. От того даже простые в приготовлении лепешки из кислого теста, что уж говорить про обрядовый хлеб, или традиционные плоские пирожки, оставались сырыми внутри и прогорклыми от сгоревшей корочки снаружи.
В итоге, упрямый Дом своего добился. Чужаки ушли. Собрали свои пожитки и сбежали, забыв, а скорее побоявшись прихватить, оставшиеся от прежних хозяев, пожитки и скарб.
Долгие годы Дом пустовал. В него не пытались залезть ни бездомные, ни редкие заезжие воры, ни даже беженцы с соседних территорий. Все обходили его стороной. Он словно закрылся от всего мира незримой стеной отчуждения. Десятилетия проходили мимо пока...
Покуда время изменений не наступило с моим приездом.
Правда, сделать это было не просто. И не только из-за закрытых границ для таких, как я. Мешали сомнения и колебания в том, как объяснить, без опасений быть признанной сумасшедшей: зачем мне необходимо попасть в Дом.
И вот спустя несколько десятков лет я все же приехала в это забытое Богом и временем поселение, и даже стою перед старейшинами, свою значимость демонстрирующими высотой каракулевых шапок, и прошу пропустить на участок, уже не принадлежащий, но от этого не переставший быть мне родным.
- Ты!? - почти выплевывая мне в лицо слова, громко просипел старик. – Как только посмела ступить землю Пятиглазия! Поганое отродье великой династии Белого ворона!
Не удивительно, что меня признали, даже не спрашивая: чьих кровей буду. Сила рода бурлила во мне. Знающим понять ее истоки несложно. Сила, как генный год, выдает родство с изначальными ее носителями. И хотя старалась ее постоянно контролировать, но в минуты особо сильных волнений она выплескивалась мощными волнами, создавая незримую защитную сферу вокруг меня. Это не раз спасало в критических ситуациях, коих в моей жизни случалось немало.
Старейшину, что продолжал возмущенно трясти посохом, я не знала, а может просто не сохранила его образ в голове. Все же детские воспоминания со временем поистерлись и скрыли от меня многие лица, живших тогда в этом погосте.
Не отводя взгляда от  старейшины, медленно произнесла:
- Мне необходимо попасть в родовой Дом...
Мои слова, словно, ритуальным кинжалом разрезали плоть напряженного молчания других старейшин. Они громко загомонили, бурно жестикулируя и агрессивно потрясая крючковатыми посохами.  Маски высокомерного равнодушия сбросил каждый. Знать бы, что они говорили… но, к сожалению, родного языка я так и не познала. Да, и некому было меня ему учить. Родным мне стал тот, чьи носители приняли нас и дали возможность на долгие годы скрываться от черных воронов Пятиглазия...
Потому лишь отпустила свою силу, чтобы она надавила на этих стариков, и они все же дали мне право находиться в центре общины и пропустили к Дому. Тот же, словно понимая, что от решения вот этой небольшой горстки высокомерных людей зависит его будущее, стал возмущенно трястись, передавая вибрации земле.
Башканы же в своем ожесточенном споре: вышвырнуть меня с погоста, или все же дать возможность пройти в отчий дом - поначалу не замечали колебаний, но с каждым новым толчком все же стали обращать внимание на изменяющуюся обстановку и в конце концов до них стала доходить причина произошедшего. Правда, как и раньше, во всем обвинили меня.
- Это ты?! Ты! Опять подземную грозу устроила! – гневно возмутился тот же старик, что несколькими минутами ранее потрясал посохом и, наверное, применил бы его против меня, да только фон силы не давал ему приблизиться для этого.
- Не стоит потрясать еще и воздух, - с деланным равнодушием и медленно растягивая слова стала отвечать башкану. – Лучше пустите меня к Дому. Чем скорее я попаду в него, тем быстрее покину ваш нерадушный погост.
Старик ненадолго задумался, после чего прищурившись, с хитрой улыбкой произнес:
- Хорошо, будь по-твоему, но будет одно условие!
Я мысленно усмехнулась. Торгашество всегда было в крови у черных воронов. Однако это было мне на руку. Раз начал выдвигать условия, значит переговорам быть, а там и своего добиться можно с большим или меньшим успехом.
- Ты вернешь нам воду! – почти выдохнул слова старейшина.
- Неужели грязную полукровку допустят до святых источников?! – деланно удивилась я.
Однако с моей стороны это была скорее горькая ирония. Хорошо помнила, что во время ночного побега из Пятиглазия, где меня, еще только вступившую в возраст отроковицы, и мать пытались забить камнями. И ведь только за то, что сила рода открылась во мне, а не в чистокровных отпрысках рода Белого ворона. Вот тогда и произошло сильнейшее землетрясение, повлекшее порчу воды во всех колодцах погоста.
Конечно, после того ведающие и даже приглашенные ученые мужи аж из самой столицы пытались найти новые водоисточники, но питьевыми они так и не стали. Вода везде: и в старых, и в только отрытых колодцах – всегда оставалась мутной и неприятно отдавала тухлым яйцом.
С исчезновением чистых источников в округе жизнь, до того в богатом и крупном селении, стала затухать. Вначале уехали молодые общинники, за ними потянулись и более возрастные родственники. К моему приезду былое многолюдство погоста почти сошло на нет. Остались лишь черные вороны и их окружение, с неимоверным упорством цепляющиеся за закостенелые традиции.
Однако это их выбор. Мне не было дела до их обрядов и быта. Я уже давно стала другой. Мой приезд не являлся попыткой до основания разрушить уклад, не ставшей мне родной, общины. Лишь Дом звал меня, и эту тягу надо было либо искоренить, что говорится на корню, или найти способ изменить силу взаимосвязи.
- Или дашь нам чистую воду, или снова убирайся туда, где до тебя не дотянутся наши камни! – остервенело заорал старик.
- Вы и без меня знаете, что не я стала причиной гибели источников, - твердо сказала, глядя в глаза старцу. – За бесчисленные предательства, как носителя силы рода Белого ворона, коего вы пытались физически уничтожить, так и тех, кому вы поклялись в верности за защиту от коричневой чумы, но спустя время отказались от их поддержки, погосту и назначено наказание. Нет чистоты в помыслах и делах, нет чистоты и в основе жизни – вот его истинный смысл.
Старейшина было открыл рот, чтобы попытаться оправдаться на сказанные обвинения или же напротив наброситься на меня с гневной речью, но я также уверенно продолжила:
- Дослушайте! Не с чувством мести в сердце приехала на родную землю. Нет мне радости от мучительного умирания погоста. Потому все же попробую поговорить с землей и водой. Однако прошу, даже если у меня ничего не выйдет, разрешить побыть в родовом Доме.
Старик задумчивым взглядом посмотрел на меня, потом повернулся к другим башканам, качнул головой, словно ища поддержки своему уже принятому решению, и тихо пробубнил:
- Так тому и быть!
Из мужской половины общинного дома выходила с легким сердцем. Послала мысленное приветствие Дому, попросив какое-то время меня не тревожить, и направилась к железной дороге, огибающей погост с северной стороны. Из редких вспышек ярких воспоминаний, именно, здесь - неподалеку от железнодорожного полотна – прямо на поле находился старейший в погосте колодец-журавль.
Как оказалось, сейчас по одной линии с железной дорогой были выкопаны еще несколько колодцев. Однако смрадный дух сероводорода стоял над каждым из них. 
Продолжение следует.