Дом

Дом

Дом звал.
Его тоска и беспокойство передавались и мне.
Это мешало.
Мне требовалась отстраненность от взволнованного состояния родного крова. Сейчас я нуждалась в спокойствии и ясности мысли, чтобы на равных общаться со старейшинами.
Дом же своими тревожными посылами и вибрациями лишь вносил помехи, в созданный с трудом, холодный и безэмоциональный образ. И это в самом начале важных переговоров, от которых зависело и его будущее тоже!
Конечно, я его понимала: столько лет вынужденного одиночества, точнее отсутствия старшей крови в его стенах. И вот, когда, наконец, она уже рядом, Дом ее чувствует, но… все равно она не с ним, точнее не в нем.
Недовольный оклик вывел меня из внутреннего оцепенения и мысленного общения с семейным очагом. Да, сейчас не время отвлекаться. Тем более, что во взглядах старейшин сквозило даже не раздражение от моего присутствия, нет, - неприкрытое презрение, брезгливость от заезжей полукровки, позволившей потревожить их - великих башканов Пятиглазия.
Да, на этой закрытой для всего мира территории, они были властны решать все. Их воля распространялась на вервь, связанную чистотой крови внутри общины, так что я не ожидала теплого приема. Старейшины не могли по-другому относится ко мне, полукровке. К тому же в их понимании я представляла собой самое низшее существо в иерархии общины – особь женского пола.
И вот это существо посмело нарушить все мыслимые и немыслимые табу и запреты: грязная из-за дурной крови, оставив непокрытыми волосы, зашла в сакральную мужскую часть общинного дома. Более того, не опустившись в покорном поклоне перед башканами и глядя прямо в их лица, позволила заговорить первой, да еще требуя пропустить ее в заброшенный Дом... Это недопустимо!
Да, я сознательно шла на нарушение их устоев, считала это единственным шансом, оказаться услышанной и добиться необходимого мне результата. Требовалось только вывести старейшин из обычного состояния самодовольства.  Силой характера ударить по их мании величия, построенной на самоутверждении за счет простых общинников.
Ведь в миропонимании башканов никто из женщин не смел им перечить. Даже мужская часть общины с подобострастным поклонением относилась к вершащим закон и суд, что уж говорить про бабье сословие, чье положение считалось не выше домашнего скота. Для старейшин существа в юбках являлись безвольными животными, безмолвно выполняющими все их прихоти. Овца не могла требовать – только слушаться, так и женщина: ее удел молчать и быть под мужчиной.
Однако невозможное случилось: перед ними с гордо поднятой головой стояла я и, не отрывая взгляда от их потемневших от гнева лиц, требовала пропустить в родовой Дом.
Правда, говоря о родном крове, немного лукавила. Он мне уже не принадлежал. Домом владели другие члены общины, но старейшины об этом знали, как и о том, что он не стал родовым гнездом ни для новых хозяев, ни для последующих, кому его перепродавали или пытались всучить по бросовой цене.
Его стены ни в какую не подчинялись чужакам, пусть даже они и являлись представителями одной общины.
Как только Дом продавали, он сразу как-то мрачнел, терял свою горделивость и величие перед стоящими соседскими постройками.
Хотя много ранее, даже те сооружения, что были значительно выше, меркли перед его внутренней мощью. Он и сейчас оставался прежним и по высоте, и по этажности (новые хозяева просто не успевали все перестроить до того, как сбегали из его стен). Однако былой харизмы в нем не осталось. Дом словно похолодел изнутри, превратился в недвижимый призрак рода Варуна, потому те, в чьих телах кипела чужая для него кровь, и не могли долго оставаться в его остывших стенах. Людей словно выдавливало из мрачных комнат, в углах которых постоянно клубилась тьма, не разгоняемая даже огнем многочисленных светильников.
Казалось, Дом противится пребыванию в нем чужаков и делает все, чтобы они в нем не задерживались. Забитые ставни сами открывались, стуча по рамам, словно старик старой клюкой об землю; двери перекашивало, от чего возникший сквозняк выдувал и так не слишком явное тепло из жилых помещений; а в запыленных от времени стеклах веранды, словно фосфоресцирующий отблеск из преисподней, проявлялся бледный зеленоватый отсвет несуществующего очага.
Даже кухня - место силы любой семьи, где собирается все тепло и благоденствие рода, перестало быть таковым. Конечно, территорией для приготовления пищи она еще оставалась, вот только глинобитный очаг, собранный как нечто среднее между саманной печью и жаровней, выбрасывал из широкой трубы едкий дым внутрь помещения. Причем, именно тогда, когда рядом находились люди.
От распространяющейся по всей кухне едкой копоти не спасали ни очистка, ни попытки изменить конструкцию печи. Очаг продолжал собирать в себе нагар, переваривал его в своем горячем чреве и выплевывал раскаленное месиво в неприятные ему лица. 
Да, и горнило не давало больше стабильного жара. От того даже простые в приготовлении лепешки из кислого теста, что уж говорить про обрядовый хлеб, или традиционные плоские пирожки, оставались сырыми внутри и прогорклыми от сгоревшей корочки снаружи.
В итоге, упрямый Дом своего добился.
Чужаки ушли. Собрали свои пожитки и сбежали, забыв, а скорее побоявшись прихватить, оставшийся от первых хозяев скарб.
Долгие годы Дом пустовал.
В него не пытались залезть ни редкие бездомные, ни заезжие воры, ни даже изгнанники с соседних территорий. Все обходили его стороной.
Он словно закрылся от всего мира незримой стеной отчуждения пока...
Это случилось в моем сне. Я перенеслась в Дом, точнее на его не по-местному высокое крыльцо. Даже в видении ощущала одиночество и боль от забвения родного крова. Вдруг входные двери открылись, и из клубящейся тьмы внутреннего пространства ко мне потянулись руки, в считанные мгновенья превратившиеся в черные жгуты, накрепко связавшие мое тело с незримым сердцем Дома.
С того времени даже наяву я ощущала постоянный его зов. С каждым годом он усиливался. Меня, словно магнитом тянуло вернуться в Дом моего детства.
Сразу сделать это было непросто. Вначале сомневалась, а надо ли возвращаться туда, где мне не рады. Потом колебалась: насколько разумно объяснить желание попасть в Дом, принадлежащий уже другим людям. Затем произошел развал страны, а вместе с ней установленных границ. Позже закрылись и сами рубежи. Лишь спустя несколько десятков лет я все же нашла в себе силы и возможность, чтобы, пройдя несколько кордонов, приехать в это остановившееся во времени поселение.
- Ты!? - почти выплевывая мне в лицо слова, громко сипел первоприсутствующий. – Поганое отродье великой династии Варуна!
Как только посмела ступить на землю Пятиглазия?!
Даже не спрашивая, чьих кровей буду, он меня признал.
Впрочем, не удивительно. Как только ступила на территорию общины, сила рода во мне очнулась и мягкими волнами стала перетекать по телу.
Знающим понять ее истоки несложно. Сила, как генный код, выдает родство с изначальным ее носителем.
Конечно, старалась контролировать пробуждающуюся энергию, но она все равно выплескивалась мощными волнами, создавая незримую защитную сферу вокруг меня.
Старейшину, что продолжал выкрикивать ругательства и возмущенно потрясать посохом, я не знала, а может просто не сохранила его образ в сознании. Все же детские воспоминания со временем поистерлись и скрыли многие лица, живших тогда в общине.
Не отводя взгляда от башкана и не вступая с ним в препирательства, медленно произнесла:
- Мне нужен свободный проход в родовой Дом...
Эти несколько слов, словно, ритуальным кинжалом разрезали плоть напряженного молчания других старейшин. Они громко загомонили, бурно жестикулируя и агрессивно потрясая крючковатыми посохами.  Маски высокомерного равнодушия сбросил каждый. Знать бы, что они говорили… но, к сожалению, родного языка так и не познала. Да, и некому было учить. Родным мне стал тот, чьи носители дали возможность на долгие годы скрываться от черных воронов Пятиглазия...
Однако это было в далеком прошлом. Сейчас же эти люди не представляли мне опасности. От них лишь зависело воссоединение с родовым гнездом, потому молча пережидала агрессию, чтобы выдвинуть аргументы необходимости своего присутствия на территории общины.
Дом же ждать не желал. Словно понимая, что от решения вот этой небольшой горстки чванливых стариков обусловлено его будущее, он стал возмущенно трястись, передавая вибрации земле.
Башканы в своем ожесточенном споре: вышвырнуть меня с погоста, или все же дать возможность пройти в отчий дом - поначалу не замечали колебаний. Однако с каждым новым усиливающимся толчком устремили взгляд на подрагивающую мебель и утварь. Когда же поняли причину произошедшего, как и раньше, обвинили меня.
- Ведьма! Это все ты?! Опять подземную грозу устроила! – гневно возмутился тот же башкан, что несколькими минутами ранее потрясал посохом и, наверное, применил бы его против меня, да только исходящие волны силы Дома не дали ему приблизиться.
- Не стоит сотрясать еще и воздух, - с деланным равнодушием, медленно растягивая слова, ответила первоприсутствующему. – Лучше пустите к Дому. Чем скорее я попаду в него, тем быстрее покину ваш нерадушный погост.
Старик ненадолго задумался, после чего прищурившись, злобно произнес:
- Хорошо. Будь, по-твоему, но с одним условием!
Мысленно усмехнулась. Торгашество всегда было в крови черных воронов. Однако сейчас это мне на руку. Раз начал выдвигать требования, значит переговорам быть, а там и своего добиться можно с большим или меньшим успехом.
- Ты вернешь нам благословенную воду! – почти выдохнул слова условия старейшина.
- Ха! Неужели грязную полукровку допустят до святых источников?! – деланно удивилась я, но это была горькая ирония.
Точно знала, когда и почему исчезли сакральные ключи: в ночь, когда моя судьба поделилась на до, и после Пятиглазия…
Отец нарушил исконную традицию: в жены брать девушку исключительно из общины. Было запрещено смешение крови с чужаками, но молодому горячему мужчине пришлась по сердцу холодная северянка. Так как родовая сила отцу не передалась, ему простили столь вопиющее нарушение устоев. Дали согласие принять его беременную супругу. Даже позже, когда он пропал, женщине и ее новорожденной девочке разрешили остаться. Только помощи чужачке и ее грязнокровной дочке никто не обещал, потому мы существовали, хоть и в окружении родни отца и мужа, но без поддержки и общения.   
Возможно, так все и продолжалось, но неожиданно во мне проснулась родовая сила…
Обряд вступления в возраст отроковницы проходили все семилетки общины. Это возраст считался их вторым рождением. Только не на физическом, а энергетическом уровне. Мне еще рано было принимать участие в таком символичном выходе из матери, но любопытство подгоняло посмотреть на происходящее.
Пробравшись во двор, вместе с многочисленными зрителями, в первых рядах которых стояли черные вороны, я оказалась на чужой церемонии. Вот только, как потом оказалось, она стала моей личной.
Не заметив, выглядывающую из-за ног взрослых маленькую девочку, старшая в общине женщина стала проводить обряд. В полном отрешении она бормотала что-то ритмичное. Время от времени в такт словам поднимала руки, словно взывала к небу, или вращалась на месте, как крутящийся в танце дервиш. 
Я пропустила момент, когда в ее руках оказался нож и рыженькая пеструшка. С детским интересом наблюдала за склоненной отроковницей, которой покрыли голову темным платком, а поверх длинной юбки надели черный фартук. К проводящей ритуал вернул меня истошный, отчаянный птичий крик.
Старшая в общине женщина, в своем таинственно темном многослойном одеянии и необычном двойном манисто, богато украшенном нитями кроваво-красных кораллов, всегда казалась мне немного магической и от того завораживающей. Теперь же она вызывала лишь первобытный ужас. Женщина с улыбкой удовлетворенного садиста уверенно держала в одной руке окровавленный клинок, а другой крепко сжимала короткую шею с головой курицы.
Последняя, с безумным от боли взглядом, взирала на равнодушных к ее участи людей и с каждым, все более ослабевающим судорожным движением клюва, выдавала стихающие булькающие хрипы. Тело же, обезглавленной и никем не сдерживаемой несчастной птицы, бойко побежало вдоль стройных рядов зрителей. Крупные брызги крови, бьющие фонтаном из открытой раны, падали на людей, вызывая у них довольные ухмылки, словно тем самым они получали благословение.
Я попыталась вырваться из пугающей разгоряченной толпы, но грубым пинком меня вытолкнули к самому краю площадки, вдоль которой стремительно двигалась умирающая птица. Почти у моих босых ног тушка вдруг запнулась и, конвульсивно затрепыхав крыльями, завалилась, обильно окатив стопы последним выплеском крови.
В смятении я стояла недвижимо и не могла произнести ни слова. Только с испугом смотрела на еще недавно живую птицу. Мне казалось, что сама умираю вместе с ней. Сердце сжалось от боли и замерло, еще немного и оно больше никогда не забьется.
Вдруг по испачканной кровью земле пробежала дрожь, концентрируясь у моих ног. Вибрация усилилась, и из самой ее глубины мое тело прошила мощная волна незримой энергии, выбивая дыхание и возвращая пульс. Сердце забилось часто, надрывно. С каждым его новым ударом росло стойкое желание действовать, двигаться, жить. Кровь жаркой волной пробежала по телу, заполнила руки и потом, словно, горячими струями стала невидимо выплескиваться наружу.
От этого незримого фонтана бьющей из меняя энергии затрепыхалась и мертвая птица. Помогая себе ослабевшими крыльями, безголовая тушка с трудом поднялась и на скорченных ногах медленно заковыляла по кругу площадки. Конечно, долго ее движение не продлилось. У ног проводящей ритуал она снова упала. Окончательно застывшая нашла своей конец.
Однако ее короткого «оживления» хватило, чтобы присутствующие на ритуале в страхе отшатнулись от меня. Лишь старейшая, уже не улыбаясь, пристально взглянула в мои глаза. Видимо, что-то узрев в них, медленно подошла и остатками крови из головы птицы решительно нарисовала линию на детском лбу.
Первыми заволновались черные вороны общины, но женщина что-то резко сказала и уверенным жестом руки остановила их было начавшееся движение ко мне. После этого, сняла свои сережки с остро заточенными дужками  и, ни на миг не раздумывая, быстро проколола мои мочки ушей, вдев в них украшения. Как только застежки замкнулись, по земле прошла мощная волна, повалившая людей. Это стало последним переживанием злополучного дня, и меня поглотила благословенная тьма… 
Очнулась я уже в Доме. Он, словно родной человек мягко гладил меня по голове и обнимал теплым дуновением, вызывая в пальцах легкую дрожь. Однако главное изменение в себе заметила, выйдя на улицу.
Мир окрасился новыми цветами. Точнее его пронизывали многочисленные световые потоки. Они связывали все живое и неживое в единый организм, и обрыв даже одной такой энергетической нити влияло на его состояние.
Землетрясение, произошедшее во время ритуала, разрушило многие светлые потоки. Чтобы укрепить ослабленные или связать новые, требовались время, умения и поддержка. Ничего из этого у меня не имелось.
Черным воронам Пятиглазия пришлось не по нраву, что родовая сила открылась не в чистокровных отпрысках рода Варуна. Зависть и ненависть обуяли их. В злости они решили уничтожить маленькую полукровку: как проклятую ведьму забить камнями.
Особых усилий для подготовки злодейства им прикладывать не пришлось. Наивную меня позвали к дальнему колодцу посмотреть, что не так с его водными потоками. Мол, после злополучного обряда вода в нем помутнела.
Дойдя до оговоренного места, увидела груду камней. Рядом стояла компания черных воронов. И хотя они мне улыбались и предлагали помочь подняться на приступок колодца, веяло от них неприкрытой агрессией. Я остановилась и стала внимательно вглядываться в лица молодых людей и энергии их окружающие. Это напрягло черных воронов. Не дожидаясь моего приближения, они принялись выполнять задуманное.
С криком: «Смерть ведьме!» - каждый схватил по камню.
Первый упал возле моих ног. Второй ударил по руке. Кровь тут же выступила на коже. Несколько ее капель упало на сухую землю. Глинистую почву тут же испещрили трещины. Развернулась, чтобы убежать, но в спину ударил третий камень, повалив меня на колени. Кожа разодралась в кровь. Однако времени на слезы и жалость к себе не было. На обдумывание, что делать дальше, ушли доли секунды, но этого хватило, чтобы понять: на своих двоих от хищников в человеческом обличии далеко не убегу.
Краем глаза заметила на обочине велосипед. Видимо, его оставил кто-то из черных воронов. Тут же бросилась к двухколесному. С недетской силой подняла его, и пропустив ноги через нижнюю трубу, закрутила педалями. Повезло, что дорога вела вниз. Не пришлось прикладывать особых усилий. Велосипед сам развил большую скорость, унося меня от смертельной опасности.
Лишь благополучно добравшись до Дома, вздохнула свободнее. Только спокойнее не стало.
Младшего брата отца, как и его друзей – черных воронов, не радовали мои открывшиеся способности. До последнего он надеялся сам получить родовую силу. Только его, чистого по крови, она не выбрала. Черная зависть застила душу мужчины, вот и затаил злобу.
Когда на кураже после неожиданного спасения и быстрой езды я вбежала в родной Дом, дядя схватил меня и мать, запер в дальней комнате, после чего отправился к башканам, чтобы вместе с ними и черными воронами решить дальнейшую судьбу двух его пленниц: чужачки и родной, но грязнокровной племянницы.
Нас тогда спас Дом. Он открыл дверь и вытолкнул за порог на едва виднеющуюся в вечерних сумерках дорогу, тревожными волнами подгоняя вон из Пятиглазия.
Погоню мы услышали задолго до появления черных воронов. Первая группа мчалась на тяжелом мотоцикле. Даже сквозь рев его мотора доносились громкая брань и проклятия, находящихся навеселе от домашнего вина, мужчин.
Мама хотела укрыться в полях, но Дом упорно не давал нам свернуть с дороги. В какой-то момент начало казаться, что он на стороне озверевших людей. Еще чуть-чуть и свет фар их мотоцикла обнаружит нас.
Вот тогда и произошло сильнейшее землетрясение.
От первого мощного удара мотоцикл с черными воронами занесло и выбросило в канаву у обочины. Остальные преследователи тоже не устояли от быстро расходящихся концентрических волн.
Только мы с мамой твердо держались на ногах. Обнявшись, с испугом смотрели на разгул стихии, эпицентр которой, хоть, и находился под нами, но не давал упасть.
Завершилась дрожь земли появлением поперек дороги огромной трещины, разделившей преследователей и их двух жертв.
Быстро перебраться через провал черные вороны не смогли. Нам же это дало время благополучно сбежать.
Север принял вынужденных переселенцев.  Для меня он стал малой родиной. Здесь прошло мое становление и взросление. Только потоков энергий больше не видела. Изредка ощущала их движение, когда моей жизни угрожала серьезная опасность.
О злобной общине и связанном с ней родном Доме постаралась забыть и не вспоминать. Однако нет-нет, да вести доходили. Как правило, их приносили беженцы, не выдержавшие жизни в общине. Тогда и узнала, что землетрясение, произошедшее в ночь нашего побега, повлекло порчу воды во всех колодцах поселения.
Конечно, ведающие и даже специально приглашаемые ученые мужи искали решение проблемы. Вначале пытались восстановить прежние водоисточники, потом копали новые, но питьевыми они не стали. Вода везде: и в старых, и только отрытых колодцах – оставалась мутной и неприятно отдавала тухлым яйцом.
С исчезновением чистых источников жизнь в до того богатом и крупном селении стала затухать. Первыми сбежали молодые общинники, за ними потянулись и более возрастные родственники. К моему приезду былое многолюдство почти сошло на нет. Остались лишь черные вороны и их близкое окружение, с неимоверным упорством цепляющиеся за закостенелые традиции.
Однако это их выбор. Мне не было дела до их обрядов и бытования. Я уже давно стала другой. Мой приезд не являлся попыткой разрушить прежний уклад, не ставший мне близким и понятным. Лишь Дом звал меня, и эту тягу надо было либо искоренить, что говорится на корню, или найти способ изменить силу взаимосвязи.
- Или дашь нам чистую воду, или убирайся туда, где до тебя не дотянутся наши камни! – остервенело заорал башкан.
- Вы и без меня знаете, что не я стала причиной гибели источников, - твердо сказала, глядя в глаза первоприсутствующему.
Он не выдержал первым. Отвел пышущий гневом взор и что-то недовольно пробурчал себе в бороду.
– Вы несете наказание за многочисленные предательства, - продолжила свою речь. - Не только по отношению ко мне, как носителю силы рода Варуна, коего вы пытались физически уничтожить. Вспомните тех, кому вы много ранее поклялись в верности, но спустя время примкнули к их врагам. Вот и результат. Нет чистоты в помыслах и делах, нет чистоты и в основе жизни – воде.
Старейшина открыл рот, чтобы вновь наброситься на меня с гневной речью, но не дала ему такой возможности.
- Дослушайте! – властно заговорила с башканами. -  Не с чувством мести в сердце приехала на родную землю. Нет мне радости от мучительного умирания погоста. Я попробую поговорить с землей и водой. Однако прошу, даже если у меня ничего не получится, разрешить побыть в родовом Доме.
Старик задумчиво посмотрел на меня, потом повернулся к другим башканам, качнул головой, словно ища у них поддержки уже принятому им решению, и хрипло сказал:
- Так тому и быть!
Из мужской половины общинного дома выходила с легким сердцем. Послала мысленное приветствие Дому, попросив какое-то время меня не тревожить, и направилась к железной дороге, огибающей погост с северной стороны.
Редкие детские воспоминания сохранили, что здесь, неподалеку от железнодорожного полотна, прямо на поле находился старейший в общине колодец-журавль.
Как оказалось, сейчас по одной линии с ним находились еще несколько колодцев. Однако смрадный дух сероводорода стоял над каждым.
От дурного запаха замутило так, что на глазах проступили слезы. Сразу вспомнилась малая родина. Там, далеко на Севере, без опаски можно пить из любого водоема. Даже в болотах вода не застаивалась. Тут же колодезная жижа вызывала отвращение еще до того, как ее успеешь набрать.
Однако бросать дело, даже не начав его, не в моих привычках.
Закрутила тонкий шарф на лице, словно медицинскую маску, и приблизилась к старому колодцу.
Он сразу качнул журавлем, словно приветствуя меня. В ответ погладила его потемневший сруб. Действовала по наитию, не особо понимая, как помочь, но мне показалось, что он обрадовался нечаянной ласке.
- Бедный, копань, и досталось же тебе?! – вкрадчиво заговорила с колодцем.
Тот недовольно забурчал, досадно скрипнул деревянным журавлем и кисло замер в ожидании моих следующих слов. Что ж, захотел поговорить, значит не все потеряно.
- Ты - древний и мудрый, - попыталась расположить к себе старый колодец. – Не серчай на меня и других. Не копи в себе злобу. Ее и так окрест разлилось много.
Старый копань брюзгливо забурлил и возмущенно пыхнул в меня волной ядреного смрада. Скривилась от токсичной вони и почувствовала во рту приторный сладковатый привкус. Раз еще что-то чувствую, значит концентрация сероводорода не опасная. Колодец не желает меня убивать. Просто таким образом занудствует и ворчит, потому не стала отступать от задуманного. Надо лишь найти слабое место такого же упертого, как башканы, колодца.
- Ну, что же ты так нерадушно, - еле сдерживая, подступающую к горлу муть, продолжила увещевать несговорчивый колодец. - Коль о здоровье живых тебе все равно, то о Степовом подумай! Он и так сухонький, а без твоей воды, кто ж его вихри успокоит?
Словно в подтверждение правильности вопроса вокруг меня медленно закружилась серо-ржавая пыль, легким ветерком поднятая с глинистой земли, выжженой и растрескавшейся под жарким южным солнцем. 
  - Приветствую тебя, Хозяин степей, - низко поклонилась едва мерцающему в знойном мареве призрачному силуэту высокого седовласого старца.
В ответ степной дух лишь покачал головой и указал своим турбулентным посохом в сторону самого дальнего в общине колодца.
- Причина в нем?! – настороженно спросила Степового, хотя внутри уже осознавала правильность догадки. В подтверждение моих мыслей он создал из сивых вихрей путь к страшному для меня месту.
Спорить с духом не стала. Да и старый копань, словно специально для моего ускорения, бросил вдогонку очередную волну тухлого воздуха. Хочешь не хочешь, а быстрее направишься к памятному колодцу.
За эти годы вокруг него мало что изменилось. Он все также стоял на вершине холма в окружении почти безграничной бахчи, на горизонте которой чуть виднелись темные сполохи редких тополей. Даже остатки кучи камней также лежали у теперь заброшенного колодца.
С некой опаской подошла к драматическому месту, где стояла в пятилетнем возрасте. Того детского, почти животного страха и надвигающейся опасности не ощущала, скорее сожаление. Наверно, странно чувствовать сострадание к прошлому, но я, действительно, сочувствовала одинокому колодцу. Он будто задыхался от паров смрада.
Не знаю сколько простояла возле него, но вдруг на видимую картину южной степи наложилось воспоминание тундры в самый разгар полярного дня. Это было видение пологой вершины лысой безлесной сопки, которую точно ковром устилали невысокие пирамидки из ничем не скрепленных камней.
Поле из рукотворных каменных фигурок являлось местом силы людей Севера. Они приходили сюда за помощью: загадывали самое заветное желание, после чего собирали из пирамиду. Считалось, если она устоит, то задуманное сбудется.
Возле моей ноги как раз лежал небольшой камушек. Подняла его и с любопытством осмотрела. На одной из граней проступала красная полоса будто от пролитой крови.
- Я всех прощаю, - уверенно сказала в звенящую пустоту и стала собирать первую пирамиду. Чем выше она становилась, тем легче и спокойнее становилась на душе.
Следующие фигуры складывались быстро. Порой соединяла камни, даже не осознавая в полной мере, что хочу. Просто передавала земле свои ощущения сострадания и пожелания мира и чистоты. 
Остановилась, когда закончились камни у колодца.
В этот момент земля под ногами задрожала, и в ее глубине что-то глухо ухнуло. Из нутра колодца резко дохнуло густой волной сероводорода, после чего вода в нем стала стремительно уходить.
С испугом посмотрела на чернеющее дно.
- Ведьма, последней воды нас лишила! – истерический вопль старейшины вывел меня из оцепенения.
Что сказать на выпад, даже не представляла. Ведь ничего плохого не делала и не желала, но черные вороны схватили меня за руки и поволокли в сторону Дома.
Здесь уже собрались все оставшиеся в общине жители. Они смотрели на меня с ненавистью и злобой. По исходившей от них враждебности, ждать милости не приходилось.
- Грязнокровка, это все она! – болезненно-истероидно вопил первоприсутствующий. – Ведьма во всем виновата! Еще в детстве тебя уничтожить надо было! Хотела в Дом попасть! Будет тебе Дом!
Меня снова схватили черные вороны, потащили в дом и, как когда-то в детстве дядя, затолкали в дальнюю комнату, только в этот раз накрепко заперев и завалив выход из нее.
Так я оказалась в помещении, которое первым соорудили при строительстве Дома. Из всех комнат оно было самым странным. У потолка имелось маленькое глухое окошко, так что света здесь никогда не хватало, но и дополнительных светильников не устанавливали. Мебели, кроме единственного сундука, в нем не имелось. Лишь на глинобитном полу всегда крестообразно лежали два самотканых коврика.
В комнате никто никогда не жил. В самые жаркие дни она оставалась холодной и студеной, так что долго в ней не задерживались. Даже в страшную ночь моего детства мы с мамой пробыли там не более получаса. И вот я снова в той же комнате, только теперь одна.
Села на высокий сундук и задумалась: что же делать?
Происходящее на улице не видела, но догадывалась о творящемся. Стены, хоть, и глушили сторонние звуки, однако изредка доносились особо громкие выкрики: «Сжечь ведьму!». Кажется, моя судьба решена. Жить хотелось, но выхода из замкнутого помещения не видела.
Через какое-то время почувствовала душок гари. Даже после полученных ударных волн сероводорода из колодцев, от которых перестала ощущать самые тяжелые запахи, все же распознала черное дыхание огня. Осознание пришло сразу: Дом подожгли.
Дым быстро заполнял маленькую комнату. Еще пару минут, и мне уже не спастись. Попыталась выбить окошко, но за ним уже во всю пробивалось жаркое пламя.
Вдруг Дом толкнул меня к сундуку. Странное решение. Как старый ящик спасет меня от пожара? Однако Дом настойчиво направлял к ларю.
Что ж, один раз он меня уже спас. Решила довериться ему снова.
Открыла крышку и в даже в угарном мареве увидела темнеющий проем. Не думая долго, бросилась в него. Неизвестность лучше неминуемой гибели.
Узкий длинный лаз вывел меня к дальней ограде огорода, где рос густой куст кизила. Через ветви кустарника увидела беснующихся людей у горящего Дома. Я понимала, что выходить к ним опасно. Это уже безжалостная толпа. Она не будет слушать доводов разума. Эту массу сейчас обуревает одна цель: сжечь ведьму и все, что с ней связано.
Так и сидела в кустах, отрешенно глядя на гибель Дома. С каким-то несвойственной мне равнодушием и безучастностью следила, как в последней попытке выстоять под напором сполохов жадного пламени он рухнул, выбрасывая в уже темнеющее небо столб ярких искр.
Ближе к ночи разгоряченная толпа разошлась. Дольше всех у пожарища оставались черные вороны и первоприсутствующий, но позже и они разбрелись по своим дворам.
Лишь тогда позволила себе выбраться из нечаянного схрона.
С тоской посмотрела на место пожарища, где еще недавно высился Дом. На его месте осталось лишь выжженое пепелище.
Из Пятиглазия отправилась тем же путем, по которому спасалась от преследователей в далеком детстве.
На выходе из общины неожиданно встретила отроковницу. Девочка в традиционно темном наряде тащила большое ведро полное водой. Увидев меня, она остановилась, поправила выбившиеся волосы из-под платка и с нескрываемым любопытством спросила:
- Ты – ведьма, которую сожгли с Домом Варуна?!
- Не ведьма, но да, от Дома ничего не осталось…
Вдруг девчушка протянула ко мне ведро и с сожалением сказала:
- Прости нас! И вот! Это вода из со старого колодца. Тебе все же удалось ее очистить!
Жадно зачерпнула чистой без прежнего затхлого запаха воды и с удовольствием смыла с себя гарь и грязь. Затем сняла с себя сережки старейшей и отдала их девчушке.
Все. Больше меня ничего не держит и не связывает с этим местом.
Даже если и были какие долги, я их отдала.
Пусть старейшины думают, что, уничтожив ведьму, они вернули воду. Правда рано или поздно откроется.
Меня же ждет Север! Ему я еще нужна.