Конец високосного года 6

Мартовская волна нас не зацепила. Были пациенты в «Принстон-Дженерал», о них докладывали на селекторном совещании, в котором я принимал участие, и я, помнится, лихорадочно припоминал слова молитвы, чтобы нас с Хаусом « минула чаша сия». Минула. Улицы города опустели тогда, как в преддверии воздушной атаки, везде виднелись натянутые полосатые ленты полицейских кордонов, позакрывались кафе, выставочные залы, кинотеатры. Потом вроде поутихло, и лето мы пережили спокойно – и вот опять. Неужели и до нас добралось?
Я заполнил карты индивидуального наблюдения на всех четверых, сменил Буллита в аппаратной, снова позвонил Венди, ввёл на территории больницы расширенный масочный режим и только тогда вспомнил о «киношниках». О, чёрт! Начало Альцгеймера, что ли?

Леон Харт ждал меня в кафетерии, лоснясь от заинтересованных взглядов сотрудниц, хотя и выбрал столик за фикусом – наш с Хаусом столик, такой же, как некогда в «ПП». Я даже насчёт фикуса нарочно распорядился. На столике перед Леоном сиротливо стоял одинокий опустевший стаканчик кофе, поэтому я кивнул ему издалека и сначала направился к стойке.
- Два кофе со сливками и два пончика со смородиновым повидлом.
Буфетчица вскинула брови – у Хауса на смородину жесточайшая аллергия, и когда была хоть малейшая возможность того, что он схватит, смородиновой начинки – любимой, кстати - я не заказывал. Об этом знали и, похоже, девушка решила, что мой неудобный друг достал меня настолько, что я решился, наконец, его отравить. Пришлось разочаровать.
- Не для него, - сказал я. – Для мистера Харта.
Но Леон поймал мой взгляд и в отрицательном жесте скрестил руки перед грудью. Да ещё и головой помотал. Я всё-таки взял свой заказ и направился к нему:
- Ты не хочешь?
- Хочу, и ты меня сейчас будешь жестоко дразнить, поедая это у меня на глазах, но Бич велел сбросить семь кило за две недели для следующей серии. Он деспот, правда?
- Ну, что ж, я тогда не буду поедать это у тебя на глазах. Уберу в коробку, заберу с собой, съем потом, под подушкой. А кофе выпьешь?
- С молоком?
- Ты же не хочешь сбросить все десять килограммов? Послушай, как ты вообще себя чувствуешь?
Леон вздохнул, потёр переносицу, но ответил, хоть и осторожно, оптимистично:
- Ты знаешь, очень и очень прилично. Нет, я, конечно, пройду все тесты и анализы, как положено, но по своему почину в смысле здоровья я бы не прилетел.
- Ну что ж, рад это слышать. А что за фантазия устроить съемки в больнице, да ещё с привлечением наших сотрудников? Зачем? Ведь вашим зрителям, я думаю, куда больше интересны актёры, их игра, сюжет…
- Много ты понимаешь! – фыркнул Леон. – Кухня нравится всем. Знаешь, Бич передоверил съёмки одной серии Орли – у него и к этому талант, как, кажется, ко всему на свете – и он решил попутно забабахать небольшую докуметалочку, так, минут на двадцать. Знаешь, о том, что, вроде бы, по-твоему, никому не интересно: о том, как делают декорации, как пишут сценарий, как проводят озвучку, засветил весь вспомогательный персонал, до которого дотянулся. И ты себе не представляешь, какой рейтинг получился у этого ролика. Так что то, что Бич решил снимать здесь – по сути, зрительский заказ. Лишь бы твой Хаус не сорвал съёмки. А он может.
- Может. Но не станет. Ради меня и ради Орли.

- Уверен?
Вот как он подкрался? Хромой, с тростью, но когда ему надо, ходит, как кошка по ковру. И уже рука метнулась за пончиком.
- Не трожь – там смородина!
Руку тут же отдёрнул, как будто эта смородина кусается, но скорчил скорбную рожу.
- Ты нарочно?
Голос с настоящей обидой, но голубые глаза смеются. И я угадываю безошибочно:
- Уже виделся с Орли? Где он?
- Флиртует с Венди. У меня просто встроенный маячок сработал: Уилсон жаждет купить мне ленч. Так что давай, не наступай на горло своему порыву, - и едва я встал, плюхнулся на моё место.
- Привет, звезда эфира с чужой почкой!
- И тебе здравствуй, - кивнул Леон, справляясь с той лёгкой оторопью, которую выходки Хауса вызывают у человека, подготовленного к ним предыдущим общением – неподготовленного они шокируют и лишают дара речи.
Дальнейшего я не слышал – отошёл к стойке за другими кофе и пончиками с клубникой или шоколадом. Кстати, и клубника, и шоколад – самые распространённые аллергены, но когда это у Хауса что-то было, как у нормальных людей?
Когда, взяв пончики и ещё один кофе для Хауса, возвращаюсь к столику, они уже обнюхались, продемонстрировали друг другу зубы и перешли к мирному общению.
- И сколько вас всего? – не без подозрительности поинтересовался Хаус, судя по всему, про себя прикидывая размер бедствия.
- Тринадцать человек. Из актёров я, Орли, Джесс, Лайза и Крейфиш, ну, потом ещё Гаррисон – без неё никак, хотя с Джессом они сейчас в контрах, и мы все ждём осложнений, но Бич планирует снимать нас с прототипами, а мы все – ведущий состав по трём сезонам. Потом, сам Бич, Георгис, звукоператор – помните его? Такой маленький латинос. Ещё гримёр и трое операторов, для съёмок – вы их не знаете. Бич велел сократиться до минимума – опасается помешать вашей работе.
Хаус фыркнул скептически, но не прокомментировал – снова спросил:
- И где остановились?
- «Краун».
- А, слышал… Там бассейн хороший.
- Важнее то, что он близко от вас.
- Только бы ничего не сорвалось, - сказал я, ставя перед Хаусом кофе и тарелку с пончиками. – Ты знаешь, в «ПП» поступил с подозрением на новую инфекцию наш парень из программы. Выезжал в Китай, и у нас был семнадцатого. Я пока изолировал контактных, но каждого уборщика не отследишь.
- Китай – уже неактуально, - отмахнулся Хаус. – Там всё пресекли на корню и только из-за законопослушия аборигенов. Они – солдаты: сказали стоять – стоят, сказали лежать – ложатся. Ещё исполнительнее японцев. А японских солдат я видел – отец там служил, когда мне было двенадцать. Стоя на посту, они не моргают, чтобы не пропустить ничего подозрительного, пока глаза закрыты.
- Вряд ли можно быть исполнительнее японцев, если они даже уже в последнюю войну шли в полёт без посадочных шасси, жертвуя собой просто из соображений самурайской чести, - сказал Леон, и в его голосе мне послышалась насмешка – обычная для него интонация, словно он всё время слегка прикалывается над миром. Очень похожая на самого Хауса, между прочим, но у Хауса это глубже, и поэтому трагичнее, Леон легковеснее, если не сказать легкомысленнее.
- Русские проделывали то же самое, не отвинчивая шасси. Но японцы ещё относили стариков на гору и оставляли умирать, чтобы не тратить на них ресурсы, что способствовало процветанию народа на скудной неплодородной почве. А русские этого не делали – вот вам и торжество рацио. Очень по-человечески.
- Но летучих мышей едят китайцы, а не русские, - сказал я. – И ты ещё говорил про секс с обезьянами.
- Это про другую болезнь. И не про китайцев. У китайцев культ ханумана и сунь-укун, а русские, хоть и православные, но обезьян у них там не водится, а летучих мышей им незачем есть – у них лоси и медведи.
- Хануман – в индуизме. Спроси Рагмару - она тебе расскажет. А сунь-укун у тебя свой на холодильнике сидит.
- Ты не путай, пожалуйста, дитя грозной Карни-Мата с облезлой мартышкой, проклятый язычник, - погрозил пальцем Хаус.
- У вас живёт ручная крыса? – вытаращился Леон. – Серьёзно?
- Неужели у тебя на моё счастье мурофобия?
- Нет. Но Джим завёл себе ручную крысу – вот совпадение, правда? Вернее, ему её подарили на Новый год.
- Серьёзно? – теперь уже вслух удивился Хаус. - Неужели братец Чейз и в Эл-Эй метнулся?
- Чейз? Почему Чейз? Ему её Лайза подарила. И назвала Хартман. Ну, чего ржёте? Мелкая недостойная пакость, тем более, что она оказалась самкой.
- Кто пакость, крыса или...
- И кто оказался самкой? – подлил масла в огонь Хаус, а мы и так уже давились от смеха.

- О, рад, что вам весело!
Вот он – хрипловатый «блюзовый» голос. Нет, в целом он мне нравится. Но порой дико раздражает. Может, это ревность, потому что такая улыбка Хауса… ну, в общем, она – моя, и я бы не хотел ни с кем делиться, но ничего не могу поделать – навстречу Орли он улыбается точно так же.
- Джим, представляешь, у Хауса есть домашний питомец. – не до конца ещё погасив смех, сообщает Леон.
- Я знаю. У них кошка живёт. Добрый день, доктор Уилсон, - протягивает мне руку, и я пожимаю, вежливо привстав.
- Кошка – Джима, а не Хауса, - только он один меня Джимом и зовёт. Как Орли. Как, наверное, звал своего брата. Ну, нравится ему так, и я готов терпеть, хотя с некоторых пор от любого другого это уменьшительное в отношении себя с трудом переношу. Интересно поставить эксперимент: подбить Орли назвать Хауса Грегом или даже Джи, и посмотреть реакцию. Неужели тоже стерпит?
- Не кошка? А кто же?
- Крыса.
- Крыса?
- Как раз жених для твоей Щёточки.
Вот тут уже Хаус вытаращивает глаза, и они становятся у него светлыми до почти прозрачных:
- Как? Щёточка? Это вместо Хартман?
Леон чуть розовеет, но объясняет миролюбиво:
- Ну, я же сказал, она – девочка. Девочку никак нельзя звать Хартман.
Кошусь на Хауса и вижу, что Леон «попал». Мне на какой-то миг его жалко, но сейчас лучше промолчать – с Хаусом можно будет это обсудить и позже.
- Серьёзно? – Орли присаживается за столик, и теперь к нашей компании, точно, прикованы все женский взгляды. – Вы обзавелись крысой?
- Хаусу её подарили на Новый год. Как символ.
- Високосный год, да ещё год крысы, - вдруг вздыхает чему-то своему Леон, и он уже не смеётся – погрустнел.
- Хорошо бы, чтобы на этот Новый год никому не пришло в голову ничего подобного, - Орли улыбается, но его рука находит руку Леона и успокаивающе накрывает сверху. – Всё-таки, бычок – серьёзное животное. Его держать дома в клетке не станешь.
- Парни, - спрашиваю внезапно для самого себя. – У вас что-то плохое случилось?
Орли поспешно и как-то не по-настоящему улыбается:
- Да нет, ничего особенного. Просто мы сосчитали потери за год...
- Нет, серьёзно, - добавляет и Леон. -  Високосный год - вроде бы суеверие, но… Знаете, как-то словно пулями повыбило…
- Вирус? – понимающе спрашиваю, но Орли качает головой:
- Ну, это как посмотреть. Совсем недавно нашли в отеле одного из наших «второпланников». Тёмная история. Сорока лет не было. Потом, у Джесса отец... Он, знаете, врач, работал в «красной зоне». Тоже нестарый ещё… - и всё-таки я чувствую, что он чего-то недоговаривает.
Но мне как раз в этот момент скидывают на пейджер. О! Сам Дудди Бич ожидает моей аудиенции в приёмной у Венди. Надо идти.
Я его немножко знаю – видел в Ванкувере, хотя уже подзабыл и на улице, возможно, прошёл бы мимо.
Он сидит на диване – седоватый, одетый небрежно, в какой-то затрапезный свитер, ни за что не угадаешь, какие на самом деле у него гонорары. И персонал на него не пялится – это актёры всегда на виду, кукловоды скрыты за ширмами. А Бич всем кукловодам кукловод – мягкий, как шёлк, твёрдый, как гранит, гибкий, как резина. Это не мои слова – это Леон так говорил о нём.
- Доктор Уилсон? Приветствую. Нам нужно подписать кое-какие документы, если вы конечно не передумали насчёт предоставления нам площадки. Впрочем, если передумали, кое-какие документы подписать тоже придётся. У вас есть юрист или…
- Венди, - называю я, слегка кивая головой в её сторону.
Строго говоря, Венди – не юрист, но она разбирается в делопроизводстве и умеет видеть подводные камни витиевато составленных контрактов. Я ей доверяю.
- Вот. Пожалуйста, - Бич с готовностью протягивает её стопку отпечатанных листов. Венди начинает просматривать их и – вижу – глаза у неё лезут на лоб:
- Сколько-сколько? – переспрашивает она.
У Бича тонкая улыбка истинных сынов израилевых.
- Киноиндустрия хорошо финансируется, миссис Бликс.
Надо же – успел и фамилию Венди узнать – а многие ли из персонала её помнят? Привыкли: Венди – и Венди. Скашиваю глаза в бумагу: при моём природном косоглазии, наверное, выглядит жутенько, но то, что хотел увидеть, вижу, и у самого во рту пересыхает от жадности:
- Вы серьёзно? Мы столько за год не получаем.
- Киноиндустрия хорошо финансируется, - повторяет он всё с той же улыбкой. – Мы доставляем вам неудобства, мы готовы за это платить.
«Надо будет назвать сумму Хаусу, - решаю про себя. -  Он – не жадина, но такая цифра, пожалуй, и у него отобьёт охоту мешать съёмкам».
- А неустойка? – спрашивает Венди, листая контракт.
- Да боже ж мой, какая может быть неустойка! – восклицает Бич, напоминая мне интонацией покойного дядю Элохима. – Есть страховка, которая всё покрывает. Мы же понимаем, что у вас – больница. Любой форс-мажор – всё, что угодно, но почему люди должны быть виноваты в том, в чём виноват один наш Бог Всемогущий?
- А это? – Венди указывает пальцем, и её тёмно-коричневый палец с розовым гелевым ногтем выглядит обличающе.
- Но это же само по себе покрывается начальным авансом! – всплескивает руками Бич. - Мы просто останемся при своих. И то, это может случиться только при катаклизме мирового масштаба.
- Вирусная эпидемия может быть признана катаклизмом мирового масштаба? – осторожно спрашиваю я, всё ещё под впечатлением телепередачи и звонка Кадди.
- А у вас есть такие больные?
- Пока нет, но кто в наше время может поручиться!
- Понимаете, - Бич доверительно понижает голос и вкрадчиво берёт меня за рукав. – Вы же знаете: мы третий год ждём прилёт метеорита, который врежется в Землю, и наступит конец света. Но я не страхую себя от этого метеорита. И знаете почему? Потому что пока он не прилетит, я должен буду платить страховые взносы, а когда он прилетит, с кого мне получить сумму страховки? Подписывайте, доктор Уилсон, и будем молиться, чтобы очередной метеорит пролетел мимо. Да?
И я послушно подписываю, чувствуя себя Тимом Таллером. Бич собирает документы и улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ, подспудно подозревая, что у меня – Тима Таллера - не должно получиться. Но у меня получается. Потом я провожаю его до машины и возвращаюсь в кафетерий, но там уже никого нет. Растерянно озираюсь, ощущая легчайший флер обиды – чего уж не дождались-то? И куда подались? Но ухо улавливает отдалённое звучание фортепиано. Значит, это в амбулаторной зоне, в актовом зале, потому что игры из нашей квартиры здесь не слышно. А вот так запросто среди рабочего дня усесться за рояль и начать наигрывать «Времена года» могут только считанные по пальцам коллеги: Чейз, но репертуар не его; Сабини, но Сабини сейчас занят с послеоперационным, и Хаус.

Угадываю наполовину. Играет Орли. Хаус торчит рядом, облокотившись на крышку, и доедает пончик. Харта нет. В каком-то месте Хаус, облизав пальцы от повидла,  вдруг протягивает длинную руку и как-то воровски пробегает по клавишам, вплетаясь в игру Орли своей короткой вариацией. Орли, не прерываясь, кивает, а Хаус замечает меня и выпрямляется, готовый уже что-то сказать. Я подношу палец к губам – пусть доиграет, красиво ведь. Положа руку на сердце, играет он лучше Хауса – свободнее, с некоторым даже небрежным шиком.
Но Орли уже и сам замечает меня, и музыка прерывается:
- Ну что, удалось Бичу охмурить вас?
- За такую сумму я сам рад охмуриться, - и я, как и собирался, специально для Хауса, называю сумму и тут же спрашиваю: -  Ну а технически: как это будет происходить?
Хаус изумлённо вздёргивает брови – ага, проняло, а Орли объясняет с утешительной интонацией:
- Да вы не волнуйтесь, мы всё сами сделаем. Ну, может, ответите на пару вопросов, и то в записи – не в прямом эфире. Основной ваш труд: просто терпеть наших, шляющихся с камерами по вашим коридорам, и по возможности не обращать на них внимания.
Я не сдержал улыбки:
- Последнее будет трудно – я уже в кафетерии заметил. Там просто искрило.
- Ничего, -  ответно улыбнулся Орли, но почему-то снова с грустинкой. – Они привыкнут. Мы ведь здесь уже были.
- Когда вы здесь «уже были», у вас не было миллионных показов и первых призов в номинациях… А где Леон?
- Они с Лайзой отправились покупать какую-то особенную ширму в её гостиничный номер. Она ему позвонила.
Орли говорит об этом как-то слишком уж индифферентно, и у меня мелькает догадка: уж не интрижка ли у милого Леона с Лайзой Рубинштейн? Чем-то подобным, помнится,  он и раньше грешил и, может быть, грустинка в глазах Орли именно из-за этого? Хаус спросил бы прямо, но мне – слабо. И повисает пауза. Тогда Орли снова кладёт руки на клавиши – теперь это полонез Огинского – «Прощание с родиной».

Музицирование прерывает на этот раз Чейз.
- Уилсон, к нам поступил тот пацан из «чёрного квартала», Ричард Байкли – помните?
- Который притащил в больницу опоссума и целый выводок братьев и сестёр?
- Да. Только подрос и стал ещё пакостнее. У него угроза отторжения на фоне пневмонии. Я хотел положить его в изоляцию, в гнотобиологию, но ты уже засунул туда контактных с парнем из программы.
- Там что, одна палата? Положи в соседнюю.
- Там вообще-то три палаты. И три человека.
- Ну, пусть девушки лежат вместе, раз так вышло.
- А если одна заболеет, а другая – нет?
- Значит, у неё хороший иммунитет, потому что в контакте были обе, - отрезаю я, потому что мне кажется, что Чейз уже просто подначивает меня своими вопросами – вон, как невинно хлопают золотистые ресницы. - И вообще, знаешь что? Нам, пожалуй, нужно расширять изолятор. Кто у нас во второй послеоперационной?
- Никого пока.
- Значит, перепрофилируем её под возможную обсервацию. Скажи Ней, что я распорядился – пусть организовывает.
- А кстати, - спохватывается Хаус. – Ты кого туда запихал-то? Кто контактные?
- Кэмерон, Ли и Тауб.
- Чёрт! Всю зону «А».. А кто у нас будет вытирать сопли амбулаторным?
- Никто. К нам, если ты забыл, с соплями не обращаются. А вести амбулаторный приём пока будет…будет… Да я и буду.
- Ты? – Хаус смотрит на меня, как на камикадзе перед вылетом.
Сам он амбулаторные блицы терпеть не может – ему нужно головоломку посложнее, да время покрутить её в мозгу так и этак, поиграть тростью, покидать мячик. И желательно подальше от пациента. Зато с амбулаторными прекрасно ладит Кэмерон, да и Марта Чейз тоже. Но Марту я пока трогать не хочу – она из отдела Хауса, а Хаусу нужен буфер. И Марта прекрасно справляется. А значит, и я, как главный врач, прекрасно справляюсь. И могу с полным правом почёсывать чувство собственной значимости, а это уже мне необходимо, как воздух.
Чейз, кивнув, уходит громить вторую операционную, Орли тоже спохватывается – он только вещи в номере оставил, даже халат из сумки не вытащил, а Лайза, например, уже покупает ширму.
- Увидимся, - говорит он, пожимая руку Хаусу и протягивая мне. Вот ещё один повод для моей настороженности: никому больше Хаус вот так запросто руку не подаёт. Всё-таки я – ревнивец. Но руку Орли пожимаю: Орли —хороший мужик, и не он заселил мне голову этими тараканами.
Орли уходит, а мы остаёмся с Хаусом вдвоём, и он перемещается за пианино. Это расстроенный и раздолбанный инстумент, как и полагается казённому фортепиано в актовом зале – дома у него гораздо лучше, но он всё равно часто играет на этом рыдване. Может, просто благоприобретённый рефлекс: увидел клавиши – не проходи мимо. Ничего особенного – простенький фокстрот, играет, быстро перебирая пальцами, практически вслепую, потому что смотрит на меня. И я не выдерживаю:
- Чего?
- Ну, ты доволен? Это же ты затеял.
- Что я затеял?
- Превращение «двадцать девятого» в филиал Голливуда.
- Знаешь… пока вообще-то ничего не происходит.
- А вторая операционная?
- А при чём тут Голливуд?
Молча играет. И снова спрашивает, как поддых тыкает:
- Думаешь, у Харта роман с Рубинштейн, и теперь Орли будет постоянно искать у меня сочувствия и понимания, а ты продолжишь громить опреационные и сажать сотрудников в карантин, потому что у Харта роман с Рубинштейн?
На какой-то миг мне хочется с размаху дать ему по затылку. Но опять оживает мой пейджер. Это тот самый пациент, из Бриджуотера, и мне надо ему позвонить – только не при Хаусе. А потом надо ещё позвонить Кадди насчёт Наймастера и его пневмонии, а потом ещё…
- Устал? – спрашивает Хаус и перестаёт играть. – Вид у тебя замороченный…
- Нет у Харта никакого романа, - говорю. – Ну, попросил человек помочь ширму купить – что тут такого? У Харта хороший вкус.
- Ну да, «хороший». Из всех в мире красивых женщин выбрать Орли…
- А чем тебе некрасив Орли? – говорю, подначивая, словно мы поменялись ролями и играем в условные игры. - Если бы ты был геем, ты бы тоже его выбрал.
Это уже почти на откровенность, к тому же, переход на личности – зря я. Могу ой, как подставиться сейчас. Но Хаус просто и спокойно качает головой:
- Нет, никогда бы я его не выбрал – с любой ориентацией.
- Почему?
- Я бы с ним быстро заскучал… Ну что, ты начнёшь вести приём в зоне «А» прямо сейчас или отправить пока туда Трэверса?
Моему альтруизму тоже есть предел:
- Отправь пока Трэверса.