Ванна для Ангела

Юрке было тринадцать, он носил растянутые джинсы с бахромистыми дырками и цепями и безразмерные футболки с «Арией», которой он самозабвенно заслушивался. Для пущей брутальности у него всегда имелась при себе пачка «Мальборо». Само собой, он прятал ее от родителей на дне рюкзака, истыканного серебристыми шипами, и доставал только на безопасном расстоянии от дома – по дороге в школу или во время гитарных посиделок с единомышленниками где-нибудь в чужом подъезде.

Для имиджа Юрке позарез не хватало длинных волос, и он в течение всего седьмого класса стоически бойкотировал парикмахерские, громкие возмущения матери и учителей. К концу учебного года у него на голове образовалось что-то типа каре. Длины его все еще не хватало, чтобы прихватить непослушные, слегка вьющиеся пряди в хвост, и они нежно обрамляли его полудетское лицо с голубыми глазами в темном пушке ресниц. После мытья смотреться в зеркало было просто невыносимо, поэтому помывку головы Юрка тоже начал бойкотировать – до тех пор, пока было терпимо. Но это не спасало от одного неприятного его бунтарскому духу обстоятельства – Юрку стали постоянно путать с девочкой.

- Девочка, передай за проезд!

- Девочка, как пройти в кабинет завуча?

- И не стыдно курить? Ты же девочка!

Ух, достали! Но Юрка оставался верен своему патлатому образу, который вполне себе котировался в его тусовке, и более того, стал поводом для нового Юркиного погоняла – Ангел. Отсылка к мега-хиту любимой группы как-то окрыляла и с высоты этого полета позволяла плевать на темя узко мыслящих особей, которых могла сбить с толку такая ерунда, как длина волос. Впрочем, однажды оженствленная внешность все же принесла кое-какую пользу.

На каникулах Юрку отправили в летний лагерь. Ну, это он всем друзьям так сказал. На самом деле это был затрапезный оздоровительный центр, чуть ли не санаторий, куда Юркина мать отвоевала путевку в профсоюзе. На путевке значилось: «Детско-юношеская здравница «Илья Муромец». Юрка сначала не хотел ехать, но потом прикинул, что придется сидеть все лето в городе и выслушивать от родаков за все, что сделал и чего не сделал. Нет уж, пусть лучше какая-никакая, но свобода.

- Смотри мне, на процедуры все ходи! Я буду звонить туда, узнавать! – грозилась мать перед его отъездом.

К великому удовольствию Юрки санаторий все же оказался больше лагерем, нежели какой-то там лечебницей. И общество приличное, а не всякие задохлики-чахоточники. Юрка попал в самый старший отряд – от четырнадцати до семнадцати лет – и быстренько вычислил лидеров среди мужской его части. Примкнуть к ним оказалось несложно – Юркина коммуникабельность, блок «Мальборо», заранее прикупленный на отложенные карманные деньги, сделали свое дело. С вожатыми общий язык тоже был найден быстро – студентки пединститута, немногим старше своих подопечных, особо не занудствовали по поводу бестолковых, по Юркиному мнению, активностей. Для отвода глаз его компания пару раз за всю смену поучаствовала в спортивных состязаниях да однажды выступила под гитару с наутилусовским «Дыханьем». Играть на гитаре Юрка не умел, но зато от души проорал ломающимся голосом про холодный пот и кошмарный бред. Все остальное время они с парнями обсиживали скамейки, втихаря покуривали, громко обсуждали проходящих мимо девчонок, передавали друг другу кассетный плеер с подзатертыми записями отечественного и зарубежного рока и выражали единодушие во мнении, что Децл – это «чмо и отстой».

На вечерние дискотеки компашка заявлялась только для того, чтобы поприкалываться, как малолетки танцевали медляки с вытянутыми вперед руками, едва касаясь друг друга, поиздеваться над некрасивыми девчонками и потискать симпатичных. Последнее до поездки в лагерь Юрку интересовало не особо, но поведение старших пацанов, уже имевших кое-какой опыт, все-таки пробуждало в нем характерное любопытство. Он с завистью поглядывал, как они присаживались близко-близко к понравившимся девчонкам, непринужденно закидывали им руку на плечо, гладили коленки или выше – насколько позволяла длина юбки. Или в медленном танце позволяли спустить руку значительно ниже девичьей талии… Пока Юрка с трудом представлял себе, как такое можно провернуть и не поймать оплеуху. Во-первых, он понимал, что мало кто из женского населения лагеря поведется на его внешность, а во-вторых, до каких-либо физических контактов он еще не дозрел, за что над ним периодически подтрунивали.

***

Оздоровление было неприятной, но обязательной частью программы «Ильи Муромца». На процедуры в лечебный корпус каждый день ходили строем. Там приходилось пить тошнильные травяные чаи, кварцевать гланды, сидя с длинной трубкой во рту, делать всякие упражнения от сутулости, а еще принимать ванны – то ли хвойные, то ли минеральные.

Кабинетов для водных процедур было два: мужской и женский с отдельными дверями. Внутри – ни предбанника, ни раздевалки. Заходишь из общего коридора, и сразу идут ванны по обе стены. Между ними – никаких перегородок, ни даже захудалых ширм, одним словом, все свои. А возле каждой ванны – стулья для одежды.

В тот день девчонок запустили на окунание пораньше, а парни нетерпеливо толпились в коридоре возле «мужской» двери, из-за которой был слышен мощный напор десятка открытых кранов.

- Чего разгалделись! – из-за двери показалась пожилая медсестра в очках с толстенными линзами. – Набирается вам вода еще, нетерпеливые!

А потом ее подслеповатый взор упал на Юрку.

- А ты чего у меня тут трешься! – возмутилась медсестра. - Все девочки уже улеглись давно, а ты тут разгуливаешь!

Не успел Юрка и рта раскрыть, как она мертвой хваткой вцепилась в его запястье и поволокла в женское отделение. Парни дружно загоготали. А Юрка, собравшийся было возмутиться этой наглой выходке, вдруг понял – это шанс. И другого в ближайшее время не будет. Одно дело видеть обнаженное женское тело на вкладышах от жвачек или на картах, в которые они с парнями перекидывались во время тихого часа, и совсем другое – живьем. От этой мысли у него едва ощутимо заныло ниже пупка, а во рту пересохло.

- Давай, Ангел, не оплошай! – крикнул ему кто-то из толпы, давящейся от хохота.

Медсестра, конечно же, ничего не поняла. Она распахнула «женскую» дверь и втолкнула туда взбудораженного Юрку со словами:

- Последняя ванна в левом ряду – твоя!

Юрка понимал, что у него есть секунда, ну максимум две. И за это короткое, чудом отпущенное ему время, он должен успеть выхватить самую суть, узрить в корень, проникнуться… Помещение было битком набито самыми разными формами разгадок главной загадки всей его недолгой жизни. Формы эти были красивые и не очень, выпуклые, где надо и не совсем, ранее потаенное, укрытое от посторонних глаз тонким денимом и помятым хлопком, теперь было настолько явственным и доступным, что только от одного этого понимания у Юрки перехватило дыхание, и он… крепко зажмурился.

В следующую секунду, как он и предполагал, раздался визг. Удесятеренный по мощности визг из хичкоковской сцены убийства в душе… Девчонки, разнеженные в целебной воде, как по команде, притянули к себе коленки и прижали к ним подбородки – казалось, будто головы их растут прямо из коленок. Эти коленоголовые истошно визжали, а Юрка стоял, зажмурившись, и не мог двинуться с места.

Помогла все та же медсестра, махом прозревшая от девчачьего крика. Одним движением сильных рук она выволокла Юрку наружу и с криком: «Паразит! Бесстыдник!» потащила прямиком на ковер к директору «Ильи Муромца». Его, по случайному совпадению, тоже звали Ильей. Ильей Анатольевичем, как значилось на табличке у кабинета.

- Ну что, интересно хоть было? – скучным голосом спросил Илья Анатольевич, когда толстолинзая медсестра закончила тираду про Юркину распущенность – половую, ну, и в плане прически.

- Не знаю, я постеснялся смотреть на них, - совершенно искренне ответил Юрка.

- А зря. Я бы на твоем месте не стеснялся, - равнодушно ответил директор, не отрываясь от бумаг, а потом поднял взгляд на медсестру, – Нина Сергеевна, вам заняться что ли нечем? Возвращайтесь на рабочее место.

А Юрка вернулся в свой корпус. Там его встретили, как героя. Пацаны в палате налетели с расспросами, у кого, что и как.

- Да что я там не видел! Все, как у всех. – с невозмутимым видом буркнул Юрка, тряхнув лохматой шевелюрой. - Давайте лучше партейку раскинем, а?