Gratis

                Посвящается В.А.Ошнокову

Такое словосочетание «резко-континентальный климат» мне было знакомо со школьных времен, но испытать его на себе я смог только в своих  командировках в Миасс. Этот маленький городок  находится на Южном Урале у склонов Ильменских гор, в ста километрах от Челябинска. Его история началась ещё в XVIII веке, но настоящая известность пришла в начале XIX века с открытия больших золотых россыпей в долине реки Миасс и возникшей «золотой лихорадки». Там даже император Александр 1 побывал и, якобы, нашёл большой золотой самородок. Жизнь городка ещё больше оживилась, когда в конце XIX века через город прошла Транссибирская железнодорожная магистраль. В XX веке в городке стали зарождаться производства. А уж совсем индустриальным город стал во время Великой отечественной войны, тогда  в нём разместили цеха, эвакуированного из Москвы автозавода ЗИС.
Годы шли, закончилась война, завод окреп, стал центром автомобильного производства на Урале, на нём был налажен выпуск мощных  армейских автомобилей с гордым названием «Урал». В то же время сам по себе город изменился мало. Прямой, будто прочерченный по линейке, проспект Автозаводцев вёл прямо к проходной завода УралАЗ. По бокам от проспекта тоненькими ручейками уходили улочки, справа они карабкались в гору и доходили до самых горбатых вершин, а слева спускались к реке Миасс. Вдоль проспекта было несколько магазинов и помпезный, жёлтого цвета с белыми колоннами  Дворец культуры. Всё было сделано по дореволюционным и советским стандартам – и планировка города, и архитектура зданий, и памятник вождю мирового пролетариата.  В общем, всё, как и в других мелких городах огромной страны. Но было, конечно, в нём и своё – это природа. Мощный, с натруженными каменными мышцами Урал, красивейшие леса,  огромные, чистые озёра и вот этот, чёрт бы его побрал, резко-континентальный климат.
Впервые я оказался в Миассе в начале семидесятых годов, в самом конце февраля. Выйдя из тёплого вагона, я реально почувствовал, как меня кто-то схватил за уши, за нос, за щёки, стал сжимать и больно колоть  иголками лицо. Сорок градусов мороза, о таком до сих пор я только читал или видел в кино. Но кино, есть кино, там даже шестидесяти- градусный мороз могут  в павильоне снимать, а вот здесь совсем другое дело. Я опустил уши шапки на собственные уши, закутался шарфом, поднял воротник лёгонького пальто. Говорить было невозможно, спирало дыхание.
Владимир Аминович, мой коллега, человек южный, на полтора десятка лет старше меня, в этих краях он бывал раньше, знал, на что идёт и приготовился по полной. На нём и тёплое нижнее бельё, и длинная, плотная дублёнка, и обут он в войлочные офицерские бурки на толстой подошве. К тому ещё и жаркий, мохеровый шарф, и меховые варежки, и пыжиковая ушанка. Он смотрел, как я ёжусь от холода и подтрунивал надо мной, но понять, что он говорил, было невозможно. Его речь затухала сначала в  махере, а затем в ушах моей шапки. 
 На моё счастье к нам колобком подкатился невысокого роста мужичок в тулупе, в меховых унтах, с пышной, наверное, волчьей или собачьей шапкой. В ширину он был явно больше, чем в высоту, от этого и выглядел каким-то круглоподобным существом.
- С приездом, Москва. – гаркнул он. – Замёрзли? А вот нам, сибирякам такой мороз нипочём.
Я подумал, что, если на меня напялить столько всего, то мне, наверное, тоже всё будет нипочём. 
- Давайте быстрее в машину, а то у нас замёрзнуть, как нечего делать. С непривычки и околеть можно.  Владимир Аминыч, давайте ваш чемодан.      
С этими словами колобок-сибиряк  схватил  чемодан и покатился к выходу с перрона. Аминыч – дитя Кавказа, переполненный самолюбием и тщеславием, оценил оказанный ему почёт и барином, степенно  зашагал за колобком. Я же, скукожившись, с примёрзшим к руке портфелем, потрусил  вперёд,  опережая Аминыча, потом возвращаясь и  нарезая вокруг него круги. Двигаться, двигаться, лишь бы двигаться.      
У подъезда вокзала белым выхлопом пыхтел УАЗик, прозванный в народе «буханкой». Эта железная камера пыток сейчас мне показалась лучше любого Мерседеса. На дороге вымерзший кузов стенал и натужно скрипел, внизу что-то постоянно стучало, но мотор ровно завывал, и мы неумолимо двигались вперед. В город. В тёплую гостиницу.

                * * *
   
В небольшом холле единственной в городе гостинички «Ильмень»,  в кадке зеленела  пальма с бородатым стволом. От этой зелени сразу потеплело на душе. Администраторша с крашеной халой на голове,  заглянув в журнал брони,  протянула нам для заполнения листки. Заполнять гостиничные анкеты для меня дело привычное, сколько их я уже заполнил в городах и весях нашей распластавшейся по широтам и меридианам страны.
Я попробовал заполнить бумажку, но вместо привычного,  разборчивого почерка, мои окоченевшие пальцы вырисовывали, даже мне самому, непонятные каракули. Пришлось прервать этот процесс для того, чтобы обнять горячую батарею.  Аминыч же, не отходя от стойки, быстро завершил нехитрую процедуру.
- Владимир Аминыч, вам, как в прошлый раз, одноместный. Вот вам ключик – накрашенные губы администраторши растянулись в улыбке, в которой было нескрываемое восхищение солидным москвичом и, как мне показалось, тайная надежда на  особое внимание к ней. 
Я не первый раз с ним был в командировке и всегда поражался, как Аминыч, без каких-либо усилий со своей стороны, всегда вызывал далеко не платонический интерес к себе со стороны женщин. Наверное,  это было сочетание блеска в чёрных глазах, лучше любых слов говорящего о  желании и темпераменте, с демонстративным безразличием к тому, что происходит вокруг. К этому надо добавить мастерское умение встраивать в речь тонкие комплименты. У него был свой безупречно срабатывавший приём, в нужный момент он вставлял короткую, но многозначительную латинскую фразу с переводом и прощался. Это убивало выбранную жертву наповал. Заинтригованный такими необычными знаниями Аминыча, я поинтересовался однажды, где он так пополнил свой словарный запас. Оказалось, что в армии ему в руки попала, чуть ли не царских времён, книга латинских выражений и он изучил её досконально. Особое внимание он уделил латинским выражениям, адресованным  женщинам. Я несколько раз был свидетелем его изысков, например, глядя в глаза одной красивой татарке, которая русский язык не очень-то понимала, он выпендрился на латыни: Амор тусискуе нон селантур*, и тут же перевел «Любовь и кашель не скроешь», при этом как бы невзначай кашлянул. Красавица всё поняла. Есть ещё одно важное дополнение – его голос. У него был баритон с бархатистым, обволакивающим тембром. Женщины сразу отмечали эти особенности Аминыча,  хорошо  понимали сигналы, подаваемые опытным бабником, и всегда с радостью вступали в игру.
- Спасибо, Зиночка. – Наклонившись к ней, Аминыч что-то добавил шёпотом, от чего она зарделась и рассмеялась. – Ладно, Зинуля, я пошёл.
Зина просмотрела  мой листок и фыркнула:
- Ну и почерк. Ничего не поймёшь.
- Это у меня руки окоченели, писал, как мог. Хотите, перепишу.
- Ладно, не надо, сама поправлю. У вас будет место в двухместном номере. Других мест нет, всё занято. Там уже живёт мужчина.

* В оригинале - Amor tussisque non celantur (лат.)

Мне показалось, что в этот момент по лицу её пробежала тень сострадания, как-то скривились губы и в глазах что-то изменилось. Тем не менее, она продолжила.
- Удобства в коридоре на этаже. Там же титан с горячей водой. Будет холодно, возьмёте дополнительное  одеяло в шкафу.  Устраивайтесь.
И опять мне почудилось в интонациях её голоса какое-то сочувствие и переживание.               
Я пошёл на второй этаж в свой номер. Преодолев первый пролёт и, повернув на второй, я отчётливо услышал какой-то отдалённый грозный рокот. Как будто море расшалилось и гонит с определённым интервалом волны на берег. Чем выше я поднимался по ступеням, тем явственнее проявлялись признаки стихии. Мой номер был в конце коридора, и по мере приближения к нему мне становилась понятной  причина немого сочувствия администраторши. Я остановился перед дверью номера, из которого разносились рокот, клокотанье, хрипы, бульканье и даже посвисты симфонии храпа. Постояв с минуту-другую, я решился и вошёл в комнату. Справа у окна на кровати лежало огромное туловище с весьма объёмным животом, то поднимающимся вверх при  вдохе, то опускающимся вниз при выдохе. При этом живот ещё и колебался из стороны в сторону. Этот незатейливый, однообразный танец живота сопровождал аккомпанемент  разнообразных звуков. Одеяло лежало на полу, рядом с кроватью стул, на котором стоял полупустой стакан воды и какие-то лекарства.
Чтобы как-то обозначить себя и нарушить храп толстяка, я деликатно кашлянул пару раз. Эффекта это не произвело, мужик даже не пошевелился и продолжил самозабвенно храпеть. Что делать? Я вышел из комнаты и направился вниз. Администраторша Зина прилегла на кушетке, от моих шагов она встрепенулась.  Её полное, заспанное лицо шевельнулось под навороченной халой, нарисованные брови дужками изогнулись в удивлении.
- Что это вам не спится? – с чуть заметной ехидной улыбочкой, затаившейся в уголках рта, поинтересовалась администраторша.
- С таким соседом не поспишь. Я, вообще,  опасаюсь за жизнь постояльцев, да и за вашу тоже.
-  А, при чём тут я?
-  При том, что от такого храпа может рухнуть крыша, обвалятся потолки и стены, под обломками погибнут люди и вы в том числе. Вам достанется больше всех, потому что вы на первом этаже.
- Ой-ой-ой, напугал. Мы тут и не таких храпунов видали. Бывает в каждом номере по храпуну, а то и по несколько. Поддадут хорошенько, а после этого такой концерт устраивают, хоть святых выноси. И ничего не обрушилось.
-  Хорошо, что не обрушилось. Но мне что делать? Спать-то хочется.       
- Я вам вот что скажу. На втором этаже, не там, где ваш номер, а в другом конце, стоит диван. Вот два одеяла, устраивайтесь там, хоть как-то поспите, в коридоре всё-таки потише. А завтра что-нибудь придумаем. Сейчас всё равно нет ни одного места, кроме того, что я дала.
Я безумно хотел спать, и был готов согласиться с любым  предложением, лишь бы лечь.  Взяв одеяла, я пошёл в указанном направлении. Свою молодость диван прожил, наверное, в кабинете какого-нибудь начальника. Это было сооружение, обтянутое чёрной кожей, по бокам цилиндрические валики, на спинке две огромные кожаные подушки. Кожа местами потрескалась и в этих местах чёрную поверхность бороздили светлые морщины.
Я постелил одеяло, снял ботинки и, не раздеваясь, лёг, накрывшись вторым одеялом. Храп, хоть и отдалённый, но явственный, раздражал. Я, несмотря на усталость, никак не мог заснуть. Меня будоражило и удивляло то, что этот храп достаёт только меня, остальным вроде, как наплевать и они спокойно спят. Наверное, приняли сорокаградусное снотворное. Так я и лежал, думая о том, что мне  сейчас тоже было бы неплохо принять лечебную дозу такого лекарства. Вдруг у меня зачесалась нога в щиколотке, я стал почёсывать это место. А тут и на другой ноге то же самое. А вот уже живот, шея, плечи, руки, всё чешется. Клопы! Клопы! Пронеслось в голове. Я вскочил с кожаного клоповника, зажёг спичку, чтобы найти выключатель, нащупав его, включил свет и бросился к дивану. На светлом одеяле просматривалась целая орда разбегающихся кровососов. Я с остервенением, приговаривая матерные проклятия, стал лупить  ботинком  по сборищу тварей. Возможно, и они на своём клопином языке в мой адрес посылали угрозы и проклятия, но  гулкие удары ботинка по коже заглушали всё и эхом разносились по коридору.
Скрипнула и открылась дверь ближнего номера, выглянул крепкий мужик в майке и длинных чёрных трусах, волосы его были всклокочены, лицо красное, помятое со сна.  Он уставился на меня заспанными, ещё не раскрывшимися полностью глазами, и после короткой  паузы стал короткими фразами нарезать.
- Воюешь? Не ты первый, не ты и последний. Это не клопы, это звери. Они непобедимы. Ты только не шуми. Они шума не боятся. Вот, если бы ты им кипяточку предложил.
         Я кивнул и посмотрел в сторону титана.
         - Не гляди, там нет кипятка, вода еле тёплая. Это не титан, а недоразумение.
Честно говоря, я обрадовался, что хоть одна живая душа появилась и сострадает мне.  Не прекращая упражнений с расчёсыванием очагов поражений на собственном теле, я, испытывая тайную надежду на положительный ответ, спросил.
          - Скажите, а нет ли у вас чего-нибудь выпить? А то мне что-то не по себе. Это в долг, я вам верну, я здесь буду до пятницы. 
          - Конечно, есть. Здесь, дорогой друг, без этого никак нельзя. Ты думаешь, что здесь только клопы достают? Погоди, поживёшь, увидишь. Если каждую проблему запивать огненной водой, то отсюда вернёшься законченным алкоголиком. Ладно, сейчас принесу. В комнату не приглашаю, там ещё трое дрыхнут. Пусть спят.
          Он исчез и через пару-тройку  минут  появился уже одетый, на нём были тренировочные штаны и рубашка, в руках бутылка и два гранёных стакана, на плече покоилась цветастая тряпица. Он направился в сторону окна, там на тумбочке стоял в горшке большой фикус. 
          - Сними горшок. – Скомандовал спаситель.
          Я снял нелёгкий горшок и поставил его на пол.
          - Смахни тряпкой с тумбочки пыль и грязь. Вот теперь здесь можно расположиться.  – С этими словами он достал из одного кармана штанов два куска хлеба, а из другого большой кусок копчёной колбасы.
          -  О, да у нас намечается пир. Давайте знакомиться. Меня зовут Олег, я из Москвы, приехал на завод?
          - А меня зовут Василий. Я из Нерюнгри, водитель, приехал машину получать. 
          Мне не терпелось принять лекарство, чтобы внести какое-то успокоение в измученное тело.
           - Это водка? – Спросил я, прокладывая тем самым дорогу к стакану.
           - Нет. Спирт.
           - Что, чистый?
           - Ну не грязный же. Конечно, чистый.
           - Я, наверное, сразу умру.
           - Не умрёшь. Ещё попросишь.
           - Нет, мне надо сначала потренироваться. Я лучше разбавлю.
           - Тут и разбавить нечем. В титане вода тёплая. В туалете ржавая.
          Он подошёл к окну, и с силой подёргав несколько раз за ручку, приоткрыл его.
           - Давай набирай снега. Вот тебе будет разбавка, а то можешь просто снегом закусить. Знаешь, как вкусно?!         
           Я быстро, чтобы не околеть,  собрал целую пригоршню чистейшего снега. Вот это экология.
            - Молодец, в стакан клади снег, весь засыпай, от него получится всего-то меньше полстакана воды. Та-а-а-к. Теперь спирт подливай. Лей, лей, смелее. Вот у тебя сейчас получился  божественный напиток градусов на пятьдесят, а то и на шестьдесят. Молодец. Не горюй. За знакомство. – С этими словами он одним махом осушил полстакана чистого спирта.
            - За знакомство. – Повторил я и сделал большой  глоток. Ледяной, но, в то же время, обжигающий, огненный комок полетел по пищеводу и ударил по желудку, отозвавшись спазмом в горле. Я стоял с открытым ртом, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Василий смотрел на меня с иронической улыбкой.
            - Зажуй. – Он протянул хлеб и колбасу.
            Я ещё не оправился от алкогольного удара и не мог произнести ни слова, лишь рукой показал, что нет -  не хочу или не могу.
            Шок прошёл быстро и меня потянуло в разговоры, хотелось продлить это блаженство, тем более, что спать было негде, с храпуном и с клопами ведь не поспишь. Я стал расспрашивать Василия про Нерюнгри. Где он, или она, или оно находится? Какой там климат? Есть ли там такие зверские морозы, как здесь?
            Услышав последний вопрос,  Василий рассмеялся.
            - Это здесь-то морозы? Вот у нас мороз, так мороз, минус 60 бывает и ничего, выживаем.  В Якутии везде так, зима всегда лютая. Я за рулём много езжу, таскаю разные грузы на 375-м «Урале» и эти морозы я на своей шкуре испытал. Вон, гляди.
            С этими словами он задрал рубашку и майку, я увидел страшную картину – на довольно большой площади на животе и на боку багровели  большие рубцы, от них в стороны отходили  рубцы поменьше и мелкие шрамы.
            - Что это? Как это? – пролепетал я, подавленный увиденным.
            - Это, Олег, наши морозы. Страшная история. Я возвращался на своём «Урале» из Якутска в Нерюнгри. Морозы в последние дни тогда стояли от сорока пяти до пятидесяти с лишком, а снега давно не было. Дорога накатанная, машина едет, в общем, всё хорошо. Уже Алдан позади, осталось всего-то около сотни километров. И вдруг движок зафыркал и замер. Я стал его заводить, как полагается, с матом, иногда это помогает. А он не заводится, как будто не слышит матерных слов. Тут я понял, что дело - швах. Делать нечего, вылез из кабины,  расстегнул тулуп, чтобы легче  было забраться на крыло. Поднял капот и полез в нутро, а пока там крутился на крыле, не заметил, что свитер и майка задрались. Вот и получилось, что я голым животом приклеился к железяке.  Пытаюсь оторваться – боль адская и не получается. А мы вдвоём на дороге я и Урал, а когда кто-нибудь поедет, неизвестно, к тому же темнеет уже. Я понял, что мне конец. Так и останусь примороженным к машине. Что делать? Что делать? В кармане тулупа у меня был нож. Я взял его и стал подрезать примерзшую кожу. Больно, ору, но подрезаю и оттягиваюсь, оттягиваюсь от железа. Оторвался, смотрю на крыло – оно красное от крови,  кричать уже не могу, нет сил. Сполз кое-как с крыла и вскарабкался в кабину, там тоже дубак, но зато закрытое пространство. Достал бутылку спирта, он у меня всегда с собой, сначала сделал несколько глотков, а потом стал лить на  живое мясо, для дезинфекции. Опять ору, крик в таких случаях помогает. Запомни, может пригодится.  Ещё выпил, и как-то стало спокойнее на душе. Потом ещё глотнул и чувствую, меня в сон клонит. А заснуть на морозе – это конец. Нет, думаю, не засну, стал шевелиться, попробовал  завести двигатель. Раз повернул ключ, два, три и вдруг схватило. Один цилиндр, другой тра-трах-трах, все цилиндры включились. Я опять заорал, теперь уже от счастья.  Погрел немного двигатель и тихо тронулся, а на душе всё равно кошки скребут – вдруг опять заглохнет. Еду неторопливо, потому что всё болит во мне и стонет. Еду, еду и вижу впереди на дороге дальний свет от встречного, я стал моргать фарами. А дорога-то однопутка, вот мы и встретились, остановились друг против друга – мой «Урал-375», а напротив «Магирус».  Я сразу понял кто за рулём, водителей на длинных ходках не так много и мы друг друга знаем. Это был Гришка Панкратов. Мне тяжело вылезать, и Гришка догадался, что у меня проблема. Выскочил из кабины и бежит ко мне, а я сижу весь в крови и не верю своему счастью и спасению.  Пока Гришка меня расспрашивал, двигатель заглох. Я пытаюсь его снова завести, а он молчит, собака. Ну, тут Гришка  мне и говорит, давай, мол, вылезай и ко мне в машину. Закрыл я  свой «Урал» и с Гришкиной помощью забрался к нему в «Магирус». До Нерюнгри было ближе, Гришка развернулся и двинул обратно. В кабине тепло, дизель ровно так урчит, комфорт. Я ещё выпил спирта, чтобы боль утихомирить и меня развезло. Просыпаюсь уже в Нерюнгри. Гришка меня расталкивает, рядом у машины люди. Он привёз меня прямо в больницу.  Ну, дальше, сам понимаешь, всё пошло, как надо. В общем подвис я в больнице основательно, пока не стали заживать открытые раны, да и ходил потом ещё с месяц на осмотры, перевязки. О нас с Гришкой даже в газете написали. Если не Гришка, я бы окочурился, нашли бы меня в кабине остекленевшего. Теперь вот у меня два дня рождения, один – 14 июля, а второй 25 января. Оба отмечаю. Вот такая история, Олег. Давай выпьем, за настоящих мужиков, типа Гришки.
           - Ты про себя забыл, Василий.  Ты ещё какой настоящий мужик! Через такое пройти, это какую силу воли и  мужество надо иметь. Другой мог бы опустить руки или впасть в истерику и действительно погибнуть. А ты, с этим ножом! Давай за тебя. А, кстати, шрамы мужика украшают и женщинам такие мужики нравятся.
           - Да что ты?! А мои знакомые бабы поначалу все шарахались от этого  пейзажа на моем теле.
           - Мало ли от чего тётки могут шарахаться, зато теперь-то, наверное, не шарахаются, а любуются.
           - Да ладно, ты уж наговоришь. Хватит об этом. Давай, будь здоров.
           Не буду в подробностях описывать своё состояние после осушения половины стакана чистого спирта. Скажу только, что пожелание Василия мне  здоровья, сейчас воспринималось, как насмешка, потому что я задыхался и никак не мог откашляться. По-моему, мой кашель заглушил даже храпуна.            Но всё когда-нибудь проходит, и минут через десять я уже пришёл в себя, небольшое головокружение и какая-то туманность в глазах мне ничуть не мешали, наоборот, я чувствовал лёгкость, мне казалось, что я могу сейчас, прямо сейчас, взлететь.
            
                * * *
          - Олег, подъём. Давай, давай, пора вставать.
          Я открыл глаза. Какая-то комната. Я в кровати, лежу в одежде. У кровати стоит Василий, улыбается. За столом сидят два мужика, пьют чай.
           - Где я? – Разомкнув склеенные, пересохшие губы, спросил я.
           - Ты в нашем номере, на моей кровати. Вырубился ты мгновенно, и надо было тебя как-то устраивать. Не на клоподроме же укладывать.
           - Да, уж! Действительно, ведь это ещё неизвестно чем могло бы закончиться. Клопы напились бы моей заспиртованной кровушки, и что дальше было бы? Может  они в чудовищ каких-нибудь, в монстров  превратились и тогда  нам и всем жителям славного Миасса был бы каюк.
           - Ну, ты и фантазёр, Олег. Давай вставай.
           - Ладно, встаю. Спасибо, Василий. Я же говорил, что ты настоящий мужик. Спасибо.
            - Попей чайку, а я пошёл на завод. Мне надо все документы на машину оформить и завтра в путь.
            Василий ушёл, а я не стал тратить время на чаепитие, хлебнул воды, оделся по полной, взял свою сумку и пошёл искать Аминыча.
            Внизу над администраторской стойкой возвышалась Зинина хала.
            - Доброе утро. Мимо вас Владимир Аминыч не проходил?
             - Доброе утро. Выспались? – С плохо скрываемой иронией спросила Зина. – Владимир Аминович в ресторане. Завтракает.
             Я пошёл в указанном направлении. В небольшом ресторане при гостинице было занято всего три столика, за одним из них восседал Аминыч. Он выглядел импозантно – тёмно-синий пиджак, белая рубашка, галстук, очки в тонкой оправе, набриолиненные, чёрные, с чуть заметной сединой,  вьющиеся волосы. При этом в руках у него была газета. Ну, ни дать, ни взять английский лорд за завтраком, изучающий отчёт о последнем заседании парламента.
             - Доброе утро, Владимир Аминыч.
              - Доброе утро. Что-то ты разоспался. Давай быстро завтракай,  скоро за нами заедет машина.
              Моя ночная удаль отзывалась сейчас головной болью. Есть не хотелось, заказал только бутылку «Боржоми» и кофе. Коротко, без подробностей я рассказал о своих страданиях, о храпуне, о клопах и попросил покровительства в моём нормальном жизнеустройстве. Не отрываясь от газеты, Аминыч меня успокоил, сказав, что всё решит. От его обещания мне стало как-то легче, тем более, что я знал, если Аминыч сказал, то обязательно сделает.   
              В ресторан заглянул тот самый мужичок - колобок, который вчера встретил нас на вокзале.
              - Господа москвичи, машина подана.
              - Идём, идём Сергей Иваныч. – Отозвался Аминыч и вальяжно двинулся к выходу. Я последовал за ним. Он пошёл к себе в номер одеваться, а я, уже одетый, остался в холле.
              По лестнице в длинной распахнутой дублёнке, с широким светло-коричневым воротником, шалькой выраставшим из меховой подкладки,  величаво спускался Аминыч. Администратор Зина впилась глазами в важного московского гостя. Он подошёл к стойке и, наклонившись поближе к Зине, стал ей что-то нашёптывать. В конце его монолога Зина кивнула несколько раз головой и негромко рассмеялась. Аминыч также неспешно, с достоинством под зачарованным взглядом администраторши направился в мою сторону. Ах, Аминыч, Аминыч, какой же ты профи, какой сердцеед. 
             - Всё, решил твой вопрос, будешь жить в одноместном номере. Там идёт ремонт, но его прервут на время нашего пребывания. Она говорит, что все грязные работы в номере уже сделаны, осталась какая-то ерунда, так что жить можно. Ничего другого нет. К нашему возвращению там приберутся.
              - Да и не надо другого. Отлично, одноместный номер! Можно только мечтать. Владимир Аминыч, вы гений.
            - Ладно, ладно. Но с тебя причитается. Всё, пошли, водитель ждёт.
             На том же самом УАЗике мы быстро доехали до завода и сразу пошли на совещание к главному конструктору. В кабинете у него уже собрались специалисты. Я быстро развесил несколько плакатов и Аминыч после короткой приветственной разминки начал докладывать о проведенных нами испытаниях. В определённых моментах в бой вступал я, отвечая на вопросы, как непосредственный исполнитель работ. Всё прошло хорошо, и замаячила перспектива продолжения работ. Время пролетело незаметно за встречами и разговорами с заводскими знакомыми, уже начало темнеть. Столбик термометра опять устремился к сорока градусам. Меня от одной только мысли о пребывании на улице, на таком морозе бросало в дрожь. Но опасения и на этот раз оказались напрасными, нас отвезли в гостиницу на «Волге».
            По дороге я уже в красках и с подробностями рассказал Аминычу о проведенной ночи. Он хохотал от души по поводу храпуна и дивана с клопами, а когда я дошёл до Василия и его истории, стал слушать внимательно, а в конце сказал.
             - Я хочу познакомиться с Василием. Приходи вместе с ним  на ужин в ресторан. Давай  часиков в восемь, жду вас в ресторане.
             
                * * *

Номер оказался вполне сносный, главное – в нём никого не было. Недоклеенные обои на стенах меня абсолютно не смущали, это просто ничто по сравнению с богатырским храпом и клопами. Кровать была заправлена, но на всякий случай я её переворошил в поисках подозрительных следов от кровососов. Слава Богу, ничего не обнаружил.
На столе лежала местная газета, меня привлёк заголовок – «Надя, как тебе не стыдно». Это было письмо, подписанное некой ударницей коммунистического труда, Галиной В. Она обращалась к своей напарнице. Они обе работали на инструментальном заводе, делали насечки на напильниках. Галина насекала на одной стороне, а Надежда на другой. Так вот, ударница взяла обязательство  повысить производительность труда и перевыполнить план на 20 процентов. А вторая работала строго по плану и не собиралась его перевыполнять. В результате двадцать процентов напильников становились полуфабрикатами с односторонней насечкой. Видимо, Надежда была несознательной и не хотела скорейшей победы коммунизма. Вот Галина и решила воздействовать на неё через газету. Эта заметка меня развеселила.
           - Это почти готовая реприза для Райкина. Он доведёт её до абсурда, хотя куда уж больше, итак уржаться можно. Полный бред.
          По дороге к Василию я проходил мимо номера Аминыча и, услышав женский смех, доносящийся оттуда, притормозил. Мне показалось, что я уже слышал эти нотки раньше. Так оно и есть. Ай, да  Аминыч, ай, да молодец! 
          Василий и его соседи были в номере. Я попросил его выйти для разговора и в коридоре коротко передал приглашение Аминыча. Он удивился и стал отнекиваться, но я его всё-таки уговорил.
          В ресторане все столики были заняты, наш стол, за которым восседал Аминыч, был у окна, недалеко от входа. На маленькой площадке у стены располагалось трио музыкантов во главе с тромбонистом, готовящихся к выступлению.
          - Владимир Аминыч, а вот и мы.
          Аминыч встал и протянул руку Василию, сопровождая своё приветствие коротким комментарием, которому позавидовали бы самые опытные дипломаты. 
           -  Василий, я заочно с вами уже знаком, мне Олег рассказал о своих ночных приключениях и о вас. Ваша история меня поразила, мне захотелось лично познакомиться с вами, посмотреть на вас, послушать. Не часто  встречаются люди, прошедшие через такое испытание. Давайте присаживайтесь и начнём нашу трапезу. Я обо всём позаботился, специально для нас приготовят вкусные блюда. И, кстати, давайте сразу договоримся не  «выкать», чтобы упростить общение. 
            Аминыч направил свой взгляд в сторону администратора – ярко накрашенной блондинки с короткой прической. Она понятливо кивнула, и я понял, что Аминыч действительно уже обо всём позаботился.
            Стол на глазах стал расцветать разными закусками, уже и места свободного не было, а официантка всё подносила и умудрялась как-то пристраивать тарелки. Для бутылки коньяка и парочки «Боржоми» тоже нашлось место.
             - Ну, вот друзья, мы можем начать. Позвольте мне, как кавказцу, вести наш стол, и я произнесу первый тост. Большое счастье, когда встречаешь благородного, мужественного, волевого мужчину. Это счастье для женщины, с таким человеком ей ничего не страшно, он её защитит от всех бед и угроз. Это счастье для другого такого же благородного мужчины, ведь этот человек может стать его другом, а крепче мужской дружбы ничего нет. Древние римляне говорили: «Винсере аут мори», что означает «Победить или умереть». Василий, ты вот из этих победителей, сужу об этом по твоей истории, по твоему рукопожатию. Ты победил саму смерть. За тебя. «Гаудеамус игитур», а по-русски «Давайте веселиться».
             Было видно, как засмущался Василий от такого каскада добрых, хвалебных слов. А высокопарные латинизмы его окончательно добили.  Он молчал, видимо думал, как ответить. Наконец, он прервал паузу. 

*  В оригинале: Vincere  аut mori  (лат.)
* В оригинале: Gaudeamus igitur (лат.)

            - Владимир Аминович, ну, ты прямо героя из меня сделал. Я аж взмок, наверное, красный, как помидор. Я же тогда так поступил от безысходности.
  - Ладно, ладно. Не скромничай. Лучше выпей.
            Началось наше застолье, Аминыч умело вывел Василия на откровения о личной жизни, о работе, об условиях проживания в Нерюнгри. Разговоры перемежались тостами и притчами Аминыча, я к этому добавлял анекдоты.
            Вдруг я услышал, как тромбонист после всякой эстрадной фигни начал играть “My Funny Valentine”. Это было так неожиданно. В маленьком уральском городке звучит джазовый стандарт, причём тромбонист играет точно и тонко передаёт трогательную лирику этой песни. Я блаженствовал, выпитый коньяк и музыка сделали своё дело.
            Аминыч заказал ещё одну бутылку, но Вася покачал головой из стороны в сторону.
             - Нет, нет, извини. Я могу, но  мне больше нельзя. Я рано, в шесть часов должен уже сидеть за баранкой  и быть в форме. А с тобой и с Олегом разве будешь в форме. Дорога дальняя, так что я, пожалуй, пойду. Сколько с меня причитается?
             - Что ты сказал? – С пьяной интонацией  возмутился Аминыч. – Ты что, Вася? Какой причитается, ты же мой гость. Дай я тебя обниму. Ты настоящий мужик. Будешь в Москве, увидимся. Вот тебе моя визитка. Ладно, но от посошка, Вася, ты не должен отказываться. Олег, налей. Вася, тебе не по земле бы ходить, не баранку крутить, а высоко в небе летать, потому что ты гордый, сильный орёл. Но природа ошиблась, и родился ты человеком. Зато, благодаря этой ошибке природы, мы с тобой встретились. Храни тебя, Господь. 
              Мы звонко чокнулись и осушили рюмки. На прощание Аминыч ещё раз выпендрился на чистом латинском.
              - Вася, если ты собрался, тогда «Абиенс аби»*, что в переводе с латыни означает «Уходя, уходи».
              У музыкантов был перерыв, и я пошёл к ним знакомиться. Больше всего меня интересовал тромбонист. Я сказал ему, что приехал из Москвы, люблю джаз и искренно удивлён тем, что здесь звучит такая музыка. Сказал, что восхищён его исполнением Funny Valentine. Мы погрузились в разговоры о джазе, который нас мгновенно объединил. Перерыв закончился, и музыкантам надо было продолжать. Я попросил тромбониста сыграть “What’s new” или “Body and Soul”. Он выбрал первое. С некоторой тревогой я ожидал начала темы. Зазвучал тромбон, спокойно, величаво полилось музыкальное повествование, для которого и не нужны были слова, итак понятно, что это романтическая история о любви. А о чём ещё композиторам писать музыку, если не о любви, она в основе всего - разделённая и неразделённая, счастливая и трагичная, ранняя и поздняя.  Я не пошёл к столу и слушал, стоя вблизи от музыкантов. Прозвучала кода, тромбонист

* В оригинале - Abiens abi (лат)


вопрошающе  взглянул на меня, я в ответ ободряюще улыбнулся,   поднял большой палец вверх и сразу же зааплодировал.
              - Олег! – Раздался громкий, на весь ресторан, голос Аминыча.
              Я вернулся к столу. Аминыч изобразил строгость на лице и указал на наполненную рюмку.
    - Ты, дорогой, что-то совсем от рук отбился. Не надо нарушать  традиции застолья. Мы сюда пришли посидеть, поговорить, обсудить важные вопросы, а ты с какими-то лабухами пошёл трепаться.
               - Аминыч, зачем ты их так, они не лабухи, они музыканты. Для меня это целое открытие, что эти ребята знают и играют джаз. Удивительное дело.
А какие, кстати, важные вопросы мы должны обсудить? Будем здоровы! – С этим примитивным, но жизненно важным тостом я опорожнил рюмку.
    - Понимаешь, Олег. На носу 8 марта, и я пообещал, что мы заранее устроим для гостиничных теток праздник. Но хотелось бы какой-то оригинальности, и я подумал, а что, если мы сделаем шутливую стенгазету, можно сказать, боевой листок.
    - Кто это мы? 
    - Ты уж меня извини, Олег, но весь расчёт  на тебя. Ты же и рисуешь и стишатами балуешься. Тебе это раз плюнуть,  зато мы с тобой будем самыми почётными и самыми любимыми.
    - Аминыч, вы, по-моему, и без этого купаетесь в почёте и любви. А мне, честно говоря, любви этих тёток не нужно. И потом мы же всё равно послезавтра отваливаем, так что, причём тут 8 марта.
    -  А при том, что фирму лажать, себя не уважать. Мы уедем, а  в памяти у женщин останется эта история. Ведь такого здесь не было никогда. Мы первопроходцы, Олег. Женщины любят неожиданные и, главное, бескорыстные подарки. А какая у нас корысть. Нет её! Всё сделаем бескорыстно, у римлян, кстати,  это звучало очень красиво – «Гратис!»* Давай выпьем ещё и не выпендривайся, пожалуйста. Всё равно ведь тебе после работы делать нечего. К тому же за тобой должок, думаю, в одноместном номере тебе никто не помешает. Твоё здоровье.
             
                * * *
     Придя в номер, я достал блокнот и попробовал что-то прикинуть для стенгазеты. Но идеи, перемешанные с алкоголем, превращались в неуправляемый хаос, и я решил оставить это занятие, сменив стул на кровать.
    Проснулся я ни свет, ни заря, спать больше не хотелось, а до завтрака ещё далеко. Задание Аминыча меня увлекло, так часто со мной бывает, когда возникает какая-то неожиданная, сложная тема. Для меня  становится важным доказать всем и, в первую очередь, себе, что я обязательно решу эту задачу и сделаю это на пять с плюсом. Мне хотелось придумать что-то неожиданное, не банальное и,  конечно, с юмором.

* В оригинале – Gratis (лат.)

         Синхронно со стуком в дверь раздался голос Аминыча.
  - Олег, спускайся в ресторан. Позавтракаем и поедем на завод.
В ресторане  Аминыч сидел за столом, около него стояла вчерашняя блондинистая администраторша. Я услышал последнюю фразу Аминыча.
- В общем, Верунчик, ты всё поняла. До вечера.
С улыбкой, счастливая оказанным вниманием московского гостя, Вера направилась к своему администраторскому столику. 
- Доброе утро, Аминыч. Кстати, как это звучит на латыни? 
- Глумишься?
- Ни в коем случае. Просто интересно.
- Если так, тогда запомни, это просто – «Аве!».* Ладно, ты лучше скажи, что-нибудь придумал? – с хитрой улыбкой поинтересовался Аминыч.
-  Нет, пока на хлеб не мажется. Частушки какие-то лезут в голову,  да  к тому же с матом. Он как-то сам собой выскакивает, ничего не могу с этим поделать. Надо от жанра частушек отходить, а то весь изматерюсь.
- Если кроме мата, там ещё что-то достойное будет, тогда  мы это им за столом  почитаем. А в стенгазету, конечно, мат не пойдёт.
- Аминыч, я так понял, что сабантуй с дамами должен состояться сегодня. Так? Завтра-то днём мы должны быть у главного на финальном совещании, когда это мероприятие закончится, хрен его знает. А вечером мы тю-тю, на поезде в Москву. Тогда на всё, про всё остаётся несколько часов. Если я сейчас поеду на завод, то ничего не получится. 
- Понял. Хорошо оставайся здесь,  к моему возвращению всё должно быть готово.
- Как всё?! Что я стенгазету нарисую на гостиничной квитанции?
- Я решу этот вопрос. Попрошу Сергея Иваныча, он забросит тебе пару листов ватмана. Ты только не теряй времени, работай. Тебе зачтётся. Всё, Олег, я поехал.
- Аминыч, нужны ещё хотя бы цветные карандаши.
Я вернулся в номер и стал думать над идеей и композицией газеты. Мешала радиоточка, и я уже собрался выключить репродуктор, но тормознул.  Диктор стал рассказывать о последних событиях в Китае, об очередном разгуле культурной революции, о бесчинствах и многочисленных жертвах хунвэйбинов, об издевательствах и насилии над учёными, над преподавателями, над врачами,  артистами, музыкантами. Речь уже шла о миллионах жертв. Дрожь по телу от таких сообщений. Как реакция на услышанное,  сама собой возникла первая строчка: По окраинам Пекина ходят-бродят хунвэйбины. А что дальше? И вообще, какое отношение это имеет к 8 марта? Мысли путались в голове и в стройный ряд выстраиваться не хотели. И вдруг меня осенило! Всё, как-то вдруг,  сложилось в единое целое и идея заставки, и идея фривольного  стихотворения про китайцев с неожиданной развязкой. 

* В оригинале - Ave (лат.) – Здравствуй
         Я начал быстро записывать появляющиеся в моём сознании  строчки, словно мне их кто-то диктовал. Писал, зачёркивал, правил на ходу, в общем, обычный процесс сочинительства. Не так много ушло времени, и я уже перечитывал получившийся текст:

По окраинам Пекина
Ходят-бродят хунвэйбины,
На трибуне Го Мо Жо
Ковыряет пальцем в … ухе.
Рядом с ним стоят старухи,
Цзаофани, оборванцы,
В общем, все они … догматики,
Извращенцы и маразматики,
Им лишь бы бить и убивать,
На всех нормальных  же … смотрят косо.
Не сеют уж ни рис, ни просо,
Беснуются, на Мао глядя.
Все они, конечно, … дураки.
Так сожмём же кулаки,
Будем ими потрясать,
Говоря …
Вы стоите на неправильной платформе, товарищи.
Уж давно их бита карта,
Поздравляем с 8 марта.

Я перечитал написанное и с удовлетворением шумно выдохнул, что всегда сопутствует выполнению тяжёлой работы.
         Раздался стук в дверь.
         - Входите.
         Вошел водитель Сергея Ивановича, в руках у него был свёрнутый в рулон ватман и сумка. Я поблагодарил его и начал рассматривать содержимое сумки. Аминыч постарался, напряг народ, как надо, чего там только не было. Я стал выставлять на стол пузырьки с разноцветной тушью, краски, простые и цветные карандаши, ластик, пару линеек, несколько лекал, была там даже готовальня. 
         Ну что же, за работу. Композиция газеты у меня сложилась. Начинать надо с заставки, она должна приковывать внимание и отражать весь смысл этого настенного издания. Посередине листа я решил нарисовать картинку – монумент в виде цифры 8, а на нём и вокруг него с тачками, лопатами много-много мелких мужичков-строителей, которые копошатся словно муравьи.
         Я принялся за работу. Объёмную восьмёрку я нарисовал быстро. Для эффекта монументальности, разделил восьмёрку линиями на блоки, из которых она, якобы, сложена. На перемычке между кругами восьмерки  объёмными буквами написал:  «МАРТА». После тонировки блоков  жиденькой акварелью монумент стал солидным и вполне правдоподобным.  На первом плане перед восьмёркой аккуратно нарисовал несколько  маленьких мужичков с тачками, лопатами, а дальше, не вырисовывая никаких подробностей, заполнил лист остальными работягами. Мужички ползали по всем плоскостям восьмёрки с молотками, с пилами, висели на лестницах, красили, сажали кусты вокруг монумента.  Вблизи, конечно, видна была скороспелая халтура, но с расстояния в метр всё смотрелось уже нормально.
С левой стороны я изобразил расправленный свиток,  на нём написал текст про хунвэйбинов.
Посмотрел на часы – четверть третьего. Скоро приедет Аминыч, но у меня две трети листа уже заполнены. Ещё один стишок сочиню,  и всё будет в ажуре. Опять призадумался, ведь главное идея и начало. Идея – восславление женщин. А вот начало, это ход Е2-Е4, самое трудное, оно определяет всё, а главное – куда оно тебя увлечёт. Вдруг из памяти выплыл игривый мотив из «Сильвы»… И тут Остапа понесло. Я написал стишок так быстро, что сам себе удивился. Получилось, для данного случая неплохо. Я, не теряя времени, нарисовал справа от монумента ещё один свиток и на нём красиво, с завитушками написал:

Нет! Не зря поют куплеты,
Что без женщин жизни нету,
Что в женщинах любви расцвет,
И что без них немил нам свет.

Мы эту песню с детства знаем,
И постоянно напеваем,
Она нам помогает жить,
И с нею легче нам творить.

Дорогие дамы! Поздравляем!
Добра и радости желаем,
В улыбке вашей всем отрада,
А это то, что нам и надо!

Оставшиеся пустые места я разукрасил мимозами, рисовать которые одно удовольствие – зелёная веточка и много-много жёлтых точек вокруг неё. За считанные минуты лист ватмана зажелтел и зазеленел. Не Шишкин, конечно, но, главное – всё получилось празднично. Монумент, стихи, мимоза. Сказка!
Захотелось развеяться и чего-нибудь попить, а лучше выпить. Аминыч ещё не вернулся, я решил дожидаться его в ресторане.  В пустом зале Вера скучала в одиночестве и встрепенулась при моём появлении. Я попросил принести мне бокал шампанского. Мой заказ был исполнен, и я начал расслабляться после выполненной работы. Сквозь большие стекла ресторана хорошо просматривалась улица, и вскоре я увидел Аминыча, который путаясь в полах своей широкоэкранной дубленки, вылезал из машины. Я стал стучать в окно, он увидел меня, машущего руками и приглашающего зайти сначала в ресторан.
- Верочка, принесите, пожалуйста, пятьдесят коньяка для Аминыча, а мне повторить шампанское. Да, чуть не забыл, ещё лимончик от души на тарелочке. И ещё просьба, у вас найдутся  кнопки или булавки. Очень надо.
         Не прошло и трёх минут, как на столе появилось, всё, что я заказал, а в маленьком пакетике кнопки. 
- Аминыч, Аве!
- Аве! Аве! Молодец! Запомнил!
- А чего тут запоминать-то. Слово из трёх букв. Проще не бывает. Я  тут расслабляюсь после трудового дня. Вот вам тоже заказал.
        - Ещё раз молодец. Я тоже после трудового дня. Эти конструктора и их кривоносый экономист всю кровь из меня сегодня выпили, так что мне запас жидкости надо пополнить.  Но ты мне скажи главное - сделал газету?
         - Не то слово. Вы упадёте, а про тёток я уже и не говорю.
         - Всё пошли. Я к себе, приму душ, немного передохну и загляну. Посмотрим, от чего я должен упасть. Верунчик, всё как договорились. До вечера.

                * * *

         Я вернулся в номер, ещё раз внимательно просмотрел всю газету, ещё раз похвалил себя и прикнопил лист к двери с внутренней стороны.  Также на двери кнопками прикрепил покрывало с кровати, закрывающее мой шедевр. Полная, стопроцентная маскировка. 
         Аминыч  пришел около пяти часов. От него так несло парфюмом, что я даже закашлялся. Он прошёл в комнату. Я всё время маячил перед ним, так, чтобы он не особо поворачивался в сторону двери.
        - Олег, не понял. А где твоё творение? – Он уставился на стол, где находились все принадлежности для рисования.
        - Аминыч, а где оно должно быть?
        - Ладно, не дури. Показывай.
        - Аминыч, а как называется наша газета? На-стен-ная! Значит она должна висеть, а не лежать.
       Он повел глазами по стенам и, ничего не увидев, раздражённо спросил.
       - Ты что, решил мои нервы испытывать? Не рекомендую. Или ты в туалете на стене её повесил?
        Я подошел к двери и сорвал покрывало.
        - Ух, ты! Ну, Олег, ты даёшь! – Он стоял в метре от газеты и внимательно рассматривал рисунок.
        - Это ты здорово придумал – монумент женскому празднику с мужиками, которые трудятся, как рабы для возвеличивания женщин. Идея хорошая и воплотил ты её неплохо. Ладно, поехали дальше, почитаю, что ты написал. Он достал очки и погрузился в чтение. Начал  с китайцев, прочитав  первые строчки, он обернулся и молча, с недоумением посмотрел на меня, но продолжил чтение. Дочитав до конца, он взорвался смехом. Мой расчёт на чувство юмора Аминыча оправдался, потому что газету я делал, в общем-то, для него, а не для каких-то незнакомых мне тёток.
        - Ай, молодец, Олег.  Здорово ты сделал эту неожиданную развязку.  А я пока читал, никак не мог понять, причём тут китайцы. А тут на тебе, ты и этих «культурных революционеров» представил и с 8 марта связал. А эти твои двусмысленности очень даже деликатно обыграны. Молодец! Так, посмотрим, что здесь.       
         Он стал читать поздравительное стихотворение. Прочитав его про себя, он стал читать вслух и после последней фразы добавил от себя:
         - А это, действительно то, что нам надо. Улыбающаяся женщина – это дар Божий, а нахмуренная – это сюрприз от дьявола. Отличная газета! Великолепный подарок к празднику.
         - А как всё это будет выглядеть? Где это будет происходить? Кто будет в этом празднике жизни участвовать.
        - Ресторан работает до 23.00. К этому времени там уже нет народа. Мы так и придём туда около одиннадцати. Я уже всё, что надо заказал. Двери и шторы закрываются и праздник начинается. Гражданок будет три, четыре, Больше вряд ли наберётся. Это, кстати, не имеет никакого значения, закуски и выпивки на всех хватит. В общем, посидим, погудим. Жалко, что Василий уехал, он бы пришелся к месту.      
       - Аминыч, а на хрена столько тёток. Что мы с ними со всеми будем делать?
       - Э, друг мой. Не о том ты думаешь. Мы же собрались устроить праздник, а не распутничать.
       - Мы-то, да. А они?
       - За них не беспокойся. В общем, Олег, наша задача –  сделать сюрприз для женщин, а не бордель. Это всё-таки разные вещи. Понял?
      - Понял. Так бы и сказали сразу, что никакого борделя не будет, а то я уже и губу раскатал.
      - Закатывай обратно. Впрочем, после праздника ты сам себе хозяин.  Сейчас отдыхаем. Давай, без четверти одиннадцать заходи ко мне и не забудь захватить газету.

                * * *

       В ресторане действительно никого не было, за накрытым столом сидели Зина, Вера, одна официантка лет тридцати и две незнакомые гражданки лет под пятьдесят. 
      Я  прикрепил кнопками газету на стену, находящуюся вдалеке от стола. Всё это время за моими действиями следили дамы, не понимая, что и зачем происходит. Выполнив эту несложную процедуру, я сел за стол.
     Благоухающий, с приклеенной улыбкой, Аминыч начал застолье, как и положено кавказцу, мудрым, напыщенным тостом.
      - Дорогие дамы. Мы собрались здесь в преддверии самого ожидаемого всеми … – В этом месте он под восторженными взглядами женщин сделал интригующую паузу и продолжил. – Мужчинами женского праздника. К сожалению, завтра мы уезжаем и не сможем именно 8 марта поздравить вас, но какая разница, мы сделаем это сейчас. Я поднимаю этот бокал шампанского за женщину,  за самое совершенное и всевластное создание природы. Женщины обладают магической силой воздействия на мужчин. Именно они делают их мужественными, именно они делают их нежными, именно они делают мужчин страстными. – Здесь опять сердцеед сделал психологическую паузу. Тётки расцветали буквально на глазах. Аминыч продолжил. – Женщины делают мужчин героями, полководцами, императорами и даже генеральными секретарями КПСС. – Все дружно хохотнули. – Из-за женщин происходили дуэли, да что там дуэли, даже войны начинались. Еще в начале века женщины стали требовать для себя больше прав. Эти феминистки просто не понимали и не понимают, что они имеют больше чем права;, они имеют власть. Древние, а они были умные люди, говорили:  «Маленькая власть всегда лучше, чем большие права» и они были и остаются правы.  Такая власть, у вас, дорогие женщины есть. Я хочу закончить свой непродолжительный, но очень значимый тост словами английского писателя Редьярда Киплинга: «Что опьяняет сильнее вина??? Женщины, лошади, власть и война». Видите, на первое место он поставил женщин. За вас дорогие дамы! – Аминыч поднял и протянул бокал в сторону дам, но приостановился. Он всё-таки решил добить счастливых женщин свои коронным приёмом и с пафосом произнёс. – «Эде! Бибэ! Луде!».* Что означает – Ешьте! Пейте! Веселитесь!
        Началось чоканье, звон бокалов, смех, в общем, всё, как  обычно во время застолья.
        - А теперь, дорогие дамы, специально для вас мы приготовили необычный подарок. – Аминыч протянул руку в сторону стены с  приколотым листом. – Этот уникальный подарок приготовил Олег под моим чутким руководством. Давайте, подойдём туда. – Он подал пример, и все потянулись за ним.
       - Ой, Вер, смотри, это же какой-то плакат. Господи, какие молодцы.
       - Олег, это ты всё сам придумал и нарисовал?
       - Нет. С божьей помощью. Сам бы я так не смог.
        - Ха-ха! Смотри, Галь, мужички, как таракашки, и каждый при деле. Вот бы так в жизни всегда  было.
       - Об этом только мечтать. – Расплываясь в улыбке, вставила Вера.

*  В оригинале Ede! Bibe! Lude! (лат.)

      Аминыч встрял в женский хор.
      - Олег, ты как автор, прочитай стихи. Только с выражением.
      Я начал с китайцев. На третьей строчке, после предлога «в» я сделал выразительную паузу. В этот момент официантка Галя с расширенными от удивления глазами тихо, но слышно,  прошептала «жопе». Тётки зашлись громким смехом, некоторые даже протирали глаза от выступивших слёз веселья. Я продолжил. И опять в нужном месте Галя прошептала «засранцы». И опять неудержимый хохот. Так оно и продолжалось дальше.  В конце, после поздравления тётки просто завизжали от восторга.  Аминыч расплывался в улыбке, цель достигнута.
       Я прочитал поздравление, возникла тишина. И вдруг женщины, как будто договорились, стали тихо и беззвучно улыбаться, они буквально расцвели, и каждая из них на глазах становилась моложе и всё красивее и красивее. 
         - Дорогие мои, давайте вернёмся к столу. – Аминыч направился к столу и стал разливать всем шампанское. – По законам кавказского стола я, как тамада, не только произношу тосты, но и предлагаю другим высказаться. Зина, я знаю, ты любишь и умеешь говорить. Скажи.
       Зина, держа в руках бокал, встала,  хала у неё на голове качнулась в знак согласия.
        - Дорогие москвичи, наши самые любимые гости. Вы преподнесли нам такой подарок, о котором никто из нас и мечтать не мог. Однообразная жизнь заставляет нас не столько улыбаться, сколько кручиниться. Жизнь непростая и уж больно полна всяких забот. О том, о сём, в общем, обо всём. А тут вы, как молнией пронзили,  и стало тепло и всё засветилось. Спасибо вам от всех нас. Мы этого никогда не забудем. За вас, за ваши таланты, за вашу доброту  и сердечность. Девки, давайте, подхватывайте. -  И троекратное женское УРА полетело по залу. 
        Застолье продолжалось, я рассказал несколько анекдотов в тему, все  дружно похохотали. Но мне довольно быстро стало скучно и неинтересно. Пить, есть уже не хотелось, и я, сославшись на головную боль и усталость, откланялся, оставив Аминыча султаном в гареме.  Аминыч на меня посмотрел осуждающе, но ничего не сказал.

                * * *
         Пятница. Последний день нашего пребывания в Миассе. С утра я направился в ресторан, полная тишина, Аминыча нет, никого нет. Вчерашняя Галя приветливо улыбнулась и подошла ко мне.
         - Галочка, мне «Боржоми» и какой-нибудь омлет, или яичницу, или просто варёное яйцо. Вряд ли я смогу после вчерашнего ещё что-нибудь съесть. Галь, понравился вчерашний вечер?
         - Ой, еще как! Помирать буду, не забуду его. Почаще бы так.
        - А у вас муж есть? – Неизвестно зачем обронил я.
        - Есть. А что? – Как-то заинтересованно спросила она.
        - Да, так. Просто поинтересовался. – И чтобы сменить эту тревожную тему, спросил. – Аминыч не появлялся? И Веры что-то не видно.
        - А она же сегодня выходная. Вот повезло-то ей. Счастливая. – протянула она с завистливой улыбкой и пошла выполнять заказ.
        Я доедал яичницу, когда вошёл Аминыч.
       - Аве, Аминыч.
       - Аве, дорогой коллега. – Иронично отозвался он.
       - Я уже позавтракал. Буду в холле ждать Сергея Иваныча, как он подъедет, сообщу. 
          Прошло двадцать минут, распахнулась дверь, и в  гостиничный холл  вкатился Сергей Иваныч.  От его дыхания на морозе воротник  свитера был покрыт белоснежным инеем, который подчёркивал красноту лица.
          - Москва, готовы?
          - Готовы, Сергей Иваныч. Сейчас Аминыча зову и поехали.
          - Давайте, только побыстрее, совещание у главного ровно в одиннадцать.
          - Иваныч, десять раз успеем.
          Мы действительно успели, даже с запасом. Совещание проходило неторопливо, впрочем здесь всё происходит размеренно, никто никуда не спешит. Такой уклад, такой народ. Мне кажется, что здесь и время как-то иначе течёт, медленнее. Я это просто ощущаю. До обеда мы не управились со всеми вопросами и пришлось еще проторчать на заводе. Уже стемнело, когда мы тронулись в сторону гостиницы. У Аминыча  в руке был тубус для чертежей.
           - Аминыч, а на хрена тубус?
           - Да вот, тут. – Замешкался Аминыч. - Мне дали кое-какие материалы, чертежи, не в руках же мне их тащить. Олег, сейчас в гостинице быстренько собираемся, только ничего не забудь. В 22.30 за нами заедет Иваныч и на вокзал. А до этого времени посидим в ресторане, прощальный посошок.            
          - А кто-то ещё будет? Вера, например.
          - Нет. Нет,  её не будет. Она мне  сказала, что на людях она со мной появляться не может, так как я уеду, а ей здесь жить. Я её прекрасно понимаю. Нет, Веры не будет, я с ней попрощаюсь до этого у себя.
          - Хорошо. Всё понял. В девять буду в ресторане. Вы успеете попрощаться до этого времени или мне вас не ждать и начинать посошок в одиночку.
          Аминыч появился в начале десятого  один. Я сидел за столиком спиной к окну. Аминыч сел напротив. Галя быстро заставила стол едой, на посошок мы решили выпить коньяк. Я налил себе и Аминычу, и вдруг он поднял руку и приветливо  помахал кому-то, кто находился за моей  спиной. Я резко повернулся, на улице около окна стояла Вера в шубе, укутанная платком и тоже медленно из стороны в сторону покачивала согнутой в локте рукой. Я улыбнулся ей, она мне и исчезла. Я повернулся к Аминычу. То, что я увидел, меня потрясло. Он смахнул слезинку. Он, прожжёный бабник, циник вдруг так расчувствовался.
        -  Аминыч, вы меня пугаете.
        - К тебе это когда-нибудь тоже придёт. Ты узнаешь, что такое бескорыстные отношения и как тяжело их терять. В душе всё переворачивается. Ладно, всё. Проехали. 
        - Аминыч. Для меня  эта командировка не прошла даром, я многому научился, много запомнил, даже кое-что из латыни. Скажу короткий тост, всего одно слово, если я его правильно запомнил. Гратис – и я протянул рюмку в сторону Аминыча.
        - Да, ты правильно запомнил. Бескорыстные отношения между мужчиной и женщиной – это довольно большая редкость. Каждый друг от друга чего-то хочет, причём далеко не всегда их желания совпадают. В жизни часто приходится удовлетворять чужие желания с корыстью, потому что этим можно чего-то добиться, что-то получить взамен. Самое простое, какое-то материальное поощрение – деньги, вещь или нематериальная награда - например, свобода. Гратис! Звучит красиво! Правда?!
         - Да. Очень красиво. Музыкально! Поэтично! Романтично!
         За разговорами и посошками быстро пролетело время и вот уже в зал ресторана вкатывается Сергей Иваныч.
         - Москва, вы, что с ума сошли. Поезд без вас уедет.
         - Идём, идём.
        Мы рассчитались заблаговременно, поэтому сразу встали, чмокнули Галю в щёчку и полетели к себе. Минут через десять мы были уже в холле. Аминыч, нерасторопный в своей огромной дублёнке, направился к стойке администратора попрощаться, обняться, поцеловаться с Зиной. Я тоже помахал ей рукой. Нас ждала «Волга». Водитель открыл багажник и аккуратно уложил наши вещи, сверху положил тубус.
         Когда мы приехали на вокзал,  проходящего на Москву поезда из  Челябинска ещё не было. Мы зашли в здание вокзала, не могу сказать, что там было тепло, но всё же не так, как на улице. Наконец подошёл поезд и мы, попрощавшись с Иванычем, зашли в вагон. В нашем купе пока никого не было, возможно на следующих станциях подсядут. Поезд тронулся, после небольшой возни мы уселись друг против друга, а между нами недопитая бутылка коньяка. Налили, выпили.
        - Аминыч, а что с нашей газетой?
        - Что с нашей газетой? – переспросил Аминыч. – Цела и здорова! Едет с нами без билета.
       С этими словами он достал тубус, открыл его и вытянул из нутра цилиндра лист.
       - Олег, я её взял на память. Свою роль она сыграла. Как говорят, хороша ложка к обеду. У меня она сохранится, а у них она пропадёт. Стихи Вера переписала, а больше им ничего и не надо. Где они её будут хранить? Их же замучают вопросами – откуда, кто, зачем, почему. Для них эта газета может быть даже компроматом. А у меня она сохранится. Впрочем, Олег, ты автор.             
Можешь взять её себе, но только храни. Как ты?
        - Нет Аминыч, у тебя будет надёжнее. Ведь между нами всё ГРАТИС!

Начато и заброшено 15.09.2019, Ершово
Продолжено и закончено 14.04.2020
Москва, самоизоляция