До утра...

Давно уже за окном чернела июльская ночь. Тихо шевеля занавеску, вползал в комнату шелест тополей, витиевато спутанный одинокой трелью сверчка.
Корнеич лежал поверх покрывала на кровати, глядя немигающим взглядом перед собою.
Клонило в сон, но уснуть он не решался.
Нет, его не пугала мысль снова пройтись по той, не знакомой дороге, снова тихо изумляясь реальности и непонятности повторяющегося уже какую ночь подряд сна; сегодня, ему казалось, он был готов к встрече с ним.
Хотелось сейчас, ещё до встречи с ним, ободрить себя, и убедить в своей правоте. Что бы потом, при встрече, добавилось металла в голосе, когда он станет говорить о том, что он не сумасшедший, и что всё происходящее с ним какая-то страшная ошибка, и что его вины в этом нет.
- Одна-ако-о... подумал он про себя обиженно, словно укоряя кого-то...
Он прикрыл глаза, затих. Странный сон донимал его уже не первый год.
Безо всякого повода, когда он уже долго не думал о нём, он врывался в его сознание во сне и будил его. И бередил в памяти события сорокалетней давности, заставляя легонько сжиматься сердце и снова и снова удивляться реальности и отчётливости происходящего во сне.
Он мог ворваться в любой миг, прервав другой сон и прочно завладев вниманием, держал в напряжении столько, сколько продолжался этот путь по не знакомой дороге.
Снилось Корнеичу будто он в строю новобранцев идёт по не знакомой дороге к казарме своего третьего отдельного строительного батальона.
Идёт не безусым восемнадцатилетним пареньком, а таким, какой он сейчас, пожилым, ссутулившимся, с седой щетиной на щеках. Рядом с ним молодняк, впервые надевший шинель новобранца.
Молодые не держат шаг, и это раздражает Корнеича. Хочется сказать долговязому парню слева что-то обидное, грубое, но он останавливает себя, успокаивая мыслью что вот, сейчас, они остановятся и он - Корнеич подойдёт к командиру взвода и объяснит, что он - Андрей Корнеевич Салтыков здесь, в строю по ошибке. Что он отслужил срочную уже много лет назад, и сейчас ему не должно находится здесь. Нужно разобраться, выяснить всё...
Он продолжает шагать, стараясь держать шаг, несмотря, на то, что молодые справа и слева давно уже сбили такт и стучат по асфальту вразнобой, словно овцы.
Вдруг ему приходит мысль, что он давно уже должен запеть «У солдата выходной»
Он уже набирает воздуха в лёгкие, но снова вспоминает, что он в строю по ошибке и петь ему негоже.
Он, глядя задумчиво на пыльные носки взлетающих сапог, хмурит брови:
« Почему я до сих пор не вышел из строя?»
И тут же оправдывает себя:
«Ну-у-у, так ведь не делается... Просто так выйти из строя, без разрешения, это же...»
Он продолжает печатать шаг и вдруг понимает:
«Стоп, а чего я боюсь? Это ведь просто сон! Во сне за это ничего не будет. Вот сейчас проснусь и просто пойду курить на крыльцо. Я ведь сплю, значит, я дома. Не на дальнем востоке, а у себя дома в Сербовке...
Всё, нужно выходить из строя! Или нет, нужно просто просыпаться...
А как проснуться? Погоди, погоди... Если я понимаю, что это – сон, значит, я уже не сплю?
Значит этот строй – не сон?
Нужно дождаться привала и всё прояснить, всё объяснить кому нужно»
Он пытается собрать воедино все доводы, какими можно убедить всех, что он здесь только во сне:
Можно сказать, что бы позвонили в военкомат и спросили... Там скажут, что я уже давно отслужил.
Там всё знают; когда, где...»
Вдруг в голову приходит шальная мысль:
« А может быть, не торопиться? А что, вспомню молодость... Вон и одет по полной форме, и никто не знает, что я здесь по ошибке. Он хитро ухмыляется в седые усы:
«Забавно будет посмотреть, как они сейчас начнут первый раз подшивать воротнички и учиться наматывать портянки... Он смеётся уже в голос:
« А потом выйдет из каптёрки старшина Абашидзе и засверкает своими бешенными глазищами...»
Но вдруг улыбка сходит с его лица.
«Так ведь этот ублюдок, станет не только сверкать глазищами, а и бить молодых!
Жестоко, безжалостно, умело... явно наслаждаясь видом разбитых губ и носов и животным страхом в глазах ошарашенных новобранцев.
Слушай, а может быть дойти до казармы, набить ему сейчас морду, а потом уж проснуться?»
Впереди заслоняя дорогу спина новобранца. Он шагает, прихрамывая; явно растёр ногу неумело завёрнутой портянкой.
«...А если я там случайно увижу и Лёшку Видяпина. Он ведь удавился только на втором году службы...
Что я ему скажу? Не говорить же ему что после его смерти многие материли его и называли трусом...
А если он сейчас как раз на КПП стоит – увидит, подойдёт...
А может подойти и сказать, чтобы он не лез в петлю. Ведь друзья, может послушает...
Нет, не послушает. Гераськин тогда пол ночи запугивал его - ждал, что он признается, что был в самоволке - не вышло ничего у него. Заартачился как бык, упёрся и смотрел на него злым взглядом... Не признался...»
Строй продолжает дробить блестящую чернь вылизанного поземкой обледенелого асфальта не знакомой дороги к знакомой казарме.
Кажется уже близко; уже слышится приближающийся запах казармы. В нём кислота солдатского пота, горечь папиросного перегара, смрад застоявшегося запаха сапожного крема и ещё чего-то, что никак не подвластно памяти.
Вдруг полумрак сумерек рассекает молнией дребезжащего голоса:
-Рота-а-а-а-а,
Андреич, вздрогнув всем телом, делает рукою жест, словно сбрасывает с себя одеяло, что бы через секунду, по команде «Подъёё-ё-ё-ё-ём!» вскочить и броситься к табуретке  с обмундированием, но уже в следующую секунду, поняв, что он не в казарме, а в своей Сербовке, на своей постели досадно рубит воздух занесённой рукой, роняет её на бедро и глубоко вздыхает.
Кряхтя, он долго ворочается на постели поверх покрывала и, наконец, устроившись, затихает.
Прикрыв устало глаза, он беззвучно шевелит губами:
-А вот на ко - выкуси! Я своё оттрубил, от звонка до звонка. Не скажи... Что бы я... Ещё чего...
Шаловливо играет редкими седыми волосами проскользнувший в открытое окно тёплый ветерок, тихонько, на цыпочках прошагав по смятой подушке к взлохмаченной голове, он что-то шепчет в ухо и тихонько, едва прикасаясь, гладит её мягкой ладонью. Украдкой заглядывает в комнату сбитая набок улыбка месяца. Залитая желтым светом комната окутана тишиной ночи... до утра.              18.11.04.