Шико

Мой двортерьер Шико умер, когда мне только исполнилось шестнадцать.

Мы гуляли. Оказались там, где было разбросано отравленное мясо, и он, радостно виляя хвостом, проглотил кусок или два. Помню, я даже обрадовался, что ему перепало пожевать, поскольку дома у нас в плане съестного почти всегда было хоть шаром покати.

Когда пса начало рвать, и я осознал, что произошло, я взял его на руки и потащил в ближайшую ветеринарку. Шико била такая сильная судорога, что я пару раз не удерживал его и ронял. Мы не прошли и половины пути до клиники, когда он перестал дергаться и затих. Измазанный его рвотой и кровью, я просидел возле мертвого животного несколько часов, соображая, что мне теперь делать.

Было уже темно, когда я отнес Шико в овраг недалеко от нашего дома. Я пошел переоделся, занял у соседей лопату и фонарь, вернулся и закопал пса. Я не ронял слезы и никого ни в чем не винил, даже себя. В его смерти было что-то закономерное, даже очистительное — для нас обоих. Знаю, что вы подумаете: так говорить цинично и бессердечно, либо же я пытаюсь рационализировать случившееся несчастье. Читайте дальше — легко мне ничего не далось.

Придя домой, я упаковал свои пожитки, забрал у вусмерть пьяных родителей все деньги (спасибо недавно почившей бабке и оставленному ею скромному наследству), потом поехал на вокзал, сел в вечернюю электричку и отправился неизвестно куда, тупо глядя на проносившиеся за окном огни.

Я добрался до какого-то маленького захолустного города и, выкурив пачки три сигарет, до рассвета просидел на перроне. Когда заездил общественный транспорт, нашел на столбе объявление о сдаче однокомнатной квартиры и позвонил арендодателю.

Жирная полубеззубая тетка с мутными глазами и мерзким хохлом на голове, даже не попросив документы, взяла плату за два месяца вперед; взамен вручила мне ключ и бумажку с адресом квартиры. Сказала, что за такие-то деньги все находится в очень хреновом состоянии, но что-то испортить или доломать при желании можно, и мне этого лучше не делать.

Дом оказался серой разбитой хрущевкой, которых в городе было, по-видимому, процентов девяносто среди жилой недвижимости. Признаюсь, я никогда прежде в таком месте не бывал, и его убогость повергла меня в натуральный шок. После просторной, пусть и вечно засранной, квартиры в сталинке я почувствовал себя здесь как в гробу.

Потолки были настолько низкими, что я с моим ростом боялся там даже подпрыгнуть. Люстры, понятное дело, отсутствовали. Собственно говоря, верхнего освещения не было вовсе — вместо этого из редких розеток торчали тусклые светильники. И если днем в квартире еще было достаточно светло от солнца, то с наступлением вечера мое новое жилище сковывал гнетущий полумрак, и в чернильно-черных окнах появлялось еще более мрачное отражение этого тесного пространства. А когда я выключал в квартире свет, окна вырисовывались в кромешной тьме белесыми трафаретными квадратами.

В кухне не оказалось ничего, кроме советской газовой плиты, стола и табурета. Ни холодильника, ни чайника, ни даже посуды со столовыми приборами. Про санузел даже говорить не буду — если опишу хотя бы половину этого трэша, вы мне просто не поверите.

Долгое время искал источник дохода. Раньше я подрабатывал на каникулах, но заботиться о своем существовании в полной мере мне еще не приходилось. Калечить спину на стройке или мыть полы в какой-нибудь рыгаловке я отказывался, поэтому оставался нетрудоустроенным, а деньги при этом неумолимо таяли. Одно время я, усиленно экономя, жил в буквальном смысле на хлебе и воде. В итоге рискнул и потратил почти все оставшиеся средства на подержанный маломощный ноутбук. Подключил у сотового оператора беспроводной Интернет и стал пробовать себя во фрилансе, что тогда было у нас еще в новинку.

В кои-то веки мне повезло. Скоро нашелся человек, которому нужно было переводить для сайта тонны несложных текстов. Даже моего неполного среднего вполне хватало для такого занятия, хотя я сразу принялся подтягивать английский, чтобы не накосячить где.

Словом, заработок у меня появился. Немного погодя я приобрел предметы первой надобности, даже раскошелился на сумку-холодильник. Менять, правда, что-либо другое не было ни сил, ни желания. Квартиру я покидал только чтобы обналичить деньги, сделать покупки и заодно проветриться. Чаще всего сидел дома по трое-четверо суток.

Хозяйка наведывалась ежемесячно. Все проверяла, принюхивалась, трясла своим проклятым хохлом, который никуда с ее проклятой башки не девался. Говорила, что до меня здесь обитал всякий сброд, из которого постоянно приходилось выколачивать деньги, а я, мол, парень хороший: оплату не задерживаю, никого сюда не вожу, соседям не мешаю. Покладистей хомяка-инвалида, в общем. В ответ на такую сомнительную лесть я молчал и думал о том, как сильно ненавидел эту мразь.

Квартира невообразимо давила на меня. Она душила, высасывала и без того не изобиловавшие жизненные силы. Что я делал для расслабления и забытья? Правильно, то же самое, за что всегда презирал родителей: по-слоновьи бухал.

Я быстро пристрастился к гадостному крепкому пиву. Ежевечерне отсылая заказчику партию выполненной работы, я полубегом направлялся к холодильнику, предвкушая хлопок первой открытой бутылки. У меня скоро отпала необходимость смотреть параллельно кино или серфить по Сети — я просто садился на пыльную расползающуюся кровать и поглощал эту газированную отраву литрами, отстраненно разглядывая узоры разводов на стене напротив.

И вот мне приснился Шико. Сперва я услышал во сне резвое топтание в коридоре, затем нетерпеливое царапанье в комнату. Дверь приоткрылась, и пес зашел внутрь. Сев возле кровати и приветливо высунув язык, он смотрел на меня с беззаветной любовью, которой одаривал с того самого момента, как я подобрал его на улице щенком и спрятал за пазуху.

Мне снилось, что наступает утро. Я встаю, умываюсь, завтракаю и начинаю заниматься своими делами. Я не вижу, что в комнате есть кто-то еще, помимо меня. Шико продолжает сидеть и добродушно наблюдать за мной. Наступает вечер, я снова ложусь и засыпаю. День за днем я неизменно его игнорирую: не пою, не кормлю, не выгуливаю. Пес ложится на пол и начинает вопрошающе скулить. Проходят недели, он худеет, превращаясь в страшный обтянутый кожей скелет, но не умирает. Впрочем, живыми у этой несчастной мумии остаются только глаза, в которых не перестает теплиться надежда, что я в конце концов обнаружу друга, накормлю, выхожу его, и мы снова будем вместе, как раньше. Как бы тяжела ни была жизнь.

Когда я проснулся по-настоящему, моя подушка была насквозь мокрой. Я рыдал и рвал на себе волосы весь день. Поставил на пол в спальне миски с едой и водой. Лишь ближе к вечеру до меня окончательно дошло, что Шико похоронен в другом городе, и он никогда не сумел бы ни отыскать меня по следу, ни зайти в запертую квартиру, даже если бы чудом оказался жив. Я снова надрался.

Хоть я и заваливался каждую ночь пьяным, но в объятиях Морфея оказывался, как правило, не сразу. Я мог по полчаса лежать и всматриваться в оконный проем, сияющий слабым светом. Его очертания прочно запечатлелись в моем сознании: даже когда я закрывал глаза, то видел этот могильно-бледный силуэт с толстой крестовиной. Кажется, есть целая разновидность оптических иллюзий, основанная на такой особенности мозга.

Мне начал каждую ночь сниться еще более кошмарный сон. В нем я точно так же лежу в кровати, глядя на окно, и на меня вдруг начинает накатывать немыслимый страх. Я не понимаю, в чем дело, но каждой клеткой организма ощущаю, что нахожусь в опасности, и исходит она именно оттуда, куда я смотрю. У меня нет возможности подняться и включить свет, поэтому я продолжаю парализованно лежать на спине. Наконец я замечаю, что с окном что-то не то, какая-то незначительная деталь его силуэта изменена, и это по непонятной причине вселяет в меня чудовищный ужас. Мне хочется поднять голову, сфокусировать взгляд, но ничего не получается, и я проваливаюсь в ледяную бездонную яму.

Кончилась моя пьянка, когда я в один прекрасный вечер жестко перебрал и блевал весь следующий день желчью. Отлежаться не получалось, и я посчитал, что если не разжижу кровь, то непременно сдохну от сердечного приступа. Когда стемнело, мне немного полегчало. Я вызвал такси и поехал в единственную круглосуточную аптеку, находившуюся в центре города. Купив аспирин и противорвотное, я проглотил их на месте и отправился той же машиной обратно.

Размеренная тряска авто укачала меня, я начал задремывать. И тут я понял, что не так было в моем кошмаре. Прикрыв глаза, я увидел привычный мерклый силуэт оконного проема. В его левом нижнем углу явственно вырисовывались непонятные темные очертания. Я вспомнил, что под окном в том месте стояла допотопная резная тумба, однако на ней вроде как не было ничего, что могло бы создавать подобную тень.

Почему у меня в памяти записался образ из сна? Из сна ли? На меня прямо в машине нахлынул тот панический ужас перед близкой, но неизвестной угрозой. Я предложил таксисту покатать меня по городу, будучи согласным на любой тариф, но водитель сообщил, что собирался после моего вызова восвояси, посему отвез меня куда требовалось изначально, и уехал.

Вернувшись домой, я опасливо открыл тумбочку, в которую прежде не заглядывал. Там оказались старые газеты и детские вещи: ползунки, соска, погремушка. Тумба была отодвинута подальше от окна, а ее содержимое на следующий день отправилось на помойку вместе с остатками пива.

Я перестал пить, и спать стало спокойней. По крайней мере, в трезвом состоянии сон у меня очень чуткий — если рядом хотя бы затрепыхается моль, я услышу. Время от времени я просыпался по ночам и уже автоматически глядел на окно, но ничего неестественного в комнате не оказывалось.

Один раз, еще до всего этого, я проснулся утром и, не вставая, заметил, как снаружи плывет не то дым, не то пыль. Я вылез из кровати и подошел к окну. На улице царил странный туман, стоявший поодаль непроглядной стеной, при этом вблизи все было отлично видно, лишь периодически пролетали молочно-белые клубы. Я оделся и отправился гулять, раз выдалась такая необычная погода.

Набредя на заброшенную железную дорогу, я добрался по ней до забытого богом района на отшибе, где хрущевки были в еще более ужасном виде: полуразваленные, без каких-либо следов подъездных дверей, с худыми крышами и случайными фрагментами водосточных труб. Вкупе с густой пеленой, которая окружала меня, куда бы я ни шел, широким кольцом, это убогое незнакомое место создавало зловещую сайлент-хилловскую атмосферу.

Впереди показался высокий холм с пучком тощих деревьев. Я поднялся на него и увидел практически вплотную трехэтажный дом. Взглянул в его окна и застал отвратительную картину.

В одной из квартир пара занималась на полу сексом. Огромный волосатый мужик озверело, исступленно трахал женщину, сминая кожу на ее бедрах, словно толстую ткань. Он буквально вдавливал свою партнершу в ковер, и удовольствия от этого процесса она явно не получала. Но самое омерзительное было другое — у нее отсутствовали обе груди. Вместо них виднелись два больших уродливых шрама. Сказать, что это зрелище до крайней степени меня потрясло, — не сказать ничего.

Смутно помню, как дошел тогда домой. Туман, ставший, казалось, совсем непроницаемым, лишил меня всякой ориентации на местности. Я падал на железной дороге, продирался, царапая руки и одежду, сквозь колючие кусты, оказывался по колено в зловонной трясине.

Потом, конечно, прочитал в Интернете, что такое мастэктомия. Но обе груди сразу… Короче говоря, никакого облегчения мне это знание не принесло.

Тем днем я пришел к сокрушительному выводу, что реальность, в которой я существую, не имеет и не будет иметь ничего чистого и светлого. Даже где-то там, далеко-далеко, где я никогда не окажусь, нет ни бескрайних полей под слепящим солнцем, ни вековых зеленеющих лесов, ни теплых тропических пляжей. Только гнилые топи, липкая мгла, сухие деревья, а среди них — рассыпающиеся бетонные коробки с безобразными жильцами. И уразумение этого оказалось несравнимо страшнее любой квартирной клаустрофобии…

Я принялся подзывать его, желая перебороть свой страх. Мне хотелось убедиться, что никого, кроме меня, там не было, и успокоиться. Но шестым чувством я уже знал, что он вернулся ко мне, и вместе с ним пришло какое-то чужеродное зло, которого в нем прежде не было. Как в известном кинговском романе — но не потому, что он был закопан мною на мистическом индейском кладбище, а по той причине, что я утратил к нему всякую любовь сразу, как его не стало. Более того, я воспринял его смерть с облегчением, хотя это создание мою кончину вряд ли бы перенесло. Такое предательство не могло остаться безнаказанным.

«Шико, Шико, иди сюда…» — тихо и притворно-ласково шептал я перед сном, слегка ударяя ладонью по одеялу. И он отозвался. Из противоположного угла комнаты донеслось едва различимое елозанье, похожее на звук шаркнувшего по полу мешка с чем-то твердым. Затем послышался цокот когтистых лап на трухлявом паркете, всего шаг или два. У меня перед глазами вся жизнь успела пронестись. Я метнулся к светильнику и включил его.

Никого. Разве что показалось, мои ноги слега обдало воздухом.

Мне отчаянно хотелось накидаться. Я, сжав зубы, стерпел, хотя и был уверен, что так только хуже. Одновременно зевая и трясясь от пережитого, сел кропать переводы.

Спал с тех пор днем, а по ночам работал, терзаемый паранойей. Мне все мерещилось, что он рядом. Обычно я печатал на столе возле стены, но теперь такое положение в помещении выглядело ненадежным. Я поставил стул в угол, придвинул по диагонали стол — приходилось всякий раз перелезать через него, дабы очутиться на своем импровизированном рабочем месте. Но даже так, стоило мне сконцентрировать внимание на экране ноутбука, как через минуту начинало казаться, что на слабо освещенном полу в произвольном месте лежит неясная трехмерная тень, безотрывно смотрящая в мою сторону и вмиг исчезающая, стоит перевести взгляд на нее.

Я стал дерганым. Бывало, выхожу из комнаты и рефлекторно оборачиваюсь, хотя никаких звуков позади меня в такие моменты не слышалось.

В очередной раз явилась хозяйка. Как всегда, осмотрелась, принюхалась и внезапно выдала: «У тебя воняет псиной».

Меня уже ничто не удивляло. Знаете, когда смотришь в плохом настроении комедию, можешь отдавать себе отчет, что та или иная сцена по-настоящему смешная, но никакого эмоционального отклика на нее не иметь. Так и я понимал, что ее заявление должно было меня ошеломить, однако мне было глубоко по барабану. В надежде, что она тотчас же меня выдворит, я принял как можно более вызывающий вид и сказал: «В такой халупе можно и свиней разводить». Эта заплывшая жиром сука лишь снисходительно улыбнулась, обнажив немногочисленные гнилушки во рту, взяла деньги и ушла.

Она, кстати, оказалась права — в квартире действительно пахло. Сперва это был просто характерный запах собаки, потом стал чувствоваться неприятный затхлый душок, как от вечно влажной ветоши. Я собрался с силами и провел генеральную уборку. Три дня все мыл, чистил, выносил. Но, несмотря на это, воздух продолжал портиться. Вскоре появилась муторная сладковатая вонь, словно поблизости гнили фрукты.

Да, я никуда не съехал. А зачем? Если это в самом деле был Шико, насчет чего я уже не сомневался, то ему нужна была не квартира, а бывший хозяин. Куда бы я ни сбежал, меня везде ожидало это безысходное тлетворное одиночество, а там, глядишь, и снова мертвецы из стен полезут — может, даже новые. К примеру, мои папа с мамой, которые к тому времени вполне могли окочуриться от цирроза.

К тому же дела резко покатились под гору, и переселение стало для меня физической невозможностью. Работодатель поставил сайт на реконструкцию, извинился и пропал с концами. Я стал искать других заказчиков и охренел от того, какие гроши мне предлагали за мои услуги. И даже так ухитрялись недоплачивать и кидать. В дополнение ко всему у меня вылезла скверная стыдная болячка, которую я, когда терпеть не осталось сил, решился лечить только в платной клинике, где врачи, было ощущение, топили деньгами печи.

Проедая свои жалкие сбережения и нескончаемо прокрастинируя с трудоустройством, я пытался найти хоть какой-то выход, хоть малейший лучик надежды, но безуспешно. Даже в армии, которая наверняка меня искала, я перекантоваться и поразмыслить над жизнью не мог, ибо там от меня остались бы рожки да ножки.

Шико приснился мне по трезвянке. Такой же истощенный, оцепенелый, он находился на полу возле кровати и смотрел на меня с безгранично мучительной тоской. Теперь я его прекрасно видел, но уже не мог определить, он ли это или нечто другое: какая-то посторонняя сущность, принявшая вид моего пса.

Я наклонился и вполсилы ударил его кулаком по морде. Никакой реакции не последовало. Я ударил еще раз, и еще, потом принялся бить изо всей мочи. Он не сопротивлялся, хотя ни одна собака не позволит так обращаться с собой даже боготворимому хозяину. Рассвирепев, я встал и наступил ему ногой на шею. Послышался громкий хруст, голова животного беспомощно упала на бок. Шико, тем не менее, продолжал невозмутимо наблюдать за мной, вращая своими рыжими глазами. Они впивались в мою совесть ядовитым жалом, и вынести это было невозможно.

Я взял острый кухонный нож и вырезал Шико оба глаза. Он не издал ни звука. Он лежал на полу неподвижно, даже его грудь не поднималась и не опускалась в такт дыханию, но я знал, что он все еще жив, а эти две зияющие раны в его голове буравят меня пронзительным взглядом. И я все равно не понимал, кого только что изувечил: единственное существо, которое когда-либо любил, или замаскировавшуюся под него враждебную тварь.

Стены и потолок с полом начали сужаться, вбирая в себя мебель и предметы в комнате, пока нас с Шико не сжало вплотную в крошечном кубике пространства, где я не мог спрятаться или отвернуться от пустых кровоточащих глазниц, пристально всматривавшихся в самую черноту моей души.

Этот сон доломал меня окончательно. Проснувшись, я завопил настолько сильно, что в окнах задрожали стекла, и надрывался так, пока не охрип. Я схватил остатки денег и помчался к алкоголикам, дневавшим и ночевавшим возле местного круглосуточного магазина. Не бомжам (какое-никакое жилье у каждого из этих обрыг, насколько я понимал, было), но личностям необратимо деградировавшим и имевшим в жизни одну цель — нажираться чем угодно и желательно без передышки.

Мы пропили за ночь мои кровные, а отсыпался я после этого на позеленевшем от плесени матрасе в квартире одного из них. Я влился в эту компанию легко и непринужденно. Мы проводили немало времени, разводя на деньги и бухло других завсегдатаев алкомаркета, но в остальном почти полноценно работали: штукатурили, сдавали металлолом, копали кому-то огороды, таскали тяжести, аки малоквалифицированные грузчики. Иной раз воровали по мелочи. Помнится, среди нас был бывший урка, который это дело организовывал и следил, чтобы все было в неких нормах приличия.

Травились водкой, самогоном, портвейном, на худой конец аптечным спиртом и боярышником. Один раз нашли возле помойки несколько ящиков давно просроченного шампанского, которое, несмотря на химозно-кислый вкус, оказалось вполне пригодным к употреблению. Новый год в мае, ни дать ни взять.

Несмотря на всю дикость такого существования, я впервые почувствовал, что принадлежу к людям и мне, как бы смехотворно это ни прозвучало, стало условно комфортно. Как там говорится? «Становящийся животным избавляет себя от боли быть человеком»? Выспренно-то как. Но, увы, чистая правда. Даже когда наступали проблески прозрения, и я видел, что попросту протухаю, было понятно, что мои товарищи по несчастью находятся не в лучшем положении; это приносило определенное успокоение. Протухать в одиночку, знаете ли, куда хуже.

Иногда я отрубался на улице или у своих собутыльников, а в основном предпочитал спать дома. Хозяйка теперь каждый раз посылалась на три веселые и укатывала ни с чем. Она даже не ругалась, только щурила свои потускневшие глаза, будто пыталась определить, сколько я таким образом еще протяну.

Когда качество окружающей действительности перестало волновать меня вообще, я стал водить синюшных б**дей. Сравнительно молодая Ксюша, еще не утратившая остатки былых привлекательности и рассудка и потому являвшаяся моей любимой б**дью, однажды ночью разбудила меня даже не толчками, а сильными ударами в плечо. «Что это? Что это такое?!» — как заведенная шептала она, забившись в угол кровати и судорожно тыча рукой в сторону окна. Я разлепил глаза и стал присматриваться, чувствуя, как седеют на моей голове волосы. Было очевидно, что мы в комнате не одни.

Внизу оконного проема виднелась уже знакомая мне тень. Спустя пару мгновений она резко исчезла и столь же резко выглянула в верхней части окна. Здравые мысли приходили в мой отравленный продуктами распада этанола мозг с большим опозданием. Пока Ксюша, испуганно прикрывшись одеялом, лепетала рядом нечто нечленораздельное, я пытался определить, что же мы с ней видим.

Снова спряталось и снова появилось с противоположной стороны. Господи, да оно перемещается по стене вокруг окна…

Я нашел в себе силы и, стараясь не смотреть туда, аккуратно сполз с кровати. Я двигался непроизвольно медленно, как во сне, и мне казалось, что непрошенная тварь в это время вертится вокруг окна, как пропеллер. Когда я щелкнул включатель светильника, лампа глухо взорвалась, брызнув на меня осколками.

Ксюша истошно завизжала и бросилась в чем мать родила из квартиры. Я направился за ней, но упал, поскользнувшись на луже. Похоже, моя подруга обоссалась по пути. Я лежал на полу не больше секунды, но уже порядком привыкшие к темноте глаза позволили мне заметить движущийся по потолку сгусток черноты. Я одним рывком встал на ноги и ринулся прочь.

По подъезду глухой ночью неторопливо поднималась хозяйка. Я хотел протиснуться между ее тушей и перилами, но эта свиноматка выставила в сторону свою напоминавшую бревно руку и отказалась меня пропускать.

— Дай пройти! — выпалил я, готовясь расквасить ей морду.

— Ступай назад, — спокойным, но в то же время приказным тоном ответила она. — Нам с тобой надо поговорить.

Я начал тщетно проламываться через эту преграду:

— О чем говорить? Нет у меня ничего, дай пройти, сказал!

Пузатая сволочь продолжила подъем, без труда толкая меня перед собой.

— О собаке твоей, — как ни в чем не бывало произнесла она, и на этот раз упоминание ею Шико поразило меня словно молния. По ее голосу было понятно, что она все знает.

Хозяйка затолкала меня внутрь, вошла следом и прикрыла дверь. Взяла в кухне светильник с целой лампочкой и, безразлично прошлепав по моче, воткнула его в спальне. Попросила меня сесть на стул, а сама разместилась на кровати. Мне было до чертиков страшно, но я безропотно повиновался, осознавая, что вот он, момент истины. Жируха глубоко вдохнула прелый воздух квартиры и заговорила.

— До тебя тут жили брат с сестрой и их лялька больная. Дите у них скоро издохло, а я его вернула. Они, как и ты, заслужили все это, — она указала на стену пальцем и выписала воздушную закорючку. — Понимаешь меня?

Я кивнул, и она продолжила:

— Я предложила им то, что предложу сейчас тебе, но они отказались, чего я тебе делать не рекомендую. Если они до сих пор живы, даже порознь, лялька, поверь, все еще с ними. И собака твоя от тебя тоже никуда не денется, можешь в этом не сомневаться.

Она говорила без видимых неприязни или пренебрежения — будто банкир, объяснявший клиенту, сколько необходимо заплатить за его услуги. Только ей явно были нужны не деньги.

И я убежал. Преисполненный ужаса, ударяясь о стены; так быстро, как только физически мог. Хозяйка не погналась за мной с ведьмовской прытью, защелка на входной двери не закрылась сама по себе. В дальнейшем я видел этот дом лишь единожды.

Я породнился с алкоголиками из другого района. Жил на заброшенной даче, как и многие из них. Ночуя там, я через некоторое время стал слышать, как снаружи, в заросшем огороде, кто-то оживленно рыскает. Тогда я уже не пил, а полновесно спивался и медленно, но неуклонно умирал.

Спасли меня, как ни странно, родители. Оказалось, они бухали еще года три после моего уезда, а потом приехали какие-то дальние родственники и еще полгода с переменным успехом их вытаскивали. Отец с матерью после этого закодировались и занялись поисками меня. На какие жертвы они пошли, чтобы найти, я уж не интересовался.

Вдребезги пьяный, я валялся на куче обгаженных тряпок с гангреной на ноге. Помню, как залилась слезами мать, а отец с полоумными глазами побежал вызывать скорую. Потом санитары с носилками, больница, ампутация…

Эта история принесла мне множество сожалений, и второе по величине, пожалуй, вызвано тем, что я даже не пытался помочь родителям. Если это получилось у какого-то там двоюродного брата отца, то и у родного сына, скорее всего, был шанс. Сделай я это, и моя жизнь наверняка не была бы сейчас безнадежно поломана.

Но наибольшее сожаление, безусловно, касается Шико. Я не могу точно восстановить в памяти события дня, когда он покинул этот мир. Мне кажется, часть меня прекрасно понимала, что раскиданное на улице мясо могло быть отравленным, но я все равно позволил псу его съесть. «Ты заслужил все это». Вероятно, так оно и есть.

Мне уже почти тридцать. Я фрилансерствую, получаю пенсию по инвалидности. К спиртному, как и родители, не прикасаюсь.

Он не оставил меня в обеих своих ипостасях. Мне по-прежнему снится облупленная квартира ведьмы и измученный безглазый пес на полу спальни. Больше мне не снится ровным счетом ничего. Шико сверлит меня во сне взглядом, и я схожу с ума, будучи не в силах это вынести. Я накрываю его одеялом, но оно моментально истлевает, превращаясь в пыль. Хочу поднять пса и куда-нибудь деть, но под ним оказываются истекающие кровью корни, которыми он прирос к паркету. Уйти я не могу — в комнате давно нет двери.

В родительской квартире он нашел меня очень быстро. Я сплю исключительно со светом. По своей глупости я не предвидел, что электричество могут отключать. Когда это случилось впервые после моего возвращения, я сидел на диване и читал. Свет погас, и из-под моего шкафа с высокими ножками тут же послышалась лихорадочная возня. Похолодев от страха, я вскочил на костыли, но они разъехались, и я свалился на пол. Заорал, прибежали родители. Готов поспорить, что они тогда тоже увидели что-то в темноте комнаты. Об этой подробности своей жизни я им никогда не говорил и не собираюсь, ибо не вижу смысла.

Сославшись на подорванную психику, я попросил отца с матерью установить источник бесперебойного питания. Они не возражали. Свет отключают у нас по ночам приблизительно раз в три месяца. Достаточно пары секунд, чтобы автоматически заработал аккумулятор, но, даже когда на эти две секунды становится темно, я уже слышу приближающийся цокот когтей.

При свете я вижу его периферическим зрением. Желает ли он мне физически навредить? Навряд ли. Возможности у него всегда было предостаточно. Но такая неопределенность еще хуже, и привыкнуть к этому выше человеческих сил.

Когда родители уехали отдохнуть в Сочи, я вызвал священника. Он побрызгал на стены водой, монотонно прочитал, умудрившись оторваться на звонок, молитву. Выторговал за эту херню приличные деньги и, довольный, утопал.

Потом я нашел в Интернете экстрасенса. Им оказалась печального вида девочка, должно быть, только закончившая школу. Эта с меня не взяла ни копейки. Не пробыв в квартире и пяти минут, она вся разнервничалась, зачесалась и сказала, что ничем помочь не может: нужно, мол, обращаться к человеку, «который со мной это сделал». А я ведь даже не начинал обрисовывать ей проблему.

Я дурак. В ту ночь я даже не узнал, чем требовалось откупиться, хотя хозяйка давала понять, что это была бы обоюдовыгодная сделка.

Путешествовать в моем положении тяжело, но я все же поехал в тот чертов город и нашел ту чертову квартиру. Пока поднимался по лестнице, мне стало так дурно, что едва не потерял сознание. Как выяснилось, халупу купила семья с ребенком. Малоимущая, но, как виделось, приличная и по мере возможности счастливая. Меня гостеприимно напоили чаем, сказали, что ничего о местонахождении прежней владелицы им не известно. Было ясно, что либо с этим местом уже все в порядке, либо проживавшим там людям аналогичная моей участь не грозила в любом случае.

Примерно полтора года назад я неожиданно встретил давнюю знакомую в центре своего города. Я ковылял в страховую, а она, беспечно крутя в руке букет цветов, шагала навстречу по тротуару. Как же она изменилась… Помолодела лет на двадцать, стала стройной, с пышной волнистой прической и блестящими энергичными глазами. Вылитая Лорен Коэн из «Ходячих мертвецов». Я бы и не узнал ее, если бы она не заметила меня первой. Ведьма слегка наклонила голову набок, беззлобно улыбнулась, продемонстрировав ровный ряд белоснежных зубов, затем перебежала по пешеходному переходу и скрылась среди прохожих.