Иванов, Петров, Сийдорофф. часть 28

           После обеда председатель повёз журналистов по домам долгожителей. Наконец они добрались до дома Сорокина. Дед Ефим давно проживал в нём один. Сыновья жили в городе и наведывались к нему редко, а невестки и вовсе о нём не вспоминали. Поэтому хочешь не хочешь, а крутиться по хозяйству приходилось самому. Нервы ему никто не трепал, гулял и спал в своё удовольствие, ел мало,  наверное, поэтому и жил долго и помирать не собирался.
          Гостей дед Ефим решил встретить в футболке сына и джинсах, которые тот хотел выбросить, да дед успел вовремя спрятать в укромный уголок, и в винирах. Ещё до приезда гостей он долго стоял у зеркала, рассматривая своё улыбающееся отражение, и нашёл себя помолодевшим и бравым. Он крякнул от удовольствия и подумал: «Ну, держись!» Кому держаться не уточнил - то ли самому, то ли бабкам, то ли девкам, но сам про себя понял - жизнь продолжается.
          Журналистка, фотокор Сергей и председатель зашли в горницу. В нос ударил запах давно неприбранного дома. Председатель распахнул окно в палисадник. Все уселись за стол, что стоял посреди комнаты, покрытый  не стираной ни разу после смерти жены скатертью.
          - Ну, давай, Ефим Ефимович, рассказывай, - сказал председатель, - да побыстрее, людям ещё до дому добраться надо!
           - Что вам рассказать, господа хорошие? Мне в этом году сто лет.  Мы же с Анной Сидоркиной одногодки.
          - Но по документам вам идёт девяносто шестой год, - удивлённо взглянула на деда  журналистка.
          - Это фикция! Не обращайте на это внимания!
          - Любопытно, - сказала Великая, кладя на стол диктофон. – Расскажите!
          - Было это в двадцатые годы прошлого столетия, - начал Ефим Ефимович. – Жили-то тогда бедненько, а детей рожали много. А тут война гражданская приключилась: красные с белыми туда-сюда мотаются. Зарегистрироваться негде. Да-а… И рождается у меня в это время младший брат… Дмитрий. Ну, белых к тому времени перебили. Затишье, значит, наступило. И повезли нас родители регистрировать. А грамотных к тому времени почти всех… ликвидировали. Ну и, значит, дед какой-то сидит в сельсовете и нас записывает. А мы-то шумим, бегаем, у него голова кругом, наверное, пошла. И записал он у меня в справке год рождения брата моего. День мой, месяц мой, а год Дмитрия! Родители сразу-то не спохватились: мать неграмотная была, отец чуть-чуть буквы знал, значит. А когда пришла пора меня в школу отдавать - не берут! – по документам малец ещё! Три годика… Вот как в жизни-то бывает! Сейчас бы сто лет праздновал. А так вот, поди ж ты… потерял четыре года!
          - А брат где твой, Ефим Ефимович? – удивился председатель. – Никогда о нём не слышал.
          - Так помер, - не моргнув глазом, соврал дед. – С голодухи и помер в тот же год. У матери молока не стало, он и помер. А год его рождения так и остался мне на память! Я и переделывать ничего не стал. Грустно станет, гляну в свидетельство, подумаю о брате и, не поверите, легче становится!
          - И ни разу не пожалели, что так случилось? - спросила журналистка.
          - По началу-то не жалел - вроде моложе всех был! А нынче пожалел! Сейчас только понял! - сказал дед. – Анька уже пенсию  получала, а я четыре года просто так на государство пахал!
          - Это не пишите! – сказал председатель.
          Фотокор бегал вокруг деда, щёлкая затвором фотоаппарата.
          - Расскажите интересные случаи из жизни деревни, где бы и вы принимали участие, - попросила журналистка. – Нашим читателям это будет интересно.
          - Это можно, - сказал дед Ефим и подмигнул председателю,  - я такого много знаю. Вот лет десять назад, когда ещё моя покойная Елена Николаевна была жива, собрались мы порыбачить с динамитом, значит, я, как бывший моряк, со мной парторг колхоза, председатель и …
          - Так, всё! – вставая, сказал председатель. – Это уже склерозный бред пошёл! А вам ещё далеко ехать! Пойдёмте.
          - Ты чё, Виктор Дмитриевич, я же самое интересное не рассказал, как мы разнесли…
          - Пойдёмте, - настаивал председатель, увлекая гостей к выходу. – Такого никогда не было! Это у него… - он покрутил пальцем у виска.
          - Да, пора ехать, - сказала Елизавета Великая, - запозднились мы.
          - Так я не  дорассказал… - обиделся дед, но его уже никто не слышал.
Проворчав что-то себе под нос, он подошёл к зеркалу, увидел своё отражение и сразу успокоился.

(продолжение следует)