Фрегат по прозвищу летучий

– Этому миру было бы гораздо лучше без меня… «Homo sapА», который вечно пытается его изменить, – процедив сквозь зубы эту фразу, напичканную острыми философскими булавочками, будто бы настоящая кукла вуду, Фрегат сделал по парапету кровли ещё один шаг. Предпоследний шаг, отделявший его, взъерошенного и практически полностью разочарованного в жизни человека, от рубежа. Рубежа между «вчера» и «завтра», между «было» и «будет», между «существовать» и «исчезнуть» …

– Чёрт! Да что же это такое?! – ругнувшись вслух, выпалил молодой бородатый парень. Неуёмное желание покурить, внезапно проснувшееся внутри, заставило его занервничать. Лихорадочно пошарив по внутренним карманам своего пиджака, Фрегат чертыхнулся снова. Причём уже с удвоенной силой. Потому, что сознание в очередной раз напомнило парню: с сигаретами он расстался ещё три недели назад. – Ладно… Попробуем перетерпеть, – убедив самого себя, бородач приоткрыл дверь, ведущую в подъезд.

– Ммммм… Грибная запеканочка! – глубоко вдохнув в себя божественный аромат соседского ужина, произнёс вслух Летучий, поднимавшийся поздно вечером по лестничным пролётам к себе домой, на восьмой этаж. Лифт не работал уже почти месяц, поэтому ежедневные «прогулки вверх-вниз» в какой-то степени стали традиционной тренировкой для ног. Хотя, наверное, не только для ног, но и для мыслей, которыми можно было «пошабуршать», пока шаги устало отмеряли этаж за этажом. А подумать действительно было о чём. Но голодный желудок, бесконтрольно урчавший в тишине, казалось, вот-вот поднимет на уши весь подъезд. Его «мелодичные» звуки напрочь заглушали все размышления, выстроившиеся в длинную-длинную очередь и готовые вот-вот войти в дверь черепной коробки. Без стука, естественно.
– Хех, – усмехнулся Летучий сам себе. – Даже здесь, без стука и талончика, с традиционными словами: «Мне только спросить». Прям как в нашей ЦРБ (центральная районная больница – Прим. авт.).

Сегодняшняя смена на скорой выдалась на удивление изматывающей: и в физическом, и в моральном смысле. Вроде бы и магнитные бури особо не бушевали. И до полнолуния, судя по календарным листочкам отрывного настенного «гаджета» Советских времён, ещё было жить да жить. Но вот пациенты почему-то «сыпались» один за одним, будто бы белёсые фасолинки из перезревшего стручка. Схожая симптоматика общего психоза совершенно разных людей, живущих друг от друга в десятках километров, очень настораживала Летучего. Сильные головные боли, нарушение сна, панические атаки вплоть до галлюцинаций…

– Сговорились они все что ли? Сияние видите ли им мерещится над заводом… А зелёные человечки в окно случайно не стучат? – рассуждал в ходе внутреннего диалога с самим собой бородатый парень. Кстати, прозвище «Летучий» он получил не просто так. Вообще, в среде медицинской братии случайных «вторых имён» быть попросту не могло. Вот и в случае с молодым медработником, не так давно переступившим порог кабинета отдела кадров ЦРБ, появление прозвища не заставило себя долго ждать.

– Фрегат? – удивлённо переспросила крупногабаритная женщина, гордо восседавшая в кресле начальника ОК. Её очки в ярко-жёлтой, солнечной оправе даже слегка подпрыгнули. – Хочу тебе сказать, что «фрегаты» в наш медицинский порт ещё не захаживали! Бу-га-га-га… – заливистый и слегка даже диковатый хохот, спровоцированный «остротой» собственной шутки, всколыхнул округу кабинета. Стёкла окон, конечно, задребезжали, но на осколки решили всё-таки не разлетаться.

…Видимо, «закалённые» … – поймал себя на мысли Летучий.

– Француз чё ли? – громогласный «допрос» кадровика вернул Фрегата в состояние «здесь» и «сейчас».

– Почему француз? – с некоторой обидой в голосе ответил он. – Из Воронежа я, понятно? Из Во-ро-не-жа.

– Ааааааа… Ждали мы тебя, соколик! Давно ждали! Нашим ребятам из неотложки, знаешь, как помощь твоя нужна?! Пошли, провожу…

…Ребята и правда заждались. В бригаде СМП (скорая медицинская помощь – Прим. авт.) приняли как родного. Все приняли! Ну, или почти все… Исключением в этом «бригадном правиле» стала рыжеволосая Юся – хрупкая девушка с острыми плечиками, фельдшер скорой помощи. Как только вот прям с самой первой встречи пронзила Фрегата холодным безразличным взглядом своих огромных голубых глазищ, так сразу и пригвоздила. Как жучка, проткнутого острой иглой и засушенного для коллекции.

Кто бы мог подумать, что этих двух, ершистых по характеру, но таких родных по душевным ритмам людей, на пути к простому человеческому счастью будет ждать столько испытаний. Но это будет позже. А пока… пока над Фрегатом и Юсей нависла особая психологическая туча – туча «притирок» друг к другу, необходимых для того, чтобы мирно сосуществовать хотя бы в рамках рабочей медицинской среды.

«Смена – вызов – оперативная помощь». Здесь, в бригаде скорой Алабайского района (название вымышленное – Прим. авт.) сбиваться с этой чётко выстроенной цепочки слаженных и отработанных действий было нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Но человеческий организм, он ведь, как известно, не из металла. Хотя, даже стальные роботы порой сбои в трудовой деятельности давать могут. Что уж о простых смертных говорить…

Так вот. Традиционно, где-то часам к пяти утра, когда первые птицы ещё только-только начинали свою ежедневную распевку, наступал период так называемой «медицинской тишины». Экстренные вызовы, будто по велению волшебной палочки, попросту «сходили на нет». Казалось, что сама мать-природа давала возможность бригаде хоть немного передохнуть. Петр Иванович, водитель кареты скорой помощи, которого в шутку все называли «кучером», предпочитал кемарить сидя, слегка откинувшись на обшарпанную стену комнаты отдыха.

Фрегату по праву, как переходящее знамя от предыдущего доктора, достался особо почётный трон: большущее кресло «а-ля дедушка Сталин» со слегка провалившимся сидением и забавно торчащими, выскочившими по обе стороны, пружинами (именно на них в канун Нового года «водружались» всевозможные ёлочные игрушки и шары, возраст которых помнил разве что главврач, ушедший на пенсию ещё в …надцатом году. Правда, вроде бы нашей эры – Прим. авт.).

Юся же не спала никогда. За что и получила… Нет-нет, вовсе не премиальные за особо бдительное несение медицинской службы. Получила прозвище – Сова (Sowa). Девушке нравилось встречать рассветы одной, в тишине, наедине с самой собой. Убаюкав всех чтением поэтических строк любимого Бродского, она обычно выходила на улицу и просто сидела на прогнившем от вечной сырости крыльце. Окружённая небесными полосами разгорающейся зари, Юся медленно погружалась в сон. Но не в обычный, с грубым устрашающим храпом, как у Петра Ивановича, а в свой… межгалактическо-мечтательный. А ещё Юся очень любила петь «Наутилусов»:

«Смотри безбрежное море… Несёт по морю корабль.

Смотри, в безоблачном небе плывёт летучий фрегат…»

– А? Что? – Фрегат, в полудрёме услышав где-то неподалёку своё имя, резко вздрогнул и подскочил, как ошпаренный. – Неужели проспал? – его вопрос повис в тишине комнаты, так и не дождавшись ответа. Как оказалось, в числе проснувшихся по ложной тревоге был лишь он один. Пробежав глазами по комнате-фельдшерской и не обнаружив нигде вредного и дерзкого «Совёнка», Летучий направился ко входной двери, которая была слегка приоткрыта:

«Смотри открытое море. Исчез проклятый корабль

А там, в предутреннем небе, проплыл свинцовый ковчег…»

– Стой, стой, обессилевший в ветре! – «просочившись» на крыльцо, подхватил последнюю строчку «Наутилусов» и сам Фрегат.

Юся резко развернулась и посмотрела на коллегу своими удивлёнными огромными глазищами. – Ты тоже Бутусова уважаешь, Док? – впервые за всё время знакомства её голос был особенно мягким, так сказать, без претензий к собеседнику.

– Хех… Уважаю – не то слово… Я его о-бо-жа-ю! – членораздельно, с наслаждением отбивая интонацией каждый слог, произнёс Фрегат. И его белозубая улыбка медленно растеклась в направлении «от уха до уха».

– «Знаешь, в чём правда, брат?» – этот вопрос из уст Совы в следующий момент прозвучал как контрольный экзаменационный выстрел. Но вовсе не в темноту рассеивающейся ночи, а в самое сердце бородатого.

– «Сила – в правде! – незамедлительно ответил Фрегат. – У кого правда – тот и сильнее…»

Юся улыбнулась. Причём не просто так, «для диалога», а от души. По-настоящему.

После того, особого рассвета, Фрегат ощущал, что рабочие смены стали не просто бежать. Они пролетали почти молниеносно и парню порой почему-то казалось, что за этой суточной «дозой» счастливого дежурства вместе с Юсей вскоре придут какие-то тяжёлые времена. Времена, которые захотят испытать их чувства на прочность. И Фрегат, к сожалению, не ошибся...
Всё произошло непредсказуемо быстро. Ведь беда, как правило, никогда не извещает о своём приходе. Вот и в это злополучное утро всё случилось внезапно. Сначала где-то на окраине города страшно громыхнуло. Казалось, что вместе с отголосками взрывной волны подпрыгнула и вся районная больница. Стеллажи с ампулами и пробирками из медицинского шкафчика, стоявшего в комнате отдыха бригады, рухнули на пол.

– Что-то случилось в районе экспериментального завода, – выпалила Юся и, схватив бригадный чемоданчик, бросилась к телефонной трубке. Её пальцы, находясь под воздействием полученного стресса, совсем не хотели слушаться. Но девушка продолжала лихорадочно набирать номер заводской вахты – там ночным сторожем трудился её отец.

– Нет связи… Её нет! Нет! Нет! – телефонная трубка вдруг выпала из хрупкой девичьей ладони и Юся, сползая по стене, стала терять сознание.

Дальше всё было как в тумане. Громкие взрывы превратились в монотонную канонаду и, судя по звуку, стали быстро приближаться. Теперь громыхала уже не только окраина, но и центр. Фрегат успел подхватить Юсю на руки, и хотел было броситься к выходу. Но не смог. Взрывная волна накрыла их обоих с головой, «глушанув» часа на два.

– Летучий, очнись! Слышишь? Очнись же!.. – кто-то отчаянно пытался тормошить тело Фрегата. Но все попытки привести бородатого Дока в чувства были тщетны.

– «Пффффф!»… после этого протяжного звука Летучему в лицо ударили холодные капли воды, которой его пытался привести в чувство Пётр Иванович.

– Что случилось? – пробираясь сквозь дебри полуконтуженного сознания, прошептал Фрегат.

– Лежи! Лежи! – над его головой нависла испуганная Юся. Она приложила к своей щеке руку и попыталась незаметно смахнуть слёзы, которые, переполнив глаза девушки, всё же хлынули потоком.

– Ты плачешь, Совёнок? – обеспокоенно спросил Фрегат и попытался приподняться… – Вот чёрт! – Ноги были будто ватными и напрочь отказывались слушаться.

Юся, уткнувшись в плечо Летучего, взвыла в голос. Потом обняла его и, набравшись сил, утвердительно заявила:

– Не бойся! Мы всё преодолеем!..

А ведь преодолеть им действительно предстояло ещё очень и очень многое…

Когда бригада укладывала Фрегата на носилки, он рьяно пытался сопротивляться, ещё до конца так и не осознав, что…

– Летучий, твой позвоночник… Понимаешь… Он… Он… – Юся никак не решалась произнести вслух страшный диагноз. Да и какой там диагноз, если приговор Фрегату был лишь один – ходить он больше не сможет. Скорее всего никогда. Упавшая сверху балка потолочного перекрытия травмировала спину молодого человека. И только «лошадиная доза» обезболивающего пока не давала ему понять, что всё слишком серьёзно.

– Про меня – потом… Что с отцом, Юся? Удалось дозвониться до завода? Что там?

Девушка молчала. А потом по её щекам вновь побежали ручейки, оставляющие разводы смешанной со слезами чёрной туши.

– Завода больше нет, Фрегат, – прервал девичьи всхлипы Пётр Иванович. – Совсем нет. Да и всех нас, похоже, по тому же сценарию скоро не станет… – Надо сказать, что такой утопической интонации в голосе водителя не слышал никто и никогда.

– Чего-чего? Иванович, ты нашатыря что ли обнюхался? – опешив от услышанного, рявкнул Летучий. – Или тебе на пенсию всё-таки реально пора? Иди, иди! Будешь каждый день запойно читать своего Стивена Кинга и придумывать очередные безумные небылицы без согласования с автором.

– Ты много не знаешь, сынок! Да и вообще, лучше бы это никому из нас этого не знать.

– Чего «этого»? Так, всё! С меня – хватит! Иванович, я тебя, конечно, как человека, очень уважаю. И низко кланяюсь твоим старческим сединам. Но…

…В этот момент здание снова затрясло. Полуразрушенный потолок, предательски скрипнув сразу в нескольких местах, навис прямо над головой Совы. Времени на раздумья не было. Да и шансы выжить, оставшись здесь, в комнате, ещё хоть на одну минуту, безудержно стремились к нулю. Переглянувшись, Юся с Ивановичем схватили носилки и кое-как протиснулись в перекосившиеся ушняки дверей. Выбрались во двор и замерли от ужаса.
– О, Господи! – почти хором произнесли все трое. Никто не мог поверить собственным глазам. Вокруг больницы, построенной на достаточно высоком холме, в радиусе видимости было выжжено практически всё! Жёлто-красные языки безжалостного пламени расползались во все стороны. Казалось, что это какой-то дикий сон, вот только взять и заставить себя проснуться не получилось ни у кого из троих.

Но, пожалуй, самым страшным «пятном» на всей этой ужасающей «картине» была огромная воронка, образовавшаяся на месте завода.

– Не смотри туда, родная! Не смотри! – Фрегат попытался обнять своего Совёнка, но та вырвалась и стремглав помчалась к родительскому дому, находящемуся на соседней улице.

– Не надо, Летучий… не держи её. Юся должна выполнить последнюю волю отца. Иначе…

– Что иначе? Иванович, ты опять начинаешь?! Я прошу тебя, как мужик мужика прошу: верни её! Там ведь может быть опасно!

– Опасно, говоришь? – старик прищурил глаза, будто пряча взгляд от ярких и слепящих солнечных лучей и закурил. – Опасности больше нет. Она уничтожена своим же создателем. – Иванович сделал очередную затяжку и кивнул в сторону завода. Закашлявшись от дыма, моментально заполнившего лёгкие большим количеством никотинового облака, он выдохнул и будто бы приготовился к предстоящей исповеди.

– Послушай меня, Фрегат. Только не перебивай! Рассказ скорее всего будет достаточно долгим…

«Эвакуация! Срочная эвакуация! Внимание! Всем собраться у входа в ЦРБ!» – громкоголосый голос начальника отдела кадров, внезапно раздавшийся из рупора, тут же прервал ещё толком не начавшееся повествование Петра Ивановича.

– Не успели… – грустно выдавил из себя водитель и куда-то заторопился. – Значит, всему своё время. Прощай!

– Эй-эй-эй! Ты что собираешься бросить меня, обездвиженного получеловека, и просто уйти? – в словах Летучего звучало обезумевшее отчаяние.

– Я не бросаю. И эвакуироваться не буду. Прости! И прощай…

…Уже через 15 минут носилки с Фрегатом тряслись в машине скорой, которая без объяснения причины неслась по дорогам Алабайска с явным превышением всех допустимых скоростных режимов. Бородатый Док и сам не успел заметить, как в его плечо кто-то «всадил» очередной укол и сознание тут же поплыло.

– Держитесь, коллега! Это снотворное. Вам надо поспать… Отключаясь, Фрегат всё ещё звал Юсю… Сначала во весь голос, после – в полубредовом состоянии, почти шёпотом. Параллельно и шум сирены, включённой на машине скорой, становился всё тише… тише… тише…

– Он, кажется, пришёл в себя! Зовите доктора!

Фрегат приоткрыл тяжёлые веки и предпринял попытку обвести взглядом место, где он находился. Тщетно. Голова, словно безумная, кружилась так, что, казалось, вот-вот отвалится. В воспоминаниях сразу же всплыли моменты детства, карусели, кататься на которых Фрегат просто обожал.

– Вы меня слышите, молодой человек? – голос кого-то сверху звучал, как в трубе: глухо и неразборчиво.

– А я, по-Вашему, что ли оглох? – с раздражением ответил Фрегат, но глаза не открыл.

– С характером, однако, – хихикнул кто-то рядом и добавил: – Не обижайся на доктора, парень! Он тебя, можно сказать, с того света назад вернул.

– А я и не просил! – грубо буркнул Летучий и тут же прикусил язык, вспомнив, как часто ему самому на вызовах приходилось слышать нечто подобное от особой категории – «неблагодарных» пациентов-суицидников.

– Ничего, ничего, всё наладится! – кто-то похлопал бородатого по плечу и шаги «гостя» стали постепенно отдаляться.

Как-то совсем незаметно подкрался вечер и надоедливые шумные соседи по палате больницы областного центра, куда был доставлен Фрегат, стали стихать. Ночь, через пару часов накрывшая всю округу, принесла им покой. Им, но не Летучему. Он не мог уснуть ни на минуту. Пытаясь восстановить в голове хронологию всего произошедшего, бородатый Док ждал лишь одного – утра, чтобы серьёзно поговорить с врачом.
Ждал и, сам того не заметив, всё-таки отдался в плен ночного полусна... Картинки, которые из недавних событий 25-м кадром выстраивались в некий немой кинофильм, были тяжёлыми. Хотя нет. Не все. Снились Юсины веснушки и мерещился храп Петра Ивановича. Оказалось – не мерещился. Храпел и «завывал» сосед по палате. Фрегат вздрогнул и на уровне рефлекса резко, будто плотные оконные шторы, распахнул глаза. Первые рассветные лучи, уже пронзившие палату насквозь тонкими солнечными нитями нового дня, резанули по глазам и заставили зажмурится. Летучий повторил попытку впервые за последнее время увидеть мир. Получилось.

– Я – вернулся! – тихо произнёс бородатый Док.

– Мы все вернулись... – повторил его слова седой старик, кровать которого была совсем рядом. – Давай уже знакомиться, харАктерный ты наш...

– Наверное, вчера я чуши нагородил, да? – виноватым голосом спросил Фрегат.

– Хех… Не то слово! Тебя как привезли, ты ещё и брыкаться пытался. Всё что-то твердил про экспериментальный завод, про сову какую-то, про взрывы. Бредил, не иначе...

– Почему бредил? Нас действительно эвакуировали с территории около Алабайского завода. Неужели вы здесь не в курсе, что там случилась страшная авария? Возможно даже техногенная. Там...

– Воу-воу, полегче с такими фантазиями, парень! Алабайская трагедия случилась 16 лет назад, а подробности о произошедшем до сих пор хранятся под грифом «секретно».

– В смысле? Каких 16 лет назад? За кого ты меня принимаешь, дед?

– В смысле, в смысле… В коромысле! Хочешь получить именно честный ответ?

– Естественно!

– За сумасшедшего тебя принимаю, за кого ж ещё! – в следующий момент сосед по палате перешёл на максимально тихий шёпот. – Уж кто-то, а я о взрыве в Алабайске знаю, наверняка, больше твоего. Мой отец много лет назад участвовал в расследовании тех страшных событий. Поэтому лезть в эту запутанную и тёмную историю я бы тебе не советовал…

– Что значит «лезть»? Да я был там! Ещё вчера я был там, в Алабайске, ты это понимаешь?

– Глупости. Ты только здесь, в областной больнице уже 24-й день находишься. Тяжёлая семичасовая операция на позвоночнике, кома, потом клиническая смерть. Неужели ты ничего не помнишь?

Летучий молчал. Утро не принесло ему абсолютно никаких ожидаемых ответов, а лишь щедро сыпнуло пригоршню новых. Выдержав паузу, Док так и не решился продолжить разговор. Он снова закрыл глаза и тихо попытался себя ущипнуть, молясь всеми клетками своего душевного нутра, чтобы всё происходящее оказалось диким кошмаром, сном, который вот-вот рассеется. Рассеется, как утренний туман, гонимый восходящим небесным светилом. Но нет. В висках волнами приливавшего ужаса «плескалась» фраза, произнесённая утренним собеседником: «16 лет назад... 16... 16...».

«Может быть я и впрямь сошёл с ума?» – молча обратился Фрегат сам к себе.

– Послушай, как тебя там? – сосед по палате, подтянув костыли в попытке встать, судя по всему вновь собрался налаживать «дружеские мосты».

– Фрегат. Меня зовут Фрегат.

– Француз чё ли? – будто бы специально включая пресловутый «эффект дежавю», спросил новоиспечённый друг.

– Ага! Воронежского разлива.

– А я – дед Митя. Здесь, в палате, все зовут меня Митрофан-профан, но я не обижаюсь. Они не со зла, а скорее по собственному скудоумию такую параллель провели. Ты, кстати, перед ними, нашими палаточными жителями, особо душу наизнанку не выворачивай. Понять – не поймут, а вот нагадить в неё – могут запросто.

– И ты – нагадишь? – с явным оттенком сарказма шепнул Летучий деду.

– Неееееее... – Митрофан загадочно улыбнулся. – Я ж не какой-то там кот бесстыжий, чтобы гадить где-попало. А в душу – так тем более. Она же, как говорят, потёмки. Туда можно разве что свет протягивать, чтобы жизненный путь освещать.

– О, как! Да ты, дед Митя – ещё и философ.

– А то! – собеседник аж икнул от радости, что статус «профана» в одночасье был повышен до «философа».

– И чего вам двоим не спится? – буркнул кто-то с самой дальней, угловой больничной койки. – Бубнят и бубнят всё утро. Вот пожалуюсь Кощею Игольчатому на вас, будете знать!

– Кощею? – с явным интересом к личности переспросил Фрегат.

– Это наш главврач, – пояснил дед Митя. – Умнейший человек! И руки у него золотые. А Кощеем прозвали потому, что уж больно худощавый он у нас. Как его только здесь не стараются откормить столовские повара, а он всё «чахнет». Работает очень много, просто на износ порой. Почему «Игольчатый», надеюсь, сам догадаешься?

– Ну, это ж не высшая математика. Уколы Кощей вам прописывает изо дня в день, вот вы и «дразнитесь».

Оба усмехнулись, но негромко. Ибо – нельзя: нажалуются «угловые».

После назначенного Кощеем курса реабилитации, каждый пункт из которого весь следующий месяц Фрегат выполнял абсолютно безукоризненно, на горизонте замаячила вполне реальная перспектива – встать на ноги! Медикаменты, тренажёры, массажи и... 100%-я моральная поддержка деда Мити. Было сложно сказать, что же из перечисленного оказывало бОльшее влияние, но результат оказался на лицо! Вскоре костыли в личное пользование были выданы и Летучему. Пришлось однажды на спор с «палатными жителями» устроить с Философом нечто похожее на «гонки на костылях», даже с препятствиями. За что, собственно, была наказана вся палата. Никаких посетителей в течение недели! И если для остальных ребят такое табу грозило отсутствием домашних борщей с наваристыми бульонами, которые с завидным постоянством сюда таскали их жёны, то для Фрегата и Философа ощущение «недельной клети» было абсолютно формальным. Дефицит прогулок по двору больницы они с лихвой замещали бесконечными разговорами. Казалось, что общее у них – абсолютно всё! Одна тема мгновенно сменяла другую... Вот только «тайна Алабайска» всё никак не решалась показаться из тени. Но вернуться к ней всё же пришлось. Фрегат быстро шёл на поправку и стационарное лечение постепенно сходило на нет. Готовили к выписке и дела Митю. Ему предстояло вернуться в свою пустую однушку самого отдалённого района и вновь погрузиться в бренную философию бытия, смешанную с одиночеством в чёткой химическо-житейской пропорции – 1:1.
– Не знаю, как ты отнесёшься к моему предложению, сынок, – за день до выписки дед Митя решился на неожиданный для Фрегата разговор. – Но я всё же скажу. Никогда не лез к тебе в душу и не расспрашивал о родных, близких, семье. И скорее всего после больницы ты помчишься именно к ним. Но может всё же уважишь старика и пару-тройку денёчков погостишь у меня, сил наберёшься, а? – в последней фразе было столько надежды, что Летучего чуть не пробило на слезу. Но он сдержался.

– Митрофаныч, пЯчаль-бЯда у меня с этой темой. Детдомовский я, так что особо спешить некуда. Только вот Юся... Мне бы её отыскать...

– Отыщем! Обязательно отыщем! И Юсю… и Натусю… и даже бабусю Ягусю, если надо, – обрадованно вскрикнул старик и бросился обнимать Фрегата. Да так крепко, что тот был вынужден заявить «ноту протеста»:

– Отец, ты мне так кроме хребта ещё и рёбра сломаешь!

Громкий хохот тут же разлетелся по всему длинному больничному коридору. Да так, что из соседних палат повыглядывали испуганные пациенты, а дежурная медсестра, мгновенно примчавшаяся на шум с оставленного поста, даже кулаком пригрозила. Хоть и с улыбкой, конечно...

И вот наступило оно – время прощания. Проводы, надо сказать, удались! Они получились знатными: «палаточные дружи» по-быстрому шкрябали на отрывных бумажках свои адреса и телефоны, чтобы потом, уже в «здоровой» жизни не потеряться. А Кощей так и вовсе, как человек шибко сентиментальный, решил попрощаться «дистанционно» – искренне махал костлявой рукой из окна больницы...
– Ну, вот мы и прибыли! – гордо произнёс дед Митя, поворачивая ключ в замочной скважине двери старенькой хрущёвки на окраине. – Это и есть мои «боХатые апартаменты»! Добро пожаловать!»

Первое, что бросилось в глаза Фрегату, оказались не мебельные раритеты с выцветшими красками прошлого лоска, а картины, рисунки и фотографии, которые были развешены практически повсюду. На них изображались какие-то диковинные машины и приборы.

– Ого! – не сумев сдержать восторга, выдал гость.

– Ага! – тут же «отрекошетил» довольный хозяин. – Я тебе потом здесь всё покажу и расскажу. А пока – марш мыть руки! Сейчас придумаем, чем свои желудки порадовать...

– Нуууууууу, порадовали так порадовали, – поглаживая заметно «вздыбившийся» живот, констатировал Фрегат. – Мне кажется, что я сейчас лопну.

– Не-не, ты это дело брось! Обои мне забрызгаешь... – съюморил старик и оба зашлись в истеричном хохоте.

Первую ночь на новом месте Летучий проспал, как убитый. Ему снился Алабайск, его многочисленные парки с раскидистыми ивами, где он так любил гулять с Юсей. Снилось кресло с пружинами в пылающем огне, жёлтые очки начальника отдела кадров, которые почему-то примерял водитель Пётр Иванович. Снился и он... взрыв...

«Бабах!»

– А! Что? Опять? – Фрегат подскочил от громкого звука, резко выдернувшего его из томительно-долгого сна.

– Ох... Это мои старческие руки-крюки, – раздосадовано попытался оправдаться дед Митя. – Хотел нам картошечки на завтрак отварить, да вот... кастрюлю упустил – будь она неладна. Да ещё и воду разлил.

– Это горе мы быстро исправим! – подбадривая, высказался новоиспечённый квартирант и исчез в ванной в поиске какой-нибудь тряпки.

Пар от только что снятой с плиты картошечки столбом поднимался под самый потолок и, казалось, что от такого вот «семейного» завтрака на душе стало как-то очень-очень тепло... по-домашнему что ли...

– Дед Митя, а чьи это картинки на стенах? Неужто твоих рук дело? – убирая со стола посуду начал расспросы Фрегат.

– Это отцовские, с работы. Помнишь, я тебе в больнице рассказывал, что он у меня расследованием Алабайской трагедии занимался?

– Помню. Поэтому и спрашиваю. Хочу во всём разобраться и понять.

– Понять? Ага… До тебя здесь сотни умов пытались и что?

– Что?

– Да ничего хорошего! Ни одного из них, тех, кто предпринимал многочисленные попытки докопаться до правды, сегодня уже нет в живых. Поэтому и ты не смей, слышишь? Докапываться он будет… копатель ё-моё! – было заметно, как на морщинистом лице деда Мити от недовольства «заиграли» мускулы.

– Нет, Митрофан, обещать тебе, что я струшу, просто перечеркну прошлое и забуду обо всём, я не могу.

– Да что ж ты всё заладил: прошлое, прошлое… я же тебе говорю, Алабайск был стёрт со всех существующих карт ещё 16 лет назад! Ты ведь, даже если прикинуть по годам, совсем ребёнком был. Что ты там помнить можешь?

– Её вот помню… – уверенно произнёс Фрегат и снял со стены пыльную фотографию с изображением Алабайской ЦРБ. – Я здесь работал.

– Ты? В больнице? – удивление, в одну секунду изменившее лицо старика до неузнаваемости, сменилось долгим молчанием. – Залезь-ка на антресоли, сынок. Достань оттуда синюю коробку: я покажу тебе кое-какие снимки и документы.

Спустя несколько минут весь обеденный стол был усеян многочисленными, пожелтевшими фотографиями. Каждую из них с особым старанием, сосредоточенностью и кряхтением дед Митя пытался выстроить в единую хронологическую цепочку своего повествования. Долгие годы он абсолютно никому не рассказывал о том, что когда-то услышал из уст своего родного отца, перед самой его смертью.

– До сих пор я был связан с умершим клятвой молчания. Но отец упоминал, что, возможно, однажды я встречу одного из них… из трансформированных…

– Чего-чего? – Фрегат от удивления широко раскрыл рот. – Каких ещё «трансформированных»?

– Да вот, наверное, таких, как ты: сумасшедших, отчаянных, для которых 16 лет ровняются 16 неделям. Я не знаю, как это правильно по-научному объяснить, сынок. Отец рисовал мне эту закономерность на большущем ватмане, в виде схем, значков и всяческих пояснений-символов. Сейчас-сейчас… – дед Митя заторопился и стал выворачивать прямо на пол всё содержимое выдвижных полок старого письменного стола.

Содержание документов, которых у Митрофана оказалось бесчисленное множество, было очень сложно понять. Где-то текстовые страницы обрывались загадочным многоточием, будто бы их автор давал себе «повествовательную передышку», чтобы потом вернуться к рассказу. Но, увы, среди груды бумаг ни единого смыслового продолжения найти так и не удавалось. В некоторых папках, на которых чернилами, слегка расплывшимися от времени, трафаретилась фраза «Совершенно секретно», листы с содержимым отсутствовали напрочь – они были выдраны, а разобрать что-то на обрывках также не представлялось возможным. Информационную пользу скорее принесли схемы с кратким описанием, встречавшиеся почти в каждом документе, скреплённом заржавевшими скобами. Фрегат погрузился в изучение с головой, а дед Митя, заметивший, что его комментарии уже никто не слышит, понимающе кивнул головой и ушёл в соседнюю комнату.
«пр. Семён Травкин: день испытаний 905-й. Сегодня меня практически довели до увольнения. Но, если они думают, что я и дальше буду молчать, отсиживаясь в кабинете, то сильно ошибаются! Я по-прежнему уверенно заявляю, что экспериментировать с N-510 – крайне опасно! Все разработки по аналогичным составам N-511 и 512 с изменённым кодом выживания считаю более жизнеспособными. Однако, нельзя переносить испытания на человека, так как подопытные крысы пока ещё не прошли адаптационный период. Их рвотные рефлексы всё ещё активны, а значит, организм продолжает попытки избавиться от введённого вещества. На завтрашний день испытуемому организму (собака Джесси, дворняга, 6 лет от роду) назначены операционные процедуры и…»

«пр. Семён Травкин: день испытаний 1784-й. Зафиксирована повторная взрывоопасная ситуация с изучаемым раствором N-513. Избежать трагедии, о которой я который месяц пытаюсь не говорить, а уже просто кричать «в мозг» недальновидному начальнику лаборатории Игорю Кирпичному, помогло лишь везение. Он никак не может до конца осознать, что никакой славы, в случае создания уникального «антистарческого зелья», может попросту не быть, если мы начнём её массовое производство, перегрузив имеющиеся мощности завода. Если дело и дальше пойдёт по его безумному сценарию, я буду вынужден сообщить обо всём руководству города. Ведь своими необдуманными действиями мы подвергаем опасности не только себя, но и весь Алабайск. Сегодня попробую добавить в N-513 суспензию, разработанную лаборантом Ивановым. Он утверждает, что…»

«Приказом № 32 освобождаю профессора Травкина С.А. от занимаемой должности. Дальнейшее его появление на территории завода – запрещено! Работникам проходной необходимо принять соответствующие меры. В иных случаях мною, как руководителем предприятия, будут предприняты соответствующие меры…»

«пр. Семён Травкин: каким по счёту днём обозначен нынешний этап испытания N-513 (хотя, возможно, кодировка уже изменена до критической, 520-й) ответить затрудняюсь. Однако, даже не имея доступа к заводским лабораториям, чую собственным нутром – запретную красную черту алабайские учёные всё же перешагнули. Глупцы! Вы пустили насмарку почти пять лет нашей коллективной работы!

Для завершения гениального проекта «Люди будущего» нам нужна была хотя бы ещё пятилетка. А теперь… Теперь же вы открыли ящик Пандоры, закрыть который вам не помогут даже высшие силы, прости Господи… »

«Расписка. Я, Юся Никитина, в твердом уме и трезвой памяти, абсолютно без какого-либо принуждения (физического и морального) даю своё официальное согласие включить меня в список трансформированных. Ознакомлена и принимаю все условия экспериментального проекта «Люди будущего». К такому выше изложенному решению подхожу абсолютно взвешенно и обязуюсь информировать о любых изменениях самочувствия. На сегодняшний момент, после введённого мне и отцу препарата, состояние абсолютно ровное. Единственное, что вызывает некоторое беспокойство, утверждения профессора Травкина, который говорил, что по истечению срока действия 520-й маркировки, в организме могут мгновенно отключиться все жизненно важные органы человека. Прошу письменного разъяснения по этому поводу, иначе я буду вынуждена отправить…

– Отправить что? Что отправить, Юся? – Летучий, увидевший обрывок фразы и оборванные края расписки, просто взвыл от негодования.

На его крики, разрезавшие тишину старенькой хрущёвки Митрофана, испуганный дед выскочил практически сразу:

– Фрегат! Фрегат, что ты там обнаружил?

– О, Боги… Дед Митя, ты – не поверишь. Я нашёл Юсину расписку. Юсину, понимаешь! Смотри… – и он стал лихорадочно перечитывать содержимое документа. – Что это значит, Митрофаныч? Какой-такой эксперимент? Что это? Кто такие трансформированные и почему среди них – моя Юся?

Вопросы пулемётной очередью вылетали из уст молодого парня, который был не столько напуган, сколько ошарашен прочитанным.

– Успокойся, сынок! – дед Митя, как мог, пытался сдерживать эмоции Фрегата, но это было невозможно.

– Успокоится? Да как я могу успокоится, если, чёрт возьми, я уже вообще ничего не понимаю! Кто автор большей части этих бумаг? Кто такой этот профессор Травкин? Я сейчас же сажусь на первый поезд и отправляюсь в Алабайск. Я должен найти профессора и обязательно поговорить с ним.

– Это вряд ли… – протяжно произнёс старик и присел на обшарпанную табуретку. – Все люди, так или иначе втянутые в эту страшную научную историю, мертвы. Я же тебе уже говорил об этом.

– Что? Мертвы? Ты хочешь сказать, что и моей Юсю тоже нет в живых? – после этих слов непередаваемого отчаяния, из глаз Фрегата потекли слёзы. Настоящие мужские слёзы, которым просто необходимо было вырваться наружу.

– Я не знаю, что тебе ответить, сынок, – старик обхватил свою голову руками и замолчал на мгновение. – Понимаешь, если она, эта Юся, согласилась тогда стать одной из трансформированных, то, увы, скорее всего ты её уже никогда не встретишь при жизни.

– Но ты ведь в разговоре и меня называл «трансформированным», дед! Так почему же, чёрт возьми, я до сих пор не в могиле? Вот он – я! Стою перед тобой живой-живёхонький! Да и вообще, что за бред-то такой? Какие введённые препараты, какие «люди будущего»? Что за бред?

– Это не бред, Фрегат, – в голосе Митрофана звучало что-то тяжёлое, будто бы огромная наковальня легла ему на плечи и мешала вдохнуть воздуха полной грудью. Но он продолжил:

– Всё, что мне стало известно от отца, я тебе сейчас расскажу. Не по-научному, а как понимаю. По-стариковски. Просто хотел, чтобы ты для начала сам изучил эти проклятые документы, – старик пихнул ногой одну из стопок, и та рассыпалась, словно чьи-то жизни тогда, 16 лет назад.

Дальнейший монолог Митрофана был сбивчивым. Он вновь и вновь возвращался к своей памяти, которая, в силу возраста, стала уже достаточно дырявой, словно дуршлаг, способный что-то задержать, а что-то пропустить через себя. Алабайский завод, чьи-то эксперименты из разряда безумной фантастики, обещавшие людям никогда не стареть, эффект преломления времени. И взрыв, который поставил точку в этом научном ужасе, остановить который всё-таки было нужно ещё в самом начале.
Постепенно в голове Фрегата некоторые пазлы «Алабайской мозаики» стали собираться воедино. Неясным было лишь одно: почему по факту прошло 16 лет, а он, молодой бородатый Док, за это время ничуть не изменился. Ну, разве что осунулся немного, долго провалявшись в больнице.

– Дед Митя, я пойду прогуляюсь, – каким-то безжизненно растерянным голосом произнёс Фрегат.

– Иди-иди, сынок. Тебе нужно «проветрить голову», иначе она не выдержит такого потока информации. Да ещё вот и я, старый пень, плохой рассказчик. Только запутал тебя ещё больше, а может и вовсе – сбил с правильного пути, – расстроенный Митрофан отвернулся к окну и, уставившись в него, расплакался, как ребёнок.

– Ну, что, дедуль, – Фрегат обнял старика за плечи и по-родственному поцеловал его в макушку. – Не умею говорить красивых слов, но ведь за эти месяцы, проведённые там, в больнице, я душой к тебе прикипел. Спасибо тебе, родной…

«Дзынь-дзынь-дзынь» – видавший виды советский будильник, как всегда громко и по традиции неожиданно, разносил по квартире деда Мити весть о том, что утро-таки наступило. Старик, вскочив, как ошпаренный, и даже не успев нащупать возле своей кровати порванные тапочки, поспешил в комнату своего гостя. Ведь ровно в семь они договорились проснуться, чтобы вместе собрать Фрегата в долгую дорогу к Алабайску – месту, которое не значилось ни на одной карте.
Широко распахнув дверь в зал, старик Митрофаныч обомлел: кровать была аккуратно застелена, подушка прибрана за шкаф, а на столе одиноким «парусом» дрожал пожелтевший лист бумаги. От сквозняка его тут же подняло вверх и чуть было не унесло в открытое окно. Благо, что дед Митя успел захлопнуть дверь.

«Прости, что ушёл не попрощавшись, дедуль» – текст записки, начинавшийся с трогательных слов, заставил Митрофаныча тяжело вздохнуть. – «Я надеюсь, что мы с тобой ещё увидимся, товарищ философ. Так что, пожалуйста, во время моего отсутствия – не раскисай! Вот найду свою Юсю, и мы сразу же примчимся к тебе, в «отведки». Поэтому запасай картошечку. Знаю-знаю, ты сейчас, читая эти строки, точно улыбаешься, а значит – будем жить!

Твой больничный внучок Фрегат.»

От автора. Сколь бы не принято было заканчивать подобные истории в стиле «happy end», но, увы, больше судьба уже никогда не свела вместе двух этих людей: честных, искренних и открытых. Таких, какой была их не долгосрочная, но по-мужски настоящая дружба…

– Молодой человек, я вам в сотый раз повторяю: никаких железнодорожных маршрутов через Алабайск сейчас не проложено! – рассерженный голос женщины-кассира, раздававшийся из окошка ж/д вокзала, уже почти срывался на крик. – Ни-ка-ких, понимаете! И вообще, не мешайте мне работать: посмотрите какую очередь километровую вы создали позади себя! А между прочим этих людей поезда ждать не будут. Или вы неприятностей хотите? Так я вам их сейчас быстро организую…

– Простите, – Фрегат отступил на шаг назад, поняв, что эту стену непонимания ему не пробить. – Простите, ради Бога, но мне очень нужно туда попасть...

– Я правда ничем не могу вам помочь, молодой человек, – кассирша сочувственно покачала головой и, переключивший на работу, громко произнесла: «Следующий!».

Расстроенный и подавленный, Фрегат «медленно и печально» побрёл к обшарпанным сидениям, располагавшимся в зале ожидания. Присев, он приобнял свой дорожный рюкзак и провалился в состояние полудрёмы.

– Эй, парень, проснись! Слышишь?! Проснись! – Летучий приоткрыл глаза и увидел перед собой низкорослого человека, напоминавшего фантастического карлика, но в современной одежде.

– А вы, собственно, кто?

– Я Гриша. Григорий Максимович то бишь, работаю здесь, при вокзале, уборщиком служебных помещений. Ты только не подумай, что я любитель «уши погреть» на чужих разговорах… просто случайно вот услышал, что ты хочешь попасть на пепелище, в Алабайск.

– Хочу! Очень хочу! – вскрикнул от неожиданности Фрегат.

– Да тише ты, тише! Не привлекай к себе внимание, если действительно хочешь туда пробраться.

– Пробраться? – Летучий перешёл на удивлённый шёпот. – А почему же «пробраться»? Алабайск что, внезапно стал какой-то зоной отчуждения?

– Хех, – карлик загадочно ухмыльнулся. – Ну, если для тебя 1,5 десятилетия это «внезапно»… Ладно не моё это дело, наверное…

– Нет, нет! Постойте, Григорий Максимович. Мне очень надо там побывать. Очень! Это реально вопрос жизни и смерти.

– Ох, да. Уж чего-чего, а смертями Алабайск точно вошёл в историю… Значит, так. Записывай… – человек-карлик стал надиктовывать Летучему адресные данные. – Постучишься в дверь трижды, скажешь, что от Гриши с вокзала весточку принёс. Он поймёт. Этот человек поможет тебе. Только т-ссссс… Никому об этом – ни слова...

Спустя пару часов, Фрегат уже мчал на стареньком чужом «жигулёнке» в сторону Алабайска. Человек, которого порекомендовал Григорий Максимович, оказался весьма отзывчив и, услышав предысторию поездки, отказать уже не смог. В дороге ехали молча – собеседник объяснил, что в душу с расспросами лезть не хочет. А вот помочь другу Григория Максимовича – всегда рад, ведь тот когда-то спас ему жизнь. Но это уже совсем другая история.
Километра за 3 до условленного места – границы Алабайского района с регионом, воздух, наполнявший салон автомобиля сквозь многочисленные «проржавелости», стал приобретать странный металлический привкус.

Летучий рефлекторно сглотнул слюну, тошнотворным комом подобравшуюся к горлу.

– Тебя что, укачало, друг мой? Или смертоносный запах Алабайского приближения чувствуешь?

– Да, наверное, и то, и другое, – пробормотал Фрегат. В висках застучало, сердцебиение в груди заметно участилось: начинало нарастать и общее напряжение, поэтому он попросил остановить машину. – Спасибо Вам, что не отказались помочь. Дальше я сам…

– Ну, как знаешь, дорогой. Как знаешь… Только будь, пожалуйста, осторожен – в этих местах ещё до сих пор орудуют стаи ненасытных мародёров. Хотя, здесь, по сути, уже и утащить-то нечего, – после этих слов владелец старенького ржавого, но гордого «корытца», умчался прочь.

А Фрегат… Фрегат остался. С минуту постояв в облаке поднявшейся дорожной пыли, осмотрел округу и двинулся в сторону полуразрушенных кирпичных «окостенелостей» бывшего Алабайского завода. И хоть в душе он прекрасно понимал, что вряд ли здесь, на пепелище, сможет отыскать своё прошлое, Летучий ускорял шаг, чтобы найти хоть какие-то ответы на вопросы, которые не давали ему покоя всё последнее время.

Спустившись с очередного холма, он зафиксировал взглядом фундаменты бывших домов, формировавшие когда-то Юсину улицу. Да-да, он узнал и металлический забор, покорёженными зубьями обносивший по периметру дом, в котором когда-то жила его любовь. Сарай, как ни странно, уцелел. Или его здесь раньше не было? Похоже, что это была новая постройка, возведённая, правда, не совсем умело. А что, если… Нет, этого не может быть. Юсин отец ведь погиб тогда, при взрыве на заводе, одним из первых. Фрегат больше не мог медлить ни минуты и, ускорив шаг до быстрого бега, запыхавшись, примчался к сараю. Двери были распахнуты настежь. Он заглянул внутрь. Никого. Пройдя по скрипучему, местами прогнившему полу, Летучий вынужден был пригнуться: с потока свисали веники самых разнообразных засушенных трав: от золотистого зверобоя до обыкновенной крапивы, которая, как пустая обойма, больше не способна была помочь оружию «ужалить». Немного привыкнув к атмосфере странного жилища, Фрегат ощутил, что вся постройка наполнена лёгким ароматом мелиссы (многолетнее эфиромасличное травянистое растение, напоминающее мяту – Прим. авт.). И здесь Летучего с головой накрыли воспоминания.

– Юсин чай, – прошептали его пересохшие от волнения губы. – Мятный, с барбарисовыми леденцами…

– Неужели ты его помнишь? – фраза, ворвавшаяся в подсознание Фрегата также стремительно, как метеорит входит в околоземную атмосферу, почти парализовала его. Летучий буквально по первым нотам звучавшего голоса узнал её, свою Юсю! Боясь повернуться и понять, что всё это ему померещилось, Фрегат стоял, как вкопанный и почти не дышал.

– Не бойся, Док! Это действительно я, – голос вновь дал о себе знать. А после запел:

«Смотри безбрежное море… Несёт по морю корабль.

Смотри, в безоблачном небе плывёт летучий фрегат…»

Всё ещё не поворачиваясь, Летучий подхватил пропетые строчки Наутилусов… Их с Юсей Наутилусов:

«Смотри открытое море. Исчез проклятый корабль

А там, в предутреннем небе, проплыл свинцовый ковчег…»

– С возвращением, родной! – та, чей голос звучал за спиной Фрегата, подошла и обняла его. – Я даже не надеялась, что смогу увидеть тебя перед смертью.

Фрегат вздрогнул, будто получив разряд, в сотни раз превосходивший по силе электрическую дефибрилляцию, которую ему, как Доку, так часто приходилось делать в больнице своим пациентам. Попытавшись всё же повернуться, он почувствовал некое сопротивление.

– Не спеши, родной, – голос всё также тихо продолжал сводить Летучего с ума. – Поворачиваться не спеши… То, что ты увидишь, вряд ли порадует взор… Если испугаешься и оттолкнёшь меня – я всё пойму. Я сама виновата… Сама…

– Что ты, Юся! Что ты! Я так долго тебя искал, – произнёс Фрегат и погладил руки любимой, лежавшие на его плечах. Странно, но от былой нежности их кожи не осталось и следа – в прошлом тонкие музыкальные пальцы девушки сейчас будто бы превратились в шероховатые и толстые «маркеры». Летучий вдруг осознал, что те расписки и документы, которые он нашёл и изучил в квартире деда Мити, могли оказаться правдивыми. И те странные слова о провале создания уникального антистарческого зелья, тестировавшегося на заводе, и Юсина расписка…

– Неужели ты отдала им свою молодость, Совёнок? – Фрегат, освободившись от обнимавших его рук, всё же повернулся на голос и… оторопел. Перед ним стояла старушка, которой на вид было лет 80, не меньше. – Юся! Юююююююся, твоё лицо… – Летучий протягивал свои руки, чтобы разогнать видение. – Скажи мне, что всё это страшный сон, скажи, что я сплю и сейчас всё пройдёт! Ну же!

– Нет, любимый. Это не сон, – старушка присела на старое плетёное кресло-качалку, опустив голову в собственные морщинистые ладони. – И ничего уже не пройдёт. Сядь, пожалуйста, рядом…

Фрегат съёжился, но, стараясь отогнать от себя прочь все сомнения, попытался обнять старушку.

– Не надо, Летучий. Не надо… Не жалей меня, свой крест я должна донести одна, – старушка достала из стоявшего рядом шифоньера обгоревший по краям плед и протянула его своему гостю: – На вот лучше, укутайся: вечера у нас здесь холодные, металлические во всех смыслах этого слова…

Сложно, да и невозможно, наверное, передать весь тот объём невероятной информации, которую до рассвета успела «вывалить» на голову Фрегата Юся. Она говорила, говорила, говорила… А он всё слушал и никак не мог поверить с одной стороны в то, что всё-таки нашёл любимую, а с другой в то, что в одночасье практически потерял её, ведь судя по сценарию «ускоренного старения» её жизненный путь был готов вот-вот оборваться, прямо за поворотом.

– Я совершила большую ошибку, пойдя на поводу у лаборантов завода, – Юся уже почти не плакала, изливая душу Фрегату, будто бы батюшке на предсмертной исповеди. – Мне казалось, что так будет лучше для всех нас, понимаешь?! Я мечтала, что испытание этого проклятого зелья пройдёт хорошо, ведь и подумать не могла, что начальник лаборатории Игорь Кирпичный, друг моего отца, знавший меня с самого раннего детства, окажется алчным учёным, искавшим лишь славы и всенародного признания.

– Но я не понимаю, Юся, почему же для меня все эти годы прошли, будто миг?! – Фрегат сбросил с себя плед и укрыл любимую. – Моё время каким-то мистическим образом остановилось? Но ведь такого не бывает!

– Прости меня, Док, – Юся обняла Летучего и вновь разревелась. Все попытки хоть как-то привести её в чувства, были тщетны, и он понял, что нужно просто подождать. Спустя минут десять буря эмоций и впрямь стала стихать. Старушка взяла себя в руки и продолжила:

– Я виновата не только перед самой собой. И этот чай, о Боже… ты же помнишь его даже сейчас.

– Какой чай? Из мяты? Хочешь сказать, что это травы превратили меня в эдакого Дункана Маклауда? Бред, – Фрегат нахмурил брови и посмотрел старушке прямо в глаза. Они были такими уставшими… и даже слегка отрешёнными, но по-прежнему большими, как у его Совёнка когда-то.

– Это был не просто напиток, – старушка тяжело вздохнула. – Понимаешь, я хотела, чтобы зелье стало спасительным и для тебя.

– Что? Ты хочешь сказать, что и по моим венам течёт это дрянное зелье? – ошарашенный таким откровением, Фрегат вскочил на ноги и схватился за голову.

– Не совсем. Я добавляла тебе капли – более усовершенствованный вариант антистарческого препарата. И, судя по тому, что почти два десятилетия не изменили тебя ничуть, сырьё оказалось действенным.

– Неееет, нет! Я больше не хочу этого слышать! – Летучий выскочил из сарайчика во двор и хотел было убежать прочь, но остановился. Он прекрасно понимал, что от собственного прошлого убежать невозможно.

Юся вслед за ним так и не вышла. Не откликнулась она и после того, как Фрегат, решивший продолжить тяжёлый разговор, вернулся в ветхое жилище. Увидев силуэт старушки, укутанной пледом и, казалось, уснувшей, он решил её не тревожить. Как говорится, утро вечера мудренее. И только подойдя к Юсе поближе, заметив как-то странно свисающую вниз правую руку, Летучий вдруг осознал: она не проснётся. Его Совёнок уже никогда не проснётся...

Еpilogos

– Этому миру было бы гораздо лучше без меня… «Homo sapА», который вечно пытается его изменить, – процедив сквозь зубы эту фразу, напичканную острыми философскими булавочками, будто бы настоящая кукла вуду, Фрегат сделал по парапету кровли ещё один шаг. Предпоследний шаг, отделявший его, взъерошенного и практически полностью разочарованного в жизни человека, от рубежа. Рубежа между «вчера» и «завтра», между «было» и «будет», между «существовать» и «исчезнуть» …