Детство в Кунгуре. Главы 1-2

 
               
Автобиографические записки (1954 -1965 годы)
               

     Глава 1. Рисунки

     Беру синий карандаш и провожу черту вверху листа. Это поверхность воды. Условно, но достаточно для меня.  Дальше я рисую рыбу. Одним цветным карандашом – зелёным, жёлтым  или фиолетовым.  Одна или две рыбы на альбомном листе. У каждой рыбы плавники и хвосты  рисую извилистыми непредсказуемыми линиями – как рука сама хочет.  Ответственный момент – глаз рыбы. Все рыбы у меня в профиль.  Глаз может получиться то добрым, то хитрым. Уж как получится, такой рыбе и жить.
      Закончив портрет рыбы,  никогда не пририсовывала на листе ничего другого. В моих альбомах жили только рыбы.
       Почему рыбы?  Не знаю. В доме никогда не было аквариума. Не помню, чтобы я видела аквариумных рыб  у знакомых.  Да и мои рыбы не были аквариумными рыбками.  Я их воспринимала большими, равными себе.
      Светло-зелёные альбомы с шершавой бумагой в мягких обложках были, вероятно, двенадцатилистными. Я еще не обращала на цифры внимания. Мой доцифровой рыбий период творчества. Уголков листов никогда не загибала. Альбомы ровными пачками лежали на краю моего стола у окна в сад. 
      Подолгу изучающе рассматривала свои рисунки, но не помню, чтобы я кому-нибудь их показывала.  И не помню, чтобы меня хвалили за рисунки.  Возможно, просто не помню.
      И только сейчас, через полвека, понимаю истоки моего «рыбьего периода» – это малые голландцы. Натюрморты. Меня возили в Пермскую картинную галерею  совсем крошкой – в два-три года.
      Потом был георгиновый период. Бабушка вырастила в палисаднике удивительные цветы. Она называла их георгинами. Вместе с цветами в мои рисунки пришли сочные тона – малиновый,  оранжевый,  ярко розовый.  Рисовать георгины увлекательно: цветок раскрывается на бумаге по моему желанию, ряд за рядом вывожу лепестки – георгин расцветает на глазах.
      Бабушка умерла. Мы с мамой уехали на другой конец света. Скорее всего, мои детские рисовальные альбомы сгорели в печке, когда наш дом был продан.
               
            
       Глава 2.  Знакомство
   
       Дом Третьяковых в Любимово отличался не столько достатком, сколько необыкновенной чистотой. И мать Федосья Сергеевна – чистюля, а уж дочери-девчонки скребли, мыли, чистили всё до блеска – и дом, и бочки под мёд. Отец часто повторял, что пчелы – существа нежные, чистоплотные, не только грязь не выносят, а и запаха плохого не терпят. Сам не пил-не курил, ходил всегда чисто. Да и мёд продать купцам в Кунгуре не просто, репутация нужна. Задумал Фёдор Иванович обновить гардероб себе и всей семье, но не в Кунгуре, за 20 вёрст не наездишься, а подешевле – у переезжих портных. Так в доме Третьяковых появился шить полушубки да детские тёплые пальтишки в ноябре 1912 года деревенский портной Андрей Данилович Ковшевников с  семнадцатилетним сыном Мишей.
         Ремесло Андрея Даниловича состояло в том, что он находил клиентов, имеющих нужду в пошиве одежды для всей семьи, договаривался с ними о сроках и цене и прибывал на постой на несколько дней или недель в зависимости от заказа. Он приезжал на своей лошади, которую надо было по договору кормить хозяину-заказчику, а также и себя с помощником-сыном. Портной привозил свой инструмент – дорогостоящую немецкую швейную машину «Зингер», овчины, ткани, фурнитуру, два больших зеркала, опасливо укутанных в овчины, и даже манекен.
        Переезжие портные, как правило, располагались в горнице возле окон или в светёлке, чтобы работать до темноты. Умение ладить с людьми – необходимое условие работы деревенских портных, ведь жить приходилось на виду в чужих семьях. Об Андрее Даниловиче шла хорошая молва : и шил  добротно, на славу,  и сам человек славный – в меру разговорчив, в меру молчалив, плохого слова не скажет ни о ком никогда, богобоязнен, учтив, скромен, лишнего не запросит. Руки золотые, шил строго по фигуре каждого заказчика. Кому на животик припустить, кому плечи выровнять – всё умел. Любо-дорого носить обновку его работы. И сынок его единственный, сызмальства ему помогая, стал таким же славным парнем.
        Миша к семнадцати годам нагляделся на разных девиц : на белотелых, полногрудых деревенских красавиц с томными пустыми глазами, и на сухопарых дурнушек, несмело глядевших в зеркало, примеривая обновку, и на озорных, пытавшихся задеть скромного парнишку то словом, то щипком. Вот и в этом доме Третьяковых сёстры были такие разные. Его ровесница Настя – ладная, с тяжелой русой косой, спокойная, рассудительная. Погодка Татьяна – улыбчивая, с вечно сияющими глазами, не хохотушка, но в глазах столько удовольствия, как будто каждый день, даже ненастный, приносил ей одну радость. Озорницей в семье Третьяковых была Санка – девчушка лет десяти, худенькая, резвая. От Санки шум на весь дом, то носится как маленькая, то визжит-заливается неудержимым смехом, вся извертелась меж двух больших портновских зеркал, того гляди расколотит ненароком. Санка – любимица матери, та её утихомирить не могла.
Отца зачастую в доме не было, и только Настя справлялась с ней. Взглянет Настя, порой и слова не скажет, а Санка присмиреет. Мать в своей маленькой комнатке по целым дням сидит с шестилетними двойняшками - Симой и Дусенькой, от них никакого беспокойства не было, не то что от прыткой Санки.
         На Введенье все пошли в село Комарово в красивую высокую Рождественскую церковь. После обедни Андрей Данилович задержался на паперти, разговорился с мужиками. Миша мялся в сторонке, выглядывал знакомых. Довольный, подошел к нему отец. Значит, сумел договориться с кем-то о новом заказе. Пошив у Третьяковых подходил к концу. Хозяин Фёдор Иванович уже примерил свой светлый тулуп и остался доволен. Три новеньких черных полушубка для хозяйки и старших дочек красовались на вешалке. Дошить осталось две детские шубейки для Санки и Симы, да нарядное тёплое пальтишко для Дусеньки. Работы немного, скоро опять в дорогу.
         Миша и не догадывался, что отец уже договорился с Федором Ивановичем Третьяковым о самом главном в мишиной жизни. На днях мужики довольно долго и тихо беседовали на крытом дворе. Миша их случайно застал, идя в нужник, но ничего из разговора не расслышал. На вопросы отец отмахнулся : погоди, потом скажу.
         Всю обратную дорогу в родное Байкино портные легко молчали. Заработали неплохо, кроме денежек, щедрый заказчик еще и мёдом расплатился. Впереди несколько дней в уюте своего дома,  куда всегда возвращались с радостью. Миша скучал по разговорам со своей некрасивой, но доброй старшей сестрой Пией, по маминым рыбным пирогам, которых придется ждать до Рождества. Но и постные мамины похлёбки хороши. Их семья, по деревенским меркам, маленькая, всего-то четверо, жила дружно, тепло, свободно в большом доме.
             Андрей Данилович любил своего единственного сына Мишу, но беспокоился за него с каждым днем всё больше. Больно робок. Не глуп, скажет нужное слово при надобности, но больше отмалчивается, первым и подавно речь не заведет. И как при таком характере ему клиентов сыскать ? А ведь придется ему на хлеб зарабатывать самостоятельным портновским ремеслом, где и привлечь заказчика надо уметь, и товар лицом показать, нахвалить, связи наладить. Шить-то Миша научается хорошо, усидчивый, руки портновские, ловкие, тонкие, работает справно. А вот характеру ему не хватает.
Вот дочка Третьякова – Настя – та как раз характером не обделена. Не грубая, а тихо властная. Редкая девушка, такую не сразу сыщешь. И всё-то у неё ладно – и лицо, и стать, и повадки. Хорошей хозяйкой будет. С ней Михаил не пропадет.  Где у самого не получится, она плечо подставит, совет даст. На таких женах дом держится. Уж портным-то видать, кто домом правит. Есть-есть такие бабы, вроде и слова лишнего не вымолвит, а посмотрит в глаза спокойно да и направит на путь истинный.
     Андрей Данилович улыбался про себя. Приедет домой, скажет жене, что клад нашел – золотую девку для Михаила. А там уже и сыну объявит о сговоре, и дочери. Да... дочь Пия, пожалуй, поплачет вволю. Сидит в  старых девах, а младшего брата женить собрались. Горе, однако, не шуточное с ней. Жалко Пию всей душой, добрая она, но не вышла красотой. И худа, и долга, и непригожа, что говорить – все видят. И сама всё знает, давно плачет, бедная. Андрей Данилович с Анной уж и про приданное свахам говорили не раз, а желающих нет на Пию. Опять же и Пие веселей будет жить, когда Настя в дом войдет. Дай Бог счастья им, деушкам нашим, бабочкам.

*Продолжение книги "Детство в Кунгуре" смотрите в разделе Автобиографические записки.