жизнь трех мгновений

Реанимобиль. Яркий, звучный, оснащенный.

Пантелеев лежал на тележке-каталке. На пальце - колпачок, на экране - сердцебиение, пульс, температура и прочее. Раньше Пантелеев думал, что сердцебиение и пульс одно и тоже. Но раньше Пантелеев был здоров, а теперь у него мерцательная аритмия, когда сердце бухает, а кровь не выталкивает, потому что не успевает этой кровью наполнится, отсюда и разница.

Пантелеев поморщился. Какая разница отчего ты помер?  Умрешь – похоронят, не ты первый.  Долгов Пантелеев не имел. Жена давно ушла, дети далеко. И если Пантелеев умрет, то никого этим не подведет. Пантелеев рассуждал коротко и четко. Если и есть, что в жизни ценного, так это надежность при любых обстоятельствах места и времени.  Например, когда сегодня его забирала «скорая», он точно помнил, что выключил свет и телевизор. Пожара в его отсутствие не будет. И наводнения не будет, потому что в его квартире не было протекающих кранов и ржавых труб. Не было перегоревших лампочек, неработающих включателей, старой проводки.  А если вспомнить чуть дальше, то его турбовинтовой АН-12 был самой надежной машиной своего класса в полковой авиации, выполнявшей интернациональный долг. Уж Пантелеев за этим следил. За минусом времени на ранения и госпиталь. А потом снова Кабул, и снова переброска войск, и эвакуация раненых.

К западу от Кабула была крохотная площадка, туда летали единицы, слишком тесно. Посадочная полоса начиналась и заканчивалась обрывами. Если решишь сесть «с перелетом», то выкатишься с полосы и упадешь в пропасть. На второй круг не уйти, мешают скалы, поэтому и подход к площадке был лишь с одной стороны, по ущелью. К тому же, высота над морем 2400 метров, воздух заметно разрежен, а это решающий нюанс. Потому что пуля в таком воздухе улетает в три раза дальше, а что уж говорить о транспортном самолете, садящемся на полосу всего-то в 1500 метров. А за тобой, в грузовой кабине, больше полста десантников или две БРДМ, да что там говорить, все и так понятно. Горячее было время, что в прямом, что в переносном. Переключатели в кабине – не дотронуться, работа с раскаленным штурвалом - в перчатках, «лопухи» (наушники) - плавятся. А на груди орден «Красной Звезды».

Это традиция, еще с ВОВ, когда разрешили в бой с наградами летать. Был у Пантелеева друг детства, с ним вместе и служили. Так вот этот друг – по званию майор, а по фамилии Залевский - утверждал, что были случаи в ВОВ, когда ордена в бою и от пули, и от осколка жизнь спасали.  Доскональные случаи. Он и фамилии воинов перечислял, но Пантелеев ему и без фамилий верил, потому что Залевский был надежным, каким и положено быть другу Пантелеева.

Под разгрузкой в Фарахе самолет Залевского обстреляли, и майор увел машину в Кабул на трех двигателя. Увел геройски, только зачем это уточнять, если каждый день до подвига рукой подать. У Залевского тоже был орден Красной Звезды и один его лучик оплавился от крохотного осколка в Фарахе. Залевский смеялся, мол, прав был, спас его орден. А погиб он позже, от разрыва ракеты взорвались пары топлива в полупустых баках. Пантелеев вздохнул. И чего это он про войну вспомнил?

Напоследок в жизни про чего-то веселое вспоминать надо. Смеху было, когда он огреб три года по статье за причинение вреда средней тяжести.  Адвокат советовал раскаяться и дали бы условно, учитывая боевое прошлое и награды, а он не раскаялся.  И не в сроке дело, он и десятку бы отсидел, если бы снова пересекся.

Орден Красной Звезды лежал среди матрешек и ушанок на лотке в переходе. Тогда, в начале девяностых, торговали всем, что душа пожелает. Ордена и медали тоже были лотошным товаром. Пантелеев думал, что все эти ордена и медали у лотошников обычная липа, муляжи, копии. Но этот запыленный орден был с оплавленным лучом и Пантелеев притормозил у развала.

- Забирай, цену хорошо скину, - оживился продавец, - он последний. Да и вообще.

- Что вообще? – спросил Пантелеев.

- Народ довоенные ордена предпочитает, - сказал продавец, - а этот афганский. Да и бракованный.

- В чем? – спросил Пантелеев.
 
- Вот, тут, - продавец ткнул пальцем, - один луч оплавился. Зато настоящий, с номером.
 
Пантелеев взял орден, отвернул нарезной штифт с гайкой, освободил номер. Сердце резануло. Номер Залевского. И лучик оплавлен.

- Откуда у тебя этот орден?

- Я справок не даю, – отодвинулся продавец, - берешь – бери, нет – иди, куда шел.

- Еще раз спрашиваю, – сказал Пантелеев, - откуда орден?

- Еще раз говорю иди, куда шел!

- На первый раз прощаю, – Пантелеев опустил орден в нагрудный карман, - но больше не попадайся.

- Сто баксов за товар и пятьдесят за моральный ущерб! – сказал продавец.

-  Перебьешься, - сказал Пантелеев, - и радуйся, что рыло спас.

- О своем подумай! – продавец потянул из-под лотка увесистую биту.

- Не советую, - сказал Пантелеев, - я всяких видел.

Продавец усмехнулся, тяжело поднялся и вдруг неожиданно резво подскочил к Пантелееву. Но поторопился и подскочил чуть ближе, чем хватало для удара битой. И эта промашка обеспечила классическую дистанцию для ответного удара. Против тех, кто нападает предпочтительнее бить с оттяжкой. Пантелеев несильно ударил левой в корпус противника, резко оттянулся назад и тут же бросил вперед правую руку. Рука полетела амплитудно и расслабленно, набирая кинетику удара. Бьющей стороной служили сустав и фаланга сжатого в кулак указательного пальца. Ноги Пантелеева рывком выпрямились, досылая силовой импульс в место контакта. Голова лотошника дернулась, он упал и притих. Так и косил под контуженного до приезда «скорой». Потом был суд.  В общем три года на шконке и перловке, ну и черт с ними! Пантелеев улыбнулся, хотя губы его оставались неподвижными.

- Вы меня слышите? Отзовитесь!

Пантелеев открыл глаза. Над ним склонилась врач реанимобиля.

- Мы сейчас вам укол сделаем, капельно, через дозатор. У вас есть какая-либо аллергия?

- Аллергии нет, - сказал Пантелеев и снова закрыл глаза.

Нет лучше в жизни человека поры, чем детство. Детство - это ведь не часть жизни. Это жизнь до жизни. Ты и помнишь-то её отдельно, не смешивая с остальной памятью. В том давнем пионерском лагере было синее-пресинее небо. В городе такое не встретишь.  И в этом синем небе кружили белые голуби. Пионеры Пантелеев и Залевский лежали на горячей крыше голубятни и смотрели на небо с голубями. Сперва-то Пантелеев хотел пойти в авиамодельный кружок, но Залевский потащил его в юннатский:

- Ты чего, там же голубятня, меня уже взяли, и тебя возьмут!

- Не хочу, – упирался Пантелеев, - в авиакружке кордовую модель истребителя собирают, с настоящим бензиновым мотором, с шасси, с топливной системой. Там соревнования, воздушные бои, там пропеллерами ленты срезают, а тут что?

- А тут голуби, - сказал Залевский и дружески шмыгнул носом, - и я.

Они лежали на крыше и смотрели в небо. В небе кружили голуби. А из клуба доносились слаженные голоса хорового кружка. Пантелеев ходил на репетиции этого певческого кружка и смотрел как поёт девочка в панаме. Она стояла в центре хора и слаженно открывала рот. Пантелееву она казалась лучшей. И панама ей очень шла. Ей шло все на свете.  И как она ходит и как спрыгивает со сцены после репетиции и как смеется и как…и как…как…, и что толку-то перечислять?

Пантелеев ощутил, как сердечная боль ослабла, отпустила.  Наверное, лекарство подействовало. Хороший реанимобиль, может и увезет его от смерти. Поживем-увидим.
 
- Ты ей нравишься, - неожиданно сказал Залевский, - она хочет с тобой познакомиться.

- Со мной? – искренне удивился Пантелеев. - Кто?
 
- Не прикидывайся, ты её знаешь, - сказал Залевский, - она из хора.

- Никого я не знаю, - буркнул Пантелеев, заливаясь краской.

- Я вчера с ней познакомился, на танцах, - сказал Залевский, - танцуем, а она про тебя все спрашивает. Кто он, да кто он? Мне надоело, я короче, говорю, ты со мной после танцев целоваться будешь? А она говорит нет. А с ним, спрашиваю, будешь? А она говорит, а он захочет? Я говорю ей приходи, и сама спроси. Она и пришла.

- Сюда? – выдохнул Пантелеев.

- Сюда, – сказал Залевский, - теперь иди и целуйся!
 
- Зачем целоваться?

- Не знаю, все целуются, - пожал плечами Залевский, - я уже тут раз десять целовался. А другие даже больше. Ты иди, она же ждет!

- А куда идти? –  спросил Пантелеев.

- К беседке, - сказал Залевский.

Девочка из хора в панаме стояла возле куста со смородиной и улыбалась.
 
- Добрый вечер! – выдавил Пантелеев.

- Привет, - сказал девочка и сорвала с куста несколько ягод, - вкусная у вас смородина, у нас в хоре кроме нот ничего и нет.
 
- А хочешь я тебе яблок сладких нарву? - оживился Пантелеев.

- Нет, не надо, - сказал девочка, - я пойду.

- Уже? – упавшим голосом спросил Пантелеев.

- Ага, - кивнула девочка.

- Погоди, - как с неба свалился Залевский, - слушай, поцелуй её, она же хочет, чтобы ты её поцеловал. Она сама говорила.

Девочка звонко рассмеялась и даже закинула голову назад. Пантелеев не мог ничего сказать, не мог даже вдохнуть.

- Ты погоди, не уходи, - сказал Залевский девочке, - он просто еще ни разу не целовался. А знаешь что? Поцелуй его сама! А я отвернусь, хочешь?  Или совсем уйду.

Девочка посмотрела на Пантелеева и снова рассмеялась:

- Он такой смешной! Ладно, пусть ляжет на землю.

- Ложись на землю, - Залевский схватил Пантелеева и потянул вниз, - ложись, это не страшно.

- Это не страшно, - повторила девочка.

И Пантелееву показалось, что они знают какую-то общую от него тайну, словно бы они побывали в каком-то неведомом взрослом мире и теперь смотрят на Пантелеева, как на маленького ребенка. И что они оба умеют делать то, чего он пока еще никогда не делал. И не сможет сделать.

Залевский налег на Пантелеева всем весом и придавил к земле. Обмякший Пантелеев лежал на спине и смотрел на закатное небо. Оно было розовым.  Потом небо приблизилось и оказалось лицом девочки. Она сняла панамку. Пантелеев закрыл глаза. И ощутил на своих губах сладкое легкое прикосновение.

- Все! - сказала девочка.

Пантелеев немного выждал и открыл глаза.

- Вставай! - сказал Залевский.

Пантелеев лежал.

- Не бойся, вставай, - сказал Залевский, - она ушла.

- Была охота бояться, – сказал Пантелеев.

- Хорошая девочка, - сказал Залевский и грустно присвистнул, - только я ей не нравлюсь. И к тому же я твой друг.

Эти слова наполнили Пантелеева глубокой радостью, он захотел вскочить на ноги, но не смог даже пошевелиться.

- Ну, вот и больница, - сказала врач, - добрались.

Пантелеев не ответил.  Залевский вздохнул, подошел ближе и опустился рядом. Они молча лежали и смотрели на небо, где в недосягаемой синей выси кружили их пацанские души, издали похожие на белых голубей.


Рецензии
Как всегда, написано гениально. Никита, вы лучший!

Татьяна Матвеева   04.10.2023 09:21     Заявить о нарушении
Как же хочется мне с вами согласиться, Татьяна, буквально оттаскиваю себя за волосы.

Спасибо!

Марзан   04.10.2023 21:32   Заявить о нарушении
На это произведение написано 37 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.