Серебряная свадьба

     В конце декабря Сергеев, как всегда схитрил и забюллетенил. График, такой удачный для Елизаветы Петровны, был непоправимо сбит, и ее дежурство выпало на новогоднюю ночь. И разве найдешь желающих – поменяться. Как же!
 
     Вечером тридцать первого народ в автобусе ехал праздничный, нарядный, с пирогами и шампанским. И потому было еще тошней. Света, сменщица, «в бигудях», вся уже готовая бежать праздновать, чмокнула Елизавету Петровну в щечку, угостила конфеткой.
     - Лиза, бедненькая, как мне тебя жалко. Но ничего, не скучай. С Новым годом!
     И умчалась, как всегда забыв расписаться в сменном журнале. Елизавета Петровна осталась одна. Привычно гудело оборудование, горели лампочки на щите автоматики, подрагивали стрелки на манометрах. Все было как всегда.

     Газовая котельная, в которой трудилась Елизавета Петровна, была маленькой, отапливала лишь одно предприятие: цех, контору и гараж. Никаких тебе жилых домов и детских садов с больницами. И потому операторы дежурили по одному. В будние дни в кочегарку заходили мастер, электрик и лаборантка. Ночью же, в выходные и праздники дежурный оставался один на один с котлами и насосами.
     Поначалу это обстоятельство повергало нашу героиню в уныние и даже в некоторую панику, но со временем она привыкла и даже стала находить в этом свои плюсы. Сама себе хозяйка.
 
     Конструктор. Как достойно обозначалась ее профессия всего несколько лет назад! Но в девяностые годы загрохотала своими заманчивыми призывами пресловутая перестройка, полетели в тар-тарары предприятия. Елизавета Петровна очутилась в котельной. Что и говорить, новой своей работы она стыдилась. Кочегар… Сразу представляется нечто чумазое и изможденное. «Товарищ, я вахту не в силах стоять, - сказал кочегар кочегару». И когда где-нибудь в поликлинике или библиотеке спрашивали место работы и должность, она уклончиво отвечала: оператор. В этом обтекаемом слове таился самый широкий диапазон, от доярки до физика-атомщика.

     Правда, бытовало и такое мнение, будто в газифицированных котельных работают только жены начальников по большому блату. Но об этом не все были осведомлены, и потому, завидев знакомых, Елизавета Петровна старалась проскользнуть незамеченной, без разговоров о жизни. Это только принято считать, что задирают нос благополучные люди. На самом же деле именно благополучные и хватают вас за полу: «Ну как жизнь? А вот я! А вот у меня…» Неудачник же норовит прошмыгнуть тихо, если же это не удается, делает вид, что не узнал вас или не заметил. Получается, что именно неудачники и задирают нос. О чем ему с вами говорить, чем хвастаться?

     Все было как всегда сегодня. Елизавета Петровна записала в журнал показания приборов и настроила котел на минимальный режим, благо на улице уже капало с крыш. Там, где-то за стенами кочегарки, люди надевали праздничные туалеты, расстилали скатерти и ставили фужеры. И телеэкранный Ипполит, должно быть, уже полоскался под душем. Там люди готовились к празднику. Артем, наверняка уже добрался со своей гитарой на дачу к каким-то своим друзьям по институту. А вот Рябинин, супруг, оставшийся праздновать дома один, и к гадалке не ходи, выпьет лишнего.

     В студенческие годы, в своей группе, где и свела их судьба, вроде и завидным парнем считался. Умница, острослов. Кому что непонятно, к нему. «Саша, растолкуй. Саша, помоги». И собой недурен. Миловидный мальчик.
 
     Нет, пламенно влюбленной даже тогда Елизавета Петровна не была. Ни в него, ни в кого другого. Таких глупостей за ней никогда не водилось. Однако,
быть Сашиной девушкой было престижно. Да и здравый ум подсказывал тогда Елизавете Петровне, что с его-то головой он быстро пойдет в гору.

     Как же, пошел! Распределились они на один завод, так что у нее была возможность наблюдать за производственным ростом супруга. Освоился он быстро, через полгода знал свой цех, все оборудование, как собственный любимый мотоцикл., а через год уже решал вопросы на уровне начальника цеха. И ей помогал. Хоть и сидели в разных зданиях: он в цехе, она в техотделе. Но по работе были тесно связаны. И она, боясь обнаружить какие-то свои непонимания, обращалась за разъяснениями к мужу, а не к вечно хмурому Бодрову, своему начальнику.

     Нельзя сказать, что его не ценили. Однако в гору, как она да и многие полагали, он не пошел. Есть такая порода людей: засиделые девушки и вечные замы. Словно клеймо на тебе поставлено, и судьба забуксовала. И обходят тебя куда менее достойные. Так получилось и с ее Рябининым. Сначала воспринимал он это спокойно. Потом стал ёрничать и ехидничать, дурачком прикидываться. Приходит, к примеру, новый его начальник, принятый со стороны, к тому же и по возрасту моложе, однако же начальник. Приходит и спрашивает, как, мол, Александр Семенович, лучше сделать какую-нибудь заковыристую деталь, какой-нибудь рифцилиндр или коленвал. А Александр Семеныч сидит перед начальством, кушает без всякого смущения. «Куды? Чаво? Не-е, Иван Иваныч, мне с маво шестка тако неведомо, как эту загогулину сделать. Это уж вы сами решайте. Чав-чав». И смачно так, с хлюпом кофий прихлебывает из литровой кружки. А вокруг тетки техбюровские ехидно улыбаются, так как все Сашу обожают и, понятное дело, оскорблены, что его опять обошли в чинах. Какая уж тут карьера!

     Надо было ему уходить тогда. Был у него в ту пору запал и молодой кураж. Друзья засыпАли предложениями. Но Елизавета Петровна удержала мужа на старом месте. Из-за квартиры. И не только. Видела, что жить он не умеет совершенно. И потому за таким дуралеем нужен глаз да глаз. Как говорится, золотая голова дураку досталась. Так вот и стала она пытаться голову ту золотую куда надо поворачивать. Недаром ведь повелось, что жена – шея. Только вот поворачиваться, куда следовало, он не желал. И когда ему – наконец-то! – предложили место начальника его цеха и он отказался, она была в истерике и всерьез думала разводиться с этим идиотом.

     Когда же наступили перестроечные и постперестроечные времена, Елизавета Петровна оживилась, полагая, что вот теперь-то с его-то головой… Но нет, он как сидел в своих замах, так и не пошевелился. Напрасно нажимала она на его гордость, обрисовывала прелести жизни делового энергичного мужчины, он только отшучивался клоунскими своими прибаутками типа «Спасибо, мне не дует». А потом и вовсе, как только она раскрывала рот, демонстративно поднимался и уходил в туалет, прихватив чтиво и курево.
 
     Прежде, в молодые годы, они порой часов до двух ночи не спали, обсуждая им обоим интересные заводские проблемы. И вообще много смеялись и болтали о разном. Теперь же он все больше молчал. И не просто молчал – не удостаивал разговором. Ежели и говорил, то что-нибудь типа «О, тщета бытия!» или «Однако ты не Кассандра, мать моя, увы». Вот и поговори с таким. Ему о деле, а он про какую-то Кассандру.
 
     А в последние годы и вообще задружил со своими токарями и слесарями. Лучший друг – расточник Аношкин. Ну что это такое? Из хрупкого миловидного юноши как-то сразу превратился в маленького старичка. И говорить стал: «надысь», «магАзин», «пОртфель». Причем в качестве «пОртфеля» упорно, сколько ни уговаривала, ни стыдила его жена, носил хозяйственную болоньевую кошелку, с какой нормальные люди ходят только за картошкой.
 
     Короче, с годами приобрел он полный набор банальных мужских пороков: друзья, пьянка, рыбалка. Так и рвется с языка – женщины, но справедливости ради надо сказать, злостным бабником он не был. Смолоду, когда на него еще весьма охотно поглядывали, при нем неотступно была жена. Это обстоятельство было еще одной, и не последней, причиной, почему Елизавета Петровна
сделала все, чтобы он не ушел на другой завод. А сейчас-то кому он нужен? Ни денег, ни должности, ни привлекательности.
 
     Хотя постоянная подруга у него все-таки была. Но именно подруга – не любовница. Ревновать к ней было дико хотя бы потому, что она была старше Рябинина на девять лет. И по габаритам не соответствовала. Что могло сближать их многие годы? Едва ли не весь трудовой его стаж был и стажем этой странной дружбы с Катериной, так он ее прозывал.
 
     Однажды Елизавета Петровна услышала обрывок их разговора, буквально конец фразы.
     - Недаром же «Ты лучше голодай, чем что попало есть»* - сказала Катерина.
     - Ну дак, - согласно усмехнулся он и в это время заметил стоящую в дверях супругу, и лицо его тут же поскучнело.
---------------------------
  * Строка из рубаи Омара Хайяма:

 Что б мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
 Две главных истины запомни для начала:
 Ты лучше голодай, чем что попало есть,
 И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

    Так что теперь Елизавете Петровне все было ясно с этой стервой.  Настраивать человека против жены так грубо, так несправедливо! Это когда же ее муж, ее семья ела что попало?! Она высказала все своему Рябинину. А он (ну вы подумайте!) долго хохотал в ответ на это. Прямо-таки помирал со смеху.

     - Нет, Лизуня, я с тобой никогда не расстанусь. С тобой жить сильно увлекательно. Жаль, что ты этого не осознаешь.
     Так что история самая банальная. Семья их после долгих лет существования, как и большинство семей вокруг, была обоюдной мукой.
     И если она всегда беспокоилась о доме, о сыне, о муже, о его, дурня, благополучии и престиже, то он словно издевался над ней, игнорирую все ее заботы.

     Или рыбалку взять, к примеру. Люди судаков ловят, лещей, щук. Этот же, кроме грязи в дом, кроме ершей да мелких окуней, не приносил ничего. Специально, чтобы жене мучиться.

      А читал! Боже, что он читал…
     «Бытие вмысливается, подсовывается всюду; из концепции «Я» вытекает впервые, как производное, понятие «бытия»…»*
--------------------------------
  * Ф. Ницше «Сумерки идолов»

     Еще и карандашиком кое-что подчеркивал. Галочки с вопросиками на полях ставил. Елизавета Петровна не на шутку беспокоилась за психику мужа.


     Никак не получалось у Елизаветы Петровны в эту новогоднюю ночь думать о хорошем.
     Вдруг  ей послышалось, что кто-то стучится в дверь. Это еще что за новости? Проверками, вроде, не докучали. Да и кому охота, в новогоднюю-то ночь? Стук повторился. Спрашивать, кто, было бесполезно из-за шума. Не без тревоги она отодвинула засов.
 
     На пороге стоял Рябинин.
     - Что случилось?! Артем?! – перепугалась Елизавета Петровна.
     - Еще не случилось. Но случится обязательно. Новый год через час.

     С крыш капало. Капало и с его кроличьей шапки, с жалких мокрых меховых сосулек, отчего шапка да и сам он казались еще более старыми и потрепанными, чем на самом деле.
     Все еще полная тревоги, она отступила, впуская его.

     - Вот, значит, у тебя как, - стряхивал он воду с шапки на кафельный пол и пристраивал на стул «пОртфель» , в котором что-то подозрительно и знакомо позвякивало.
     - Ты куда собрался-то? – окончательно пришла в себя Елизавета Петровна.
     - Да уж пришел, вроде. Али не рада? А может, я помешал? – Он встал в позу, раздувая ноздри, изображая Отелло. – Выдь, счастливый соперник!
     - Ну, завелся, - вздохнула Елизавета Петровна, узнавая привычные выкрутасы мужа.
     Однако сегодня он выглядел как-то необычно. Скинув мокрую шапку и пожухлое пальтецо, он оказался в лучшем и единственно приличном своем костюме, в белой рубашке и даже с красной пижонской бабочкой сына на шее.
 
     - Или выгнали откуда?
     - Обижаешь. Мне все и завсегда рады. Кроме разве что тебя, изумрудная моя.
     - Тогда в чем дело?
     - Как это, в чем? Новый год. И не только, - он многозначительно поднял вверх палец. – Надеюсь, твои котлы не будут в претензии, если мы тут… - он вынул из «пОртфеля» бутылку шампанского.

     - Сдурел! Я на работе. А вдруг чего.
     - Чего – чего? – резонно возразил он. – Львиную долю спиртного беру на себя, ибо не в моих интересах создавать аварию в твоей кочегарке и тем самым лишаться весомой доли семейного бюджета. Согласись.

     - Что-то ты сегодня разговорился, я посмотрю. Вроде трезвый.
     - Опять обижаешь. Когда я трезв, а трезв всегда я, я чрезвычайно разговорчив. Ты бы лучше скатерку постелила какую-нибудь для торжества момента. Или, хотя бы, салфетку.
     - Да зачем здесь-то. Пошли в служебку. Дверь только не закрывай, чтобы слышать, как котел работает.
     - Как скажешь, хозяйка. Как скажешь.
     Он стал выставлять на стол банку с салатом, хлеб, шпроты, маринованные огурцы в пластиковом контейнере, уже порезанную колбасу.
     - Ну ты и вправду пир горой решил тут устроить.
     - А почему бы и нет? Тем более на то есть очень даже важные обстоятельства.
     - Да какие обстоятельства?
     - Вот-вот, в том-то и беда, что мы разучились праздновать, радоваться разучились. А обстоятельства есть, и очень для нас с тобой знаменательные. Но сначала давай все-таки проводим старый год, а то новый встретить опоздаем.

     - Я даже не знаю. Вдруг кто придет, а я пьяная.
     - Кто придет? – начал он злиться. – Ломаешься, как девочка.

     Они все-таки выпили за старый, а потом и новый год. В самый торжественный момент он даже погасил свет, зажег бенгальский огонь и простучал по бутылке двенадцать раз, изображая куранты. А когда он вновь включил свет, Елизавета Петровна ахнула, не донеся огурец до раскрытого рта.

     Рябинин стоял в черном своем костюме с красной пижонской бабочкой на шее, в одной руке держал щербатую кочегарскую кружку, а в другой большую белую жирную хризантему.
 
     - Извини, что не орхидеи. Сама понимаешь, финансы не те, - заговорил он, тоже несколько смущенный торжественностью церемонии. – Ну а бриллиантовое колье я подарю тебе на бриллиантовую свадьбу, тем более у тебя сегодня все равно халат не от Кардена. Зато жених при смокинге, - как всегда выплыл он на спасительной иронии, преодолев прилив сентиментальности.

     - А чего это ты? – несмело приняла она цветок.
     - Э-эх, - укоризненно вздохнул он, - у нас сегодня что, Новый год?
     - Ну.
     - А Артему нашему сколько годов исполнилось?
     - А причем тут… А-а, - догадалась, наконец, Елизавета Петровна. – Это что же, двадцать пять лет, что ли?
     - Да-с, серебряная ты моя. Серебряная свадьба у нас с тобой сегодня. Я все ждал, вдруг вспомнишь.


     Он не забыл даже про салфетки. Вообще сегодня он не переставал удивлять. Но самым поразительным было то, что он снова вдруг заговорил с ней. Как когда-то в молодости.
     - А чего ты хочешь, дщерь Петрова, справедливости на этой земле?
     - Но ты, Саша, с твоими мозгами!
     - Брось, Лизавета, не дави на мозоли. Я, может, потому и не шизанулся до сих пор, что вовремя понял: все эти проявления человеческой суеты, карьера там, деньги, слава и прочее такое – это все бирюльки. Да и неприлично как-то в нашем царстве-государстве быть успешным. Заметь, во все времена неприлично, а уж в теперешние-то… Добиться какого-то кресла и при этом не потерять достоинства… нет, я реалист, и эта сказка про Золушку не для меня.
 
     - Но, Саша, обидно же.
     - Жаль, что ты все это так болезненно воспринимаешь. Давай-ка лучше, - он потянулся за шампанским.

     Вдруг резкий трезвон перекрыл шум котельной. Елизавета Петровна, ахнув, кинулась вон из служебки. На работающем котле красным драконовым глазом мигала аварийная лампочка. Елизавета Петровна заметалась, не зная, что делать. Наконец нажала на кнопку «стоп». Трезвон прекратился. Лишь дымосос с вентилятором продолжали работать.
 
     - Шестой год, шестой сезон, и никогда... О, идиотка! Упуск воды. Шестой 
год. Было, конечно, но не такое и не по моей вине. – восклицала она, схватившись за голову.

     - Да что ты запричитала! Что ты сидишь? Что делать-то надо, куда дрова кидать?!
     - Какие дрова. Вечно ты со своими шуточками!
     - Ну так сама делай что-нибудь. Чего сидишь?!
     - Да погоди ты, дай сообразить, - приходила она в себя. Еще раз нажала кнопку «стоп», и в котельной стало совсем тихо. – Теперь разморозится все. Трубы полопаются.

     - Так разжигай свои керосинки, чего ждешь-то?! – разозлился он.
     - «Чего ждешь, чего ждешь»! Воды в баке ни капли. Теперь жди, пока наберется. Это ж долго, через фильтры. Точно, вся система разморозится.
     - Не разморозится, не реви. Оттепель. Вон, плюс два на градуснике.
     - Да? Может, и правда пронесет? Сколько времени?
     - Без пяти три.
     - Пять часов до конца смены. Это ж я конденсат не включала больше трех часов. А всё ты!
     - Во-во, если муж хороший – плохо все равно. Спасибочки.


     В начале восьмого все привычно гудело и работало.
     Он дремал, прислонившись к ее плечу. Надо было будить его. Посторонним не полагалось находиться в котельной. Автобусы, наверное, уже ходили.

     «А, плевать! - вдруг решила Елизавета Петровна. – Какой он посторонний – муж родной. Дядя Володя, сменщик, все поймет. Скажу, серебряная свадьба. Ведь и правда. – Она погладила мужа по редеющей шевелюре. – Надо же, не забыл. А вот я забыла. И цветок даже… Боже мой, какая же я счастливая! И какая дура. Все боюсь чего-то. Все переживаю из-за ерунды всякой. А чего мне бояться? С ним-то! Сейчас домой пойдем. Вместе. Сашенька мой. Хороший».

     Она все гладила и гладила его по редеющим волосам, и теплые слезы капали на розовеющую макушку.