Чающие движения воды 2

Путешествовать, как верно подметил Ильин, -  это значит странствовать, меняться, становится другим.
Уже не было темно, раннее утро около 6 утра, серая фигура Хвинчи стояла у ворот, когда мы подъехали. 
За окнами едва брезжил рассвет, когда тачка выехала за пределы города. Паата словоохотливый и неунывающий собеседник, сразу завел разговор со своим товарищем - они могут без остановки разговаривать часами.
Выехав из города, мы остановились около заправки. Человек, который вышел из тайоты камри сказал: братцы, одному скучно ехать. Можно хотя бы товарища в путь, чтобы было с кем поговорить?
- Сынок, поезжай с ним, - сказал Паата.
Сказано сделано.
Хвинчи был человеком, которому можно было дать от сорока до пятидесяти лет и, например, от ста до тысячи рублей, - и он бы, разумеется, принял, не отказался. Одет он был в спортивном костюм, имел небольшой живот, гладко выбритый щеки и, как мне показалось авантюрно - мошеннические замашки. Хвинчи, казалось, был полон энергии, было видно, что его не так-то легко утомить, но вскоре он признался, что этой ночью почти не спал и накопилась большая усталость. Между тем, поглядывая на меня украдкой, он спросил: “Ты хорошо выспался?" Мой ответ был, что пяти часов мне хватило поспать. На веселом лице Хвинчи промелькнула улыбка. Мы несколько раз останавливались у обочины;  Хвинчи пытался восстановить запас энергии и приглушить сон, поливая себе на затылок холодную воду, - и это его освежало, но ненадолго. Кроме того он досадовал, что забыл взять в дорогу кофе в термосе, который мог подстегнуть утомленные нервы, - хорошая штука, могла бы помочь. В продолжение борьбы со сном он приоткрыл окно, откуда завыл холодный ветер, сквозняком надувавший ему в ухо. На мои опасения о простуде  он лишь усмехнулся, сказав, мол, это пустяки.
Хвинчи включил музыку. Фоном заиграло что-то вроде блатничка или ресторанных песен. 
Апрель стоял в последних числах; почему-то работал кондиционер, добавьте сюда еще открытое окно, и вы поймете некоторый мой дискомфорт. На просьбу отключить кондиционер, Хвинчи радушно откликнулся и полез в настройки, при этом явно выказав себя не владельцем автомобиля, он долго не мог разобраться в работе компьютерной электроники.
- В молодости у меня была похожая. А эта сына, - объяснил он. – И да, давай сядись за руль. Ведь права у тебя есть?
- Да, но я никогда не ездил по трассе.
- Но по городу ведь ездил? По трассе еще легче. А я пока посплю.
Я сел за руль, а Хвинчи разлегся на сиденье и сразу же захрапел. Курс был держаться за машиной, в которой сидели Паата с Зу. За окном деревья и поселенья стремительно проносились мимо. Прошел битый час, как подъехали к посту; тут Хвинчи проснулся.
- Ну, что скажешь? Ты только посмотри на это… Поражает унылый пустынный облик этого края. Опять и опять все те же однообразные унылые дома, одинокие магазины, словно города призраки. Можно подумать, тут поселились горести и печали…
- Как тоскливо тут жить.
- Дальше пейзаж будет не лучше. До чего всё же не осторожны мухи, - сказал Хвинчи, глядя на дохлое насекомое в бутылке пиво. Затем он пригубил её, вытянув медленно, процеживая сковзь зубы, с наслаждением алкоголика.
Увы, судьба Хвинчи сложилась крайне трагически. Он бросился под поезд.
А тем времен кот Феля и пёс Понто терялись в догадках, подыскивая обьяснение следущей ситуации, когда червяк, будто из в восточной сказки, погрузил свою голову в фонтан и, прежде чем поднял ее снова, успел испытать самые невероятные превратности судьбы: был монархом, рабом, супругом, вдовцом, отцом нескольких детей, бездетным холостяком, - вряд ли кто-нибудь смог бы пережить столько душевных потрясений, сколько выпало на долю червя Чипа в этот памятный день. Он был узником, свободным человеком, счастливцем, окруженным улыбающимися детьми, жертвой инквизиции, корчащейся в пламени костра и извергающей проклятия. Чип был маньяком, бросавшимся от надежды к отчаянию. Ему все время казалось, будто он дёргает за веревку колокола, в звуках которого попеременно слышатся слова "ад" и "рай" и звон этот непрестанно раздавался у него в ушах тягостно и монотонно.
- Что есть отчаяние? - спросила свинья Фрэнк.
- Уж лучше тебе не знать, дружище.Какое-то застарелое, неумолимое горе положило на бедную крысу Фло, стоявшую у ворот и слушающую всю канитель, свою неизгладимую печать, искривило и обезобразило её и без того невзрачную фигуру; но для того, кто умел не останавливаться на первых впечатлениях, что-то доброе, честное, что-то необыкновенное виднелось в этом полуразрушенном существе.Красноречивые призывы, которые я прочёл в глазах медведя в шутовском колпаке, поневоле заставили меня остановиться, когда я, по обыкновению, шёл на почту чтобы узнать нет ли новых писем. Его взор редко открывался хотя бы на миг от моего лица, и, таким образом, между нами вскоре установилось безмолвное общение. Я заметил, что он был чрезвычайно серьезен: ничто не могло заставить улыбнуться или изменить выражение его лица. Послушный бичу жестокого хозяина, он ни разу не отказался выполнить требуемый прыжок. И, закончив трюк, он присел на землю с неизменным спокойным достоинством,показывавшим, как мало внутренний мир, который прятался за грубой, неприятной наружностью, связан с чистым, ясным синяем души. Прохожие бросали ему деньги. Негодяй хозяин, ни минуты не колеблясь, присваивал их себе.
Картина эта произвела на меня какое-то отвратительное впечатление. Весь порок и вся гниль городского дна, всё разнообразие сексуальных извращений преждевременной зрелости, скрытые раньше слоем грязи, теперь выступили с угнетающей четкостью.
- Понто, побежали проучим этих детей! Они издевались над Мэри!
Вы хотите написать книгу?
Единственная профессия, которая не требует обучения, это профессия писателя, — достаточно кое-как знать русский и чуть-чуть грамматику.
Так вы точно хотите написать книгу? Возьмите несколько книг, сдирайте листик здесь, сдирайте листик там, состовляйте предисловие и послесловие, подписываетесь каким-нибудь псевдонимом, объявляете, что вы померли от чахотки или всадили себе пулю в лоб, подаете вашу стряпню с пылу, с жару, и в итоге вы сфабрикуете из всего этого такой смачный успех, какого не видел мир. Однакож есть одна вещь, которая требует тщательной отделки: эпиграфы. Ставьте эпиграфы на латинском, немецком, греческом, если вам удастся раздобыть эпиграф на китайском языке, это возымеет чудесное действие, и вы незаметно приобретете упоительнейшую репутацию ученого и полиглота, — вам остается только умело ею пользоваться.
Сейчас сочинитель за три недели кропает книжку, которую прочитывают за час и забывают через несколько минут. Но вы, быть может,  сочиняли в колледже стишки? Вы, наверное, и сейчас стихотвор? От этой привычки ни так то легко избавиться, как и от привычки к табаку, картам и девкам. Я хорошо знаю, какое всегда испытываешь унижение, когда тебя уличают в причастности к поэзии, - нам ведь неприятно, когда срывают покров с наших постыдных дел. Но раз это есть, нужно извлечь пользу из своего срама, попытаться обратить его в монету, в блестящие, полновесный золотой червонец.
- Хорошо, кабы еще при этом всегда было что есть, - сказал червь.
- Вот и я говорю: если хлеб есть — жить можно, - ответил кот.
Червь Чип, чья репутация, надо признаться, была не из лучших, держались с котом робко, даже заискивающе. Со времени своего несчастья он в особенности сделался нелюдимым, полюбил уединение и мечты, стал углубляться в книги. После того случая, как они с Шалтаем Болтаем (Humpty Dumpty) в дребезги пьяные упали со стены он перестал любить общение. Он замкнулся в себе. Он давно ничего не сочинял. Ему советовали уехать. Но он не хотел вернуться домой в Германию нищим из России, из великой России, этого золотого дна артистов. Он решился остаться и испытать своё счастье. В течение двадцати пяти лет бедный червь пытал свое счастье: побывал у различных господ, жил и в Москве, и в губернских городах, терпел и сносил многое, узнал нищету, бился как рыба об лёд; но мысль о возвращении на родину в Германию не покидала его среди всех бедствий, которым он подвергался. Она только одна его и поддерживала. Он много написал на своём веку - и ему не удалось увидеть ни одного своего произведения изданным; не умел он приняться за дело как следовало, поклониться где надо, похлопотать вовремя.
Конец второй части.