Колдун

Электричка медленно, словно нехотя подходила к перрону. Сбившийся плотной массой народ глядел на нее и волновался, теснясь и напирая на самый край. Наконец поезд подполз и, коротко лязгнув, замер. Разочарованный вздох прошелестел над платформой – сквозь запаленные окна были видны лица и спины людей, плотно заполнивших вагоны.
Двери электрички с недовольным шипеньем раздвинулись, явив взгляду монолитную массу столпившихся в тамбуре и сурово нахмурившихся пассажиров. Толпа на перроне колыхнулась и после секундного колебания рванулась в открытые двери.
Мужчины, женщины, дети, старики – все с ведрами, корзинами, коробами, – толкались и отпихивали друг друга, протискиваясь в железное нутро вагонов.
– Куда ты лезешь, твою мать!... – А ты не толкайся, а то как толкану... – Ваня! Ваня! Ваня, ты где? – Осторожно, граждане, ребенка задавили! – под аккомпанемент разноголосых воплей и вопреки всем законам физики толпа с перрона всосалась в электричку, двери с судорожным всхлипом закрылись, и поезд, пронзительно загудев, двинулся дальше.
Молодой человек лет тридцати в штормовке и очках задумчиво глядел ему вслед, поставив на землю небольшую плетеную корзинку, до половины наполненную разнокалиберными грибами – сыроежками, маслятами, опятами.
– Что, опоздал? – послышался сзади чей-то голос. Молодой человек оглянулся и увидел невысокого старичка в помятом же- лезнодорожном кителе и фуражке с околышем. В руках у старичка была метла, которой он неторопливо, но тщательно сметал оставшийся на перроне мусор, среди которого можно было различить помимо бумажек, палочек и листьев, так же две-три пары очков, значительное количество мелких монет и даже вставную челюсть.
– Опоздал, говорю? – повторил старичок, выбирая из мусора представляющие интерес предметы. Деньги он небрежно ссыпал в оттопыренный карман кителя, а челюсть принялся рассматривать с видимым удовольствием.
– Да нет, не опоздал... – нехотя ответил молодой человек в штормовке – Тут такое творилось, не подступишься...
– Ну, сёдня еще по-божески! – замотал головой старичок – Ничего еще сёдня! Ты б поглядел, что в прошлом месяце было! А сёдня еще ничего, уехать можно! Ты ж мужик, какой-никакой, поднажал бы – и зацепился!
Молодой человек пожал плечами и отвернулся. Но словоох- отливый старичок не отставал.
– Чего теперь делать-то будешь, а?
– На следующем уеду... на шесть сорок пять...
– На следующем... – старичок радостно захихикал – Нет, милок, все! На сегодня боле поездов не будет! Ни на шесть сорок пять, ни на восемь десять, ни на одиннадцать ноль-ноль! Все, последний ушел.»
– Как «последний»... – растерянно произнес молодой человек и поглядел на выцветший щит с расписанием поездов – Вот, тут же написано...
– Мало, что написано! – с готовностью принялся объяснять старичок – Время-то у нас нынче сам знаешь какое! За экономию боремся! Вот и на нашем отделении порешили не отставать. Сцепили по два поезда вместе, зато ходют реже и в пять – шабаш. Во какая экономия выходит. И всем хорошо, удобно всем. Раньше, бывалоча до полночи приходилось на станции торчать – я же, мил человек, дежурным состою! – а нынче – в шесть – в полседьмого все на замок и домой; хозяйство у всех, сам понимаешь!
– Это кто же такое выдумал? – ошеломленно спросил пассажир.
– Как кто? Известно, начальство! Кому ж еще об нас, об народе думать? С апреля месяца уже так работаем! Да ты вон почитай, здесь все прописано! – старичок указал корявым пальцем на самый низ расписания, где белела маленькая бумажка с неразборчивым машинописным текстом.
Молодой человек склонился к ней и почти сразу же разогнулся.
– Но это же черт знает что! – растерянно развел он руками – Как же мне теперь домой добираться? Мне же на работу с утра! Ночевать что ли здесь
– Зачем ночевать? – старичок присунулся поближе – Ты меня слушай, я тебе совет дам. Ты вот что, паренек. Пойдешь сейчас направо, мимо леса, через овраг. Там дорога. Не бойся, не заплутаешь – одна она там. Иди, не сворачивай. Опосля оврага будет поле, силосные ямы старые, мимо них и прямиком через лес придешь в Грехово. Там нонче от клуба автобус в город пойдет, артистов повезет. С ними и уедешь. Шоферу скажешь, дядя Федя, мол, попросил. Понял?
– Понял... – медленно произнес молодой человек. – Спасибо... а далеко до этого Грехова?
– Да недалече, километров семь. Шибко-то не беги, автобус не раньше восьми пойдет. Но и рассиживаться недосуг...
– Понял, спасибо – торопливо повторил молодой человек – Спасибо вам, Фёдор... а как по отчеству?
– Да какое там отчество! – махнул рукой старичок,– Все дядь Федей кличут... А тебя-то как звать?
– Сергей Михайлович... можно просто Сергей.
– Ну и ладно. Давай, Серёга, двигай. По лесу пойдешь – там в березняке белые, корзинку-то свою заполни, а то мусора разного понабрал, стыдно в город волочь...
– Спасибо, дядя Федя... – смущенно улыбнулся Сергей Михайлович.– Может я вам... может я что-нибудь...
– А не надо ничего... – спокойно ответил дядя Федя – Вот разве что... время будет, заскочи к куму моему, дом у него аккурат на краю деревни. Поклон от меня передай и скажи, что в четверг буду, пущай баньку топит...
– Передам, обязательно передам, – заторопился молодой человек и после секундного колебания протянул старику руку, – Еще раз спасибо. А кума-то вашего, как зовут?
– Кума? Кирик Захарыч. Запомнишь?
– Да, конечно, запомню. Ну, до свиданья!
– Бывай здоров...
Сергей Михайлович ловко перепрыгивает через ограждение
станции, взбегает по косогору, на вершине оборачивается, машет рукой и скрывается из виду. Старичок с ласковой улыбкой кивает ему вслед. Но вдруг лицо его начинает меняться, оно приобретает зловещий и холодный вид. Он пристально, чуть
прищурившись, глядит вслед ушедшему и беззвучно шепчет что-то, оскалившись и быстро-быстро шевеля тонкими, хищно поджатыми губами...


Дорога шла через лес. Это была проселочная, сухая, хорошо наезженная дорога, и идти по ней было легко. Густой смешан- ный лес обступал ее со всех сторон, переплетаясь над головой лапами сосен и шелестящим ветками желтеющих берез. В густой, но невысокой траве то здесь, то там проступали островки серебристо-голубого мха, из которого торчали коричневые, плотные шляпки боровиков.
Сергей уже набрал полную корзину белых и теперь складывал грибы в скинутую с плеч штормовку, соорудив из нее нечто вроде мешка. Мешок наполнялся быстро, и Сергей, ошалело глядя по сторонам веселыми блестящими глазами, негромко напевал.
Лес внезапно кончился. Сергей Михайлович задержался на опушке, нерешительно оглянулся, затем махнул рукой, связал рукава у штормовки и, взвалив довольно внушительный узел на плечо, двинулся через большую поляну к видневшейся невдалеке деревне.
В стороне от других домов, почти у самого леса, стояла большая изба, сложенная из могучих, потемневших бревен. Дом и двор были обнесены высоким тесовым забором из досок внахлестку, так что не было ни единой щели, сквозь которую можно было бы заглянуть внутрь.
Сергей Михайлович обходит вокруг забора и громко стучит в калитку.
– Эй, хозяева!
Тишина.
– Эй! Есть тут кто-нибудь?
Тишина.
Потоптавшись на месте, он чуть толкнул калитку, и она с легким скрипом отворилась.
Сергей входит во двор и оглядывается. Ни души. Двор просторный, чисто выметенный. Двери многочисленных хозяй- ственных построек плотно закрыты. Не слышно ни звука  не мычит корова, не блеют овцы, не кудахчут куры... Даже ветра нет в этом странном, окруженном забором дворе...
Дом стоит посреди двора, словно громадный серый сундук. Несмотря на белый день, окна в доме закрыты массивными ставнями, и только дверь гостеприимно распахнута настежь.
Сергей подходит к двери и нерешительно останавливается. Вдруг ему чудится сзади какое-то легкое движение. Он резко оглядывается – то ли показалось, то ли действительно кто-то ис- чез за сараем.
– Эй, кто там? – зовет он, но почему-то говорит негромко, словно боясь нарушить мрачную тишину двора.
Невольно поеживается и внимательно оглядывает дом, задер- жавшись взглядом на высоком, резном коньке, к которому прикре- плено изображение не то солнца, не то какого-то круглого лика.
– 0-о-о-о-о-а-а-а-а-а... из темного нутра избы внезапно доносится низкий протяжный стон. Сергей вздрагивает. Стон повторяется, переходя в протяжный, свистящий хрип.
Сергей Михайлович растерянно оглядывается по сторонам, затем опускает грибы на землю и осторожно входит в дом.
Просторные сени, увешанные пучками каких-то трав. В углу неожиданно белеет стиральная машина «Вятка-автомат».
Полутемная, хорошо обставленная комната. Мягкая, широкая мебель. На стенках и на полу большие ковры. Под потолком чуть слышно позванивает хрустальная люстра. В узких полосках света, падающих из-за закрытых ставен, пляшут пылинки.
В комнате никого. Вдруг откуда-то из глубины дома доносится знакомый стон и следом душераздирающий крик:
– Подойдите ко мне! Подойдите ко мне! Мишка! Хвеня! Васька! Нате! Нате!
Сергей Михайлович ощупью пробирается через комнату и, разглядев слева низкую, приоткрытую дверцу заглядывает туда. Посреди небольшой, совершенно пустой комнаты на двух табуретках стоит длинный, некрашеный и оттого кажущийся белым гроб. Возле гроба в высоких витых шандалах горят толстые свечи, и в их мягком трепещущем свете виден лежащий в гробу громадный костлявый старик с лысой головой и длинной, седой, всклокоченной бородой.


Руки старика сложены на груди, а глаза широко раскрыты и уставлены в потолок. Внезапно лицо его искажает гримаса боли и ярости, он впивается длинными, высохшими пальцами в края гроба, изгибается дугой и кричит:
– Мишка, сбрось охлопень! Мишка, сбрось охлопень! Миш- ка, иди, сбрось охлопень в улицу! – крик прерывается и умира- ющий протяжно застонав, обмякает.
– Кирик Захарыч... – кашлянув, хрипло обращается к нему Сергей. – Что с вами? Вам плохо?
– А-А-А?! – вскидывается лежащий в гробу, поворачивая пе- рекошенное лицо с белыми остановившимися глазами к двери и шаря перед собой длинной, костлявой рукой, почти по локоть высунувшейся из широкого рукава полотняной рубахи.
– Кто здеся? Подойди ко мне! Подойди! Возьми!
– Вам кум привет передает... – невпопад бормочет Сергей, нерешительно приближаясь – Дядя Федор... – и замолкает, поняв всю неуместность своих речей.
– Подойди ко мне... – исступленно хрипит умирающий – Возьми скорей, мочи нет...
– Может мне врача позвать, а, Кирик Захарыч? – тревожно озираясь, спрашивает гость и осекается, так как в этот момент лежащий с невероятной быстротой садится в гробу и хватает его за руку, оглушительно закричав:
– НА!!!
Словно беззвучная молния вспорола сумрак комнаты, а когда потрясенный всем произошедшим Сергей Михайлович пришел в себя, то обнаружил, что стоит посредине комнаты, в нескольких шагах от гроба, а в гробу лежит длинный, худой, но какой-то невероятно благостный и умиротворенный старик с выражением блаженного покоя на застывшем лице.
На крыше слышатся осторожные шаги, какой-то стук, скрежет выдираемых гвоздей. Сергей машинально смотрит на потолок. Затем что-то, заскрипев, с шумом упало на землю перед домом. Тут же в доме захлопали двери, послышались голоса, шаги и в комнату хлынул поток света из раскрывшихся окон.
Пока Сергей Михайлович, прищурившись от ярких лучей заходящего солнца, озирался по сторонам, комната наполнилась деловито снующими и негромко переговаривающимися женщинами в черных платках.
Одни, обступив покойника, принялись привычно и протяжно голосить, другие завешивали зеркало, расставляли лавки, подметали пол. Сергей пытался вступить с ними в разговор, объяснить хоть как-то свое появление и пребывание здесь, но женщины его словно бы не замечали. Они проходили мимо, отворачивая голову и стараясь не задеть стоящего даже краем одежды, так, словно это был не неизвестный мужчина, а какой-то неприятный, но неизбежный неодушевленный предмет.
Потоптавшись немного, Сергей прошел сквозь молча расступившихся женщин и вышел на улицу.
Во дворе, где из распахнутых дверей хлевов и сараев неслось хрюканье, визг, блеяние и мычание, он увидел кучку хмуро куривших небритых мужиков. Они мельком взглянули на него и отвернулись, продолжая вполголоса беседовать о чем-то своем.
Сергею Михайловичу стало не по себе, он зябко поежился, несмотря на теплую погоду, и подхватил с земли корзину и узел со своими грибами. При этом ему в глаза бросился валяющийся перед домом деревянный круг, как видно только что сброшенный с изуродованного зачем-то конька крыши.
Сергей резко поворачивается, и не оглядываясь уходит со двора, провожаемый недобрыми взглядами разом замолчавших мужиков.

Вечер. Запыленный «ПАЗик» катит по сияющему огнями окон и реклам городу. Автобус битком набит дремлющими людьми. Часть из них расположилась на сиденьях, часть на ка- ких-то разноцветных узлах и баулах, из которых торчат потертые кружева костюмов и рукоятки деревянных мечей. Актеры спят, прижавшись друг к другу, спит режиссер, прислонив голову к стоящему в проходе рекламному щиту, на котором угадываются буквы «КОРОЛЬ...».
Сергей Михайлович сидит рядом с шофером и тоже дремлет, опустив голову на узел с грибами. Автобус тряхнуло на поворо- те. Сергей резко поднимает голову и осоловело глядит вперед, затем, встрепенувшись, обращается к шоферу:
– За светофором остановите, пожалуйста... «ПАЗик», мигнув подфарником, скрывается за углом, а Сергей Михайлович входит в ярко освещенный подъезд многоэтажного дома. Дверь лифта бесшумно раскрывается. Сергей выходит на площадку и, немного повозившись с замком, скрывается за дверью квартиры. Включает свет в прихожей и сразу же идет на кухню – небольшую, но уютную, сверкающую чистотой и никелем. Ставит в угол корзину и узел с грибами, достает из холодильника бутылку минеральной воды и с наслаждением пьет прямо из горлышка. Затем, расстегивая на ходу рубаху, скрывается в ванной.
Сергей Михайлович сидит в кресле перед мерцающим экраном телевизора. На нем полосатый купальный халат, влажные волосы аккуратно расчесаны. Рядом с креслом столик на колесиках с остатками ужина и пузатым кофейником.
Мебели в комнате немного – застланный широкий диван, журнальный столик, два больших кресла, шкаф-тумба. У окна, закрытого плотной шторой, письменный стол с ворохом бумаг и пишущей машинкой, стул. И книги. Их много, очень много. Среди книг на стеллажах несколько безделушек и застекленных гравюр в деревянных рамках.
Сергей дремлет. Вот он потягивается, встает и выключает телевизор. С сомнением смотрит на невымытую посуду, машет рукой, сбрасывает халат и ныряет под одеяло. Высовывает руку, гасит лампу на столике.
Квартира засыпает...
Вдруг свет загорается вновь, но не такой, как раньше, а трепещущий, словно от живого огня.
Сергей Михайлович приподнимается на локте и с удивлением видит стоящего к нему спиной человека в белой вышитой рубахе и черных брюках, заправленных в сапоги. Вот человек поворачивается к лежащему, садится в кресло и весело подми- гивает левым глазом. Это Кирик Захарыч.
– Книг-то сколь! – негромко говорит он онемевшему от изумления Сергею низким хрипловатым голосом – Куды столько? Нешто их все перечесть можно? Да и чего в энтих книгах путнего напишут? Суета одна...
– Вы ... – с трудом выдавливает из себя Сергей,– как сюда попали?
– Я-то? – усмехается сидящий, – я-то что, обо мне речь опосля будет... А вот ты, паря, кто такой и почто мне в дом давеча попал? – Меня кум ваш прислал... дядя Федя просил привет передать
и сказать, что в четверг будет, чтобы баню затопили.
– Федька?! – внезапно захохотал странный гость. – Так это он тебя наладил? Ну, язви его душу, шельмец! Ну, кум, удружил! Ладно, не забуду... А ты, паря, выходит, подвернулся... Знать, судьба твоя такая. – Какая еще судьба?! – рассердился Сергей Михайлович –
Что все это значит? Объясните толком!
– Да не боись, не боисъ, – усмехнулся Кирик Захарыч – ишо благодарить меня да Федьку будешь. Жизня у тя пойдет таперь совсем другая... Мои-то щенки напужались, попрятались, вот тебе все и досталося, ты и перенял...
– Что перенял?
Гость, не отвечая, вновь оглядывает комнату.
– А живешь-то небогато... Али денег нет?
– Почему нет? – пожал плечами Сергей. – Все, что мне надо,
у меня есть.
– Ну уж «все» – усмехнулся Кирик Захарыч и еще раз огляделся. – Куды там «все»... один, что ль, живешь? Бабы-то нету? Это ты, паря, зря. Зря! Мужик без бабы дуреет. Баба, она зачем нужна? Чтоб про ее не думать. Када есть, вроде так и быть должно, а нету – тока об том голова и болит.
– Вы что, меня воспитывать собираетесь?
– А хоть бы и так... Ишь, гордый... Ежли не я, так кто? Ты ж таперь навроде как наследник мой, ты ж ВЗЯЛ.
– Что «взял»?
Свет в комнате начинает быстро тускнеть, сидящая в кресле фигура отодвигается куда-то, и только негромкий голос произносит издалека:
– Ты теперь УМЕЕШЬ.
Сергей Михайлович спал, лёжа на спине. Лицо его время от времени судорожно подергивается, словно он строит кому-то дикие, уродливые гримасы, и от этого становится странно похожим на лицо умирающего Кирика Захарыча.


На следующее утро Сергей Михайлович проспал. Это случалось с ним крайне редко – он вообще-то был человек весьма аккуратный, даже педантичный, но, согласитесь, события вчерашнего дня могли выбить из колеи кого угодно.
Итак, проснувшись словно от толчка и взглянув на будиль- ник, Сергей увидел светящиеся цифры: 8.25. Рабочий день начинался ровно в 9.00, поэтому наш герой вскочил как ошпаренный и начал лихорадочно собираться.
Наскоро умывшись, он, не намыливаясь и морщась, быстро побрился, ухитрившись при этом порезаться. Прижимая к порезу ватку с одеколоном, Сергей Михайлович надел свежую рубашку, галстук, накинул пиджак, со вздохом поглядел в зеркало на багровую царапину на щеке, снял с вешалки светлый плащ и, захватив плоский портфель – «дипломат», поспешил к двери.
На пороге он обернулся, с сожалением оглядел неприбран- ную комнату, столик с немытыми тарелками и чашками, перевел взгляд на сверкающую никелем мойку в кухне, огорченно хмыкнул и вышел из квартиры.
За дверью загудел лифт, и тут вдруг с треском распахнулась форточка и в комнату влетела большая серая птица. Сделав не- сколько лихорадочных, мечущихся кругов по комнате, она садит- ся на люстру и затихает, нахохлившись и втянув голову в плечи.
Сергей Михайлович выскакивает из своего подъезда и видит, как от остановки неторопливо отходит полупустой автобус – его автобус! Сергей делает несколько быстрых шагов, почти бежит, но поздно, двери закрыты, уже не успеть. В отчаянье глядя на автобус, он топает ногой, и – чудо! Ровно рокочущий мотор «ЛИАЗа» вдруг чихает раз, другой, третий и наконец глохнет. Двери открываются. Из остановившегося автобуса выходит водитель и начинает копаться в моторе. Сергей Михайлович обрадованно бросается к машине, заскакивает в салон, произносит, ни к кому конкретно не обращаясь, «Проездной» и садится. В ту же секунду мотор взревывает, шофер, недоуменно пожав плечами, занимает свое место, и автобус трогается.
Сергей сидит у огромного, во всю стену окна, полуприкрытого плотной шторой, за письменным столом, заваленным книгами, бумагами, пухлыми папками и быстро строчит на машинке, изредка заглядывая в лежащий справа лист бумаги, испещренный заметками.
Комната, где он работает – небольшая, тесно заставленная высокими, застекленными книжными шкафами и полками, на которых стоят самые неожиданные предметы: помятый самовар с медалями на медных боках, сияющая кавалергардская каска с двуглавым орлом, какие-то глиняные черепки, старая жестянка с надписью: «ФАМИЛЬНЫЙ ЧАЙ ВЫСОЦКОГО» и так далее. На стене большой плакат, изображающий шимпанзе в позе Роденовского «Мыслителя», разглядывающего человеческий череп. Рядом лозунг: «ВЫПОЛНИМ ПЛАН ПО ТЕМАТИЧЕСКИМ ЭКСКУРСИЯМ К 30-му ДЕКАБРЯ!»
У противоположной стены еще один стол, на девственно чистой полированной поверхности которого красуется маленький красный вымпел: «Передовику соц. соревнования» и ресторанная табличка: «СТОЛ НЕ ОБСЛУЖИВАЕТСЯ».
В комнату входит невысокая энергичная женщина неопределенного возраста в элегантном сером костюме со значком: «Депутат районного совета» на лацкане и в больших дымчатых очках. Это директор краеведческого музея Губер Анна Казимировна.
– Сергей Михайлович! – обращается она к погруженному в работу Сергею. Тот прекращает печатать и поднимает голову.
– Добрый день, Анна Казимировна!
– Еще раз здравствуйте. Сергей Михайлович, нужно провести экскурсию, Галина Яковлевна внезапно заболела, позвонила, сказала, что не придет, а все экскурсоводы заняты.
Сергей с видимым сожалением оглядывает разложенные бумаги и встает из-за стола.
– Группа вас ожидает. – директор выходит, Сергей следует за ней.
Пройдя через вестибюль с дремлющей вахтершей и двумя девицами, фыркающими от смеха около гипсовой статуи Аполлона Бельведерского, он попадает в просторный зал, в центре которого красуется небольшой скелет мамонта с разнокалиберными бивнями, которые для него явно великоваты. Мамонта обступила толпа экскурсантов, с уважением обсуждающих толщину и размеры костей.
– Здравствуйте, товарищи! – обращается к ним Сергей – Попрошу всех сюда!
Люди охотно потянулись к экскурсоводу и обступили его со всех сторон, преданно глядя в лицо.
– Итак, мы начинаем нашу экскурсию. Для начала – несколько слов о самом музее...
Областной краеведческий музей открыл свою экспозицию в 1920 году. Сегодня его залы рассказывают о природе, дореволюционном прошлом, о советском периоде развития края...
Многочисленные чучела зверей и птиц, казалось, тоже прислушиваются к рассказчику.
– Природу области можно познать не только из книг и увлекательных туристских походов... – тут Сергей на мгновенье замялся – много интересного о ней можно узнать и в Краеведческом музее. Мы сможем во время экскурсии, на фоне экспози- ции музея познакомиться с природными богатствами области, ее историческим прошлым...
Сергей Михайлович говорит, постепенно сам оживляясь, а из соседнего зала, куда почти не доносится его голос, на него внимательно, очень внимательно глядит какой-то коренастый, черноволосый мужчина.
Вновь Сергей за пишущей машинкой. Дробный стук по клавишам прерывается скрипом отворяемой двери – перед ним Анна Казимировна.
– Сергей Михайлович, – озабоченно говорит она – нужно провести экскурсию... Ольгу Ивановну срочно вызвали в Облсовпроф.
Сергей вздыхает, встает.
– ... Меловой период, который был примерно 140 миллионов лет назад – объясняет он стайке скачущих, словно воробьи школьников, которых безуспешно пытается согнать в кучу молоденькая учительница – длился около 80 миллионов лет. Название периода происходит от слова «мел», которое все вы хорошо знаете, – это осадочная порода, состоящая из скоплений раковин одноклеточных морских животных, смешанных с известковым илом... Эй, эй, это еще что такое! Ну-ка, немедленно слазь!
Последние слова относятся к какому-то рыжему, растрепанному мальчишке в сбитом на сторону пионерском галстуке, который ухитрился незаметно забраться на самый хребет мамонта и теперь с победоносным видом восседает там, болтая ногами.
– Ну-ка слезь, слышишь! – волнуется экскурсовод.
– Кашкин, слезь сию же минуту! – лицо учительницы покрывается красными пятнами – Слезь, я кому говорю!
– Робя! – вопит сверху ликующий Кашкин, ковыряя мамонта гвоздём – Он сверху не настоящий, он пластмассовый!
Чинную музейную тишину вмиг сметает детский смех и визг...
Сергей печатает медленно, часто задумываясь и заглядывая в записи. Входит директор.
– Сергей Михайлович, нужно провести экскурсию... Лилия Павловна готовится к смотру художественной самодеятельности...– величественно повернувшись она выходит.
Да чтоб тебя! – в сердцах произносит Сергей, бросает карандаш на стол и выходит из комнаты.
– Преобладающей формой религии у коренных народов Сибири до ХVI века было шаманство, или шаманизм. Во время культовых обрядов использовался бубен, который обтягивался кожей животного.
Группа краснощеких, коротко остриженных молодых солдат, возглавляемых бледным, тощим лейтенантиком, с уважением глядит на выставленный в застекленной витрине бубен и шитое бисером, потертое шаманское облачение.
– Шаман имел огромную власть над соплеменниками. Он знахарил, проводил сеансы колдовства – камлание... Шаман в течение 10-12 часов мог находиться в постоянном ритуальном танце.
Сергей замолк, давая возможность слушателям оценить всю сложность шаманской доли. Он уже раскрыл рот, чтобы продолжать рассказ, но тут его внимание привлекли странные звуки и восклицания, доносившиеся из вестибюля.
– Одну минутку... – бормочет Сергей Михайлович и спешит туда. Выйдя из зала он видит, как двое санитаров в белых халатах выносят из музея скорчившуюся на носилках под простыней Анну Казимировну. Ее всегда спокойное лицо искажено грима- сой боли и покрыто крупными каплями пота. За носилками следует врач с медицинской сумкой, что-то на ходу объясняя Ольге Ивановне, председателю месткома.
– Нет, не инфаркт, на инфаркт не похоже... скорее что-нибудь с желудком... хотя все может быть. Разберемся...
– Уж вы пожалуйста, доктор, уж вы пожалуйста... – суетится Ольга Ивановна, колыхаясь пышным как матерчатый абажур телом и, поравнявшись с носилками, успокаивающе лепечет больной:
– Вы, Анна Казимировна, не волнуйтесь, все хорошо будет, вот увидите, верно, доктор? А мы вас посещать будем, приходить! Доктор, вы в какую больницу повезете?
– В 1-ю скорой помощи... – роняет врач, придерживая свободной рукой стеклянную дверь, помогая санитарам вынести носилки на улицу – бывшая 34-я..
– Вот видите, в 1-ю! – неизвестно чему радуется Ольга Ива- новна – Это же совсем недалеко! Так что не волнуйтесь, выздоравливайте!
Носилки исчезают в недрах бело-красного «Рафика», двери захлопываются, и машина, взревев, исчезает.
– Что случилось, Ольга Ивановна? – обращается Сергей Михайлович к женщине, глядящей из-под ладошки вслед «скорой». – Ой, и не знаю! – словоохотливо тараторит она,– Только я из облсовпрофа вернулась, ходила насчет путевок, обещали две в санаторий на май месяц, сами знаете, вовремя не возьмешь, потом ничего не достанется... так вот, только я вернулась, еще пальто снять не успела, а Анна Казимировна вдруг как побледнела и прямо так и рухнула на стул. За живот держится и прямо слезами плачет, а ведь какая терпеливая... Нет, мы, женщины, себя не бережем, терпим до последнего, куда ж это годится... – круглое, похожее на полную луну лицо Ольги Ивановны приняло скорбное и в то же время значительное выражение.
Сергей глядел вслед уехавшей машине и не замечал, что с противоположной стороны улицы на него пристально глядит какая-то молодая женщина в длинном кожаном плаще.


Переполненный автобус, надсадно рыча, спешил по улицам затихающего города. Сергей Михайлович стоял в углу, прижатый к металлическому поручню, прикрыв глаза, не то думая о чем-то, не то просто дремал.
В автобусе между тем текла своя жизнь. Слышались обрывки разговоров, водитель объявлял остановки, и в этот момент в салон из кабины врывался хрипло-мужественный баритон Розенбаума.
– Следующая остановка «Телецентр»... – сообщил шофер под аккомпанемент «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла...» – готовьтесь к выходу заранее, проходите вперед.
В негромкий гомон автобуса внезапно вклинился чей-то зычный, ленивый голос:
– А пошла ты... коза старая. Толкнули ее... Да если я тебя толкну – ни хрена не останется, поняла? На такси ездий, поняла?
Сергей открыл глаза и увидел возле самой двери здоровенного толстощекого парня в черной куртке из кожзаменителя и синей мохеровой кепке. Он, словно гора, нависал над невысокой пожилой женщиной в пальто и старомодной шляпке, из-под которой выбивались седые прядки волос. Сжавшись и став от этого еще меньше, она старалась отодвинуться подальше, что в такой давке было просто невозможно.
– Ты вообще, старая, дома должна сидеть... – не унимался толсторожий, – а ты по транспорту шастаешь, место у пролетариата отнимаешь.
– Это ты, что ли, пролетариат? – вдруг негромко спросил у парня какой-то пожилой мужчина с усталым лицом.
– А чё? – осклабился тот.
– А ничего. Козёл ты, а не пролетариат.
– Кто козёл? Да я тебя сейчас, сука, за такие слова... – парень рванулся сквозь притихшую и опустившую глаза толпу. Сергей Михайлович вздохнул, привычным жестом снял очки, сунул их в задний карман и раздвинув окружающих, шагнул ему навстречу.
– А ну уйди, падла! Уйди, кому говорю! – заревел на него побагровевший верзила, но Сергей глядел на него спокойно и твердо.
– Ти-хо... – негромко приказал он, чуть прищурив левый глаз и лицо его при этом едва заметно изменилось, став как-бы старше и суше, – А ну замолчи и встань на место...
Напрягшись, он ждал взрыва, который не замедлил бы после- довать, но бешено раскрывший рот буян вдруг осёкся, обмяк и принялся беззвучно шевелить губами, точно рыба, выброшенная на берег. Сергей, ничего не понимая, несколько секунд смотрел на него, затем лицо его обмякло, он повернулся и шагнул на свое место, провожаемый уважительными взглядами пассажиров.
Парень, между тем, дико огляделся по сторонам, выпучив и без того выкаченные глаза, схватился за голову и выскочил в рас- крывшиеся двери.
– Молодой человек... – услышал Сергей тихий голос и, по- вернувшись, увидел слева от себя женщину в шляпке, – Спасибо вам! Только, наверное, зря вы его так... но всё равно, спасибо.»
Сергей Михайлович пожал плечами, усмехнулся и закрыл глаза. Поэтому он и не увидел, что женщина, за которую он только что вступился, вдруг коротко и странно взглянула ему в лицо...
Сергей в своей квартире. Кресла и столик отодвинуты к стенам и на освободившемся месте он энергично и умело проводит разминку, растягивает руки и ноги. Время от времени наносит серию резких ударов в воздух, а затем делает упражнения для дыхания.
Останавливается. Берет с дивана полотенце и вытирает пот. Прислушивается. Из прихожей доносится какое-то повизгива- ние и возня. Сергей Михайлович подходит к двери, глядит в глазок – ничего. Отпирает дверь, приоткрывает ее – и тут же в квартиру стремительным броском врывается серый, поджарый пёс неопределенной породы, проскальзывает мимо ног хозяина и, задержавшись на секунду, оглядывается по сторонам.
– Эй, ты куда? – удивленно спрашивает у него Сергей,– а ну, назад! Назад! Кому говорю! Откуда ты взялся, псина? Ты чей?
Пёс оборачивается, причем, его желтые волчьи глаза зловеще вспыхивают и тут же гаснут. Он ухмыляется, показав два ряда белоснежных острых зубов, и неторопливо идет в комнату.


Сергей распахивает дверь, оглядывает площадку – никого. Он защелкивает замок и, сердито нахмурившись, направляется вслед за непрошеным гостем... и застывает на пороге. Пса в комнате нет, а вместо него в широком кресле развалился Кирик Захарыч, с одобрением разглядывающий экран телевизора, на котором сверкает цветными перьями и голыми ногами балет телевидения ГДР.
– Ну, чё встал, заходи... – не оглядываясь говорит сидящий старик.
Сергей раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но сдержавшись, молча проходит в комнату и садится в кресло напротив.
Некоторое время в комнате царит тишина, нарушаемая только музыкой из телевизора. Но вот балет сменяет какой-то длинноволосый бородач с женским голосом, и Кирик Захарыч нехотя отрывает взгляд от экрана.
– Ну, чё уставился? – насмешливо говорит он хмурому Сергею, – Али не признал?
– Почему же, узнал... – нехотя отвечает тот.
– А ежели узнал, так чё бычишься? Рази так гостей стречают? – Гости по приглашению приходят...
– Это ты верно, паря, – охотно соглашается Кирик Захарыч – Незванный гость хуже татарина. Дак ить мы ж люди чай не чужие, свои.
– Это с каких же это пор?
– А с тех самых, как я помер, а ты уменье моё перенял.
– Какое «уменье»? – напряженно спрашивает Сергей.
– А такое... нешто еще не понял? Таперича ты ВЕДАЕШЬ и УМЕЕШЬ. Тебе большая власть над людьми дадена, раз околь меня в смертный час оказался и ВЗЯТЬ не побоялся. Ты ВЗЯЛ, душу мою освободил, я и помер спокойно.
– Как «помер?» – с трудом выговаривает Сергей Михайлович – А как же...
– Ну и чё, помер и помер. Я ж для других помер, а не для тебя. Чай не впервой. Ну, помер... Сколь жить-то можно? Тяжко, да и скушно... Грехи давят.
Кирик Захарыч замолк и задумался, глядя невидящими глазами перед собой.
– Эх, паря... – медленно, словно нехотя вновь заговорил он, – срок придет – сам поймешь, что и от жизни устать можно. Особливо когда МОЖЕШЬ... да не хочешь. Таперь твой черед, твоя власть над человеками... Сила в тебе большая. Скажешь «уйди» – уйдет, скажешь «умри» – умрёт, скажешь «замолкни» – замолкнет, вот как тот губошлёп давеча.
Глаза у Сергея округлились, но он промолчал.
– Тебе не только люди подвластны, а всяка тварь живая, в любого зверя-птицу обернуться можешь, только захоти, опять же люба машина: чё скажешь, то и будет. Хворь любу наслать можешь, али лечить от хвори. Ну, да это ты тоже уже опробовал.
– В каком смысле? – встрепенулся хозяин.
– В каком, в каком..., а директоршу свою помнишь? Это ж ты на ее хомут надел... да ловко как!
– Какой хомут?
– Ну, это говорят так – «хомут», хвороба значит.
– Но я ведь ничего не делал?
– А и не надо. Ты ей зла пожелал – оно и свершилось. Пущай
в хомуте поёрзает.
– И что же... – с трудом выдавил из себя Сергей, – Снять этот
«хомут»... нельзя?
– Почто нельзя? Можно. Ежели тот, кто хомут надел, тебя
слабже, враз снимешь.
– А если сам надел, тогда как?
– Сам? – Кирик Захарыч недобро глянул на Сергея – Вона
что... Можно... можно и свой хомут снять... тока хомут-то не просто снимают, а на того, кто его наслал, пересаживают, понял? А ежели понял, то запомни: сколь человек в твоем хомуте проходил, столь тебе самому его таскать.
Кирик Захарыч вновь пристально поглядел в глаза сидящему напротив и усмехнулся.
– Так вот, значит, оно как... Вот ты какой путь для себя, паря, выбираешь... Ну-ну, гляди... Одно скажу – жить тяжело будешь, зато помирать легко. Так легко, что и не заметишь как. Нам ведь, которые ЗНАЮТ, только два пути: али от других в себя брать, али другим от себя отдавать... а как всё отдашь, так и конец будет... так что гляди.

Резкий порыв ветра распахнул форточку. Сергей невольно оглянулся, а когда повернул голову назад, то увидел, что в кресле напротив никого нет. Нет, как не было, и только смятый грузным телом велюр медленно разглаживается, стирая последние следы странного гостя...
Сергей Михайлович встает, неторопливо захлопывает форточку, некоторое время стоит неподвижно, глядя сквозь оконное стекло на разгорающиеся огни вечернего города. Затем решительно поворачивается и скрывается в прихожей. Слышно, как за ним захлопывается дверь.
Приёмный покой больницы скорой помощи. Белые обшарпанные стены, кое-где украшенные антиалкогольными плакатами и листовками, предостерегающими от рака, гриппа, СПИДа и прочих прелестей современной жизни.
За столом сидит полная молодая женщина и глядит на стоящего напротив Сергея Михайловича с нескрываемым отвращением.
– Мужчина, – устало, но непреклонно говорит она, – я вам сотый раз повторяю, что свидания запрещены. И вообще, сегодня уже поздно. И без разрешения главного врача пропускать не имеем права. Это же больница, а не проходной двор! Приходите в среду – главный принимает по средам с шести до восьми. Даст разрешение – за ради Бога, хоть ночуйте, а сейчас нельзя!
– Нет, но вы поймите, – горячится Сергей – это же очень важно! Человеку очень плохо, а я могу помочь!
– Чем же вы, интересно, поможете? – усмехается медсестра. – У вас там кто? Женщина? Знаем мы эту помощь! Дома надо было помогать, до больницы не доводить.
– Да нет, вы меня неверно поняли... – теряется от подобного натиска посетитель.
– А чего мне понимать? Все вы, мужики, одинаковые, вон сколько терпим от вас! Хоть в больнице отдохнуть, и то не даёте! – Она вдруг свирепеет: – Не пущу, сказала – не пущу! И выходите отсюда, немедленно покиньте приемный покой, а то милицию вызову!
Её злое лицо покрывается румянцем, схватив телефонную трубку, сестра рывками набирает номер:
– Алло, это дежурная часть? Это из приёмного покоя первой скорой! Да, бывшая 34-я. Товарищ дежурный, тут у нас пьяный хулиганит, в больницу рвется! И ругается, и угрожает. Да, жду, поскорее, пожалуйста!
Она швыряет трубку на рычаг и победоносно глядит на окончательно растерявшегося Сергея.
Он поворачивается и, опустив голову, идет к двери. Но вдруг останавливается, резко оборачивается и пристально глядит на медсестру.
Торжествующее выражение сползает с её лица, она, как завороженная, медленно встает, выходит из-за стола и приближается к Сергею Михайловичу.
– Вам в какое отделение? – тихо спрашивает она.
– В хирургическое, – не отводя взгляда отвечает он.
– Пожалуйста. Третий этаж, от лестницы налево. Я сейчас
вам халатик дам...
Сестра достает из шкафа небольшой белый халат и набрасывает его на плечи посетителя. Сергей уходит, а она все так же медленно, как в полусне, садится за стол и застывает неподвижно.
Сергей Михайлович идет по узкому больничному коридору, обходя стоящие тут и там кровати и кушетки, заполненные больными. Тут мужчины, женщины, дети. Двери во многие палаты распахнуты настежь и видно, что они переполнены. В палатах спят, читают, играют в шахматы и домино, едят, смотрят телевизор. Навстречу Сергею попадаются ходячие больные, бережно придерживающие тот или иной бок, галдящие дети, санитарки, медсестры, врачи. Шум, гам, гомон...
Сергей что-то спрашивает у смазливой медсестрички в ко- ротком белом халатике, которая катит куда-то кресло с худым, небритым стариком. Она, оглядев его с головы до ног, показыва- ет рукой налево. Сергей Михайлович благодарно кивает и идет в указанном направлении, стараясь не показывать волнения и держаться уверенно.
Около палаты с замазанной белым стеклянной дверью и табличкой: «ПАЛАТА ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ» останавливается, поправляет на плечах халат и, негромко постучав по стеклу костяшками пальцев, входит внутрь.
Палата небольшая, с низкими потолками, неярко освещена настенными лампами у кроватей. Кроватей всего три, так, что в комнате довольно просторно.
На первой кровати справа, отгороженной от остальных невысокой ширмой, лежит кто-то, укрытый с головой белой простынью в бурых пятнах и черных штемпелях, и по резким очертаниям неподвижного тела сразу становится ясно, что здесь медицина уже сделала всё, что смогла.
В центре палаты, на широкой, окутанной разноцветными проводами кровати хрипит невероятных размеров толстый мужчина. Его багровое лицо сплошь покрыто крупными каплями пота, и сидящая рядом на табуретке маленькая испуганная женщина осторожно промокает их большим куском марли. Провода скручиваются в жгуты и исчезают в недрах многочисленных приборов, расставленных по палате. Заглядевшись на многочисленные экраны и экранчики, Сергей вдруг услышал протяжные стоны и, повернувшись налево, увидел лежащую на кровати Анну Казимировну. За прошедшие несколько часов она осунулась и постарела на несколько лет. Растрепанные волосы в беспорядке разбросаны по сероватой подушке, глаза открыты.
– Здравствуйте, Анна Казимировна... – растерянно произносит он и осекается. Больная переводит на него мутный взгляд, что-то хочет сказать, но тут её измученное лицо искажает гримаса боли, она поворачивается на бок и сжимается в комок, подтянув ноги к животу. Сергей глубоко вздыхает и напряженно глядит на ее затылок.
Проходит несколько секунд. Вдруг лежащая вздрагивает всем телом и медленно переворачивается на спину.
Лицо её все еще болезненно кривится, но вместе с тем на нём появляется выражение огромного облегчения, смешанного с удивлением и страхом. Она замечает гостя и робко улыбается ему.
– Сергей Михайлович, здравствуйте!
– Добрый вечер, Анна Казимировна! Как ваше здоровье?
– Вы знаете, вдруг стало гораздо легче... Боюсь поверить... Наверное, уколы подействовали, а было так плохо, просто ужас- но плохо... Что с вами, Сергей Михайлович? – вдруг удивленно спрашивает она, потому, что лицо Сергея внезапно искажает гримаса страданья и боли.
– Нет, ничего, всё в порядке... – с трудом взяв себя в руки, сдавленно отвечает он. – Голова немного болит...
– Обязательно обратитесь к врачу... – глядя на себя в маленькое зеркальце и поправляя волосы, назидательно говорит Анна Казимировна. – А то получится, как со мной! Матерь Божья, как я выгляжу! – она вынимает из маленькой сумочки лежащей на прикроватной тумбочке расческу и начинает энергичными жестами приводить себя в порядок.
– Да вы присаживайтесь, ради Бога! – спохватывается она, указав на стоящий возле кровати стул.
Сергей почти падает на него, судорожно вцепившись руками в края сиденья и поджав ноги.
– Что в музее? – спрашивает директорша, озабоченно разглядывая в зеркальце свою левую щеку.
– Да всё нормально... – выдавливает из себя Сергей Михайлович, из последних сил сдерживающийся, чтобы не застонать, – Все волнуются... просили передать, чтобы выздоравливали... поскорее...
– Спасибо, большое спасибо, всем передайте мою благодарность. Мне бы только на ноги встать, минуты лишней здесь не останусь. Вы же сами видите, какие условия... – она красноречиво обводит руками палату.
– Ну, так я пойду? – стараясь улыбнуться, осторожно поднимается со стула Сергей.
– Подождите, куда же вы, – благосклонно улыбаясь, Анна Казимировна опускает руку с зеркалом на одеяло. – расскажите мне что-нибудь, развлеките больную... Или вы спешите?
– Да... вы знаете... у меня назначена встреча...
– Ах, встреча... – холодно замечает директорша, вновь глядясь в зеркало, – в таком случае не смею задерживать.
– До свиданья... выздоравливайте поскорей... – До свиданья. Спасибо, что навестили.

Сергей, держась преувеличенно прямо, выходит в коридор, почти бегом, лавируя между кроватями и удивленными людьми минует его, выскакивает на пустую полутемную лестницу и со стоном припадает к перилам.
Он идет по коридору, согнувшись и держась правой рукой за стену. Останавливается, достает носовой платок, вытирает пот со лба. Заглядывает в освещенную дверь приемного покоя и отшатывается. В комнате сидят два милицейских сержанта и о чем-то болтают с весело хохочущей медсестрой.
Поддерживая рукой живот, Сергей Михайлович беспомощно оглядывается по сторонам, замечает в конце коридора полуоткрытое окно и ковыляет к нему. Сбрасывает с плеч халат, с трудом забирается на подоконник и тяжело падает вниз.
Некоторое время неподвижно лежит на газоне, подтянув ноги к животу и постанывая, потом встает и скрючившись, кренясь на одну сторону бредет сквозь кусты к дороге.
В этот момент стоявший около входа в больницу милицейский «Газик» вдруг взрёвывает мотором, круто разворачивается на месте, полоснув по отпрянувшему беглецу белым огнем фар и проносится мимо. Сергей глядит ему вслед.
– Эй, поосторожней! – слышит он сзади чей-то насмешливый голос и, обернувшись, видит перед собой высокую длинноногую девицу в белой куртке и короткой кожаной юбке, с всклочённой копной волос на голове.
– Ты чего по кустам скачешь? – продолжает она – От ментов прятался?
Сергей хочет ответить, но в этот момент боль становится нестерпимой и он, скорчившись, падает на землю.
– Эй, парень, что с тобой? Ты что, бухой? Наширялся? – девушка наклоняется и тормошит лежащего. – Эй, ты живой?
– Живой... – с трудом шевеля губами, отвечает Сергей,– Мне плохо...
– А кому щас хорошо... – механически отвечает девушка и спохватывается: – Слушай, может позвать кого? Вот, больница рядом.
– Не надо... Помогите мне подняться... я тут живу недалеко... дойду...
– Куда ты на хрен дойдешь... – озабоченно говорит она, помогая ему сесть на стоящую невдалеке скамейку,– Подожди, я сейчас.
Она выходит на дорогу, по которой гудящими световыми пятнами проносятся автомобили, и поднимает руку. Почти сразу же слышится скрип тормозов и около нее останавливается светлая «Волга» с зеленым огоньком.
Девушка подбегает к кабине и заглядывает внутрь, что-то объясняя и показывая рукой на сидящего. Слышно хлопанье дверцы, и к Сергею подходит здоровенный мускулистый парень в майке с надписью «К153 МЕ».
– Что, братка, перебрал чуток? – добродушно басит он, наклоняясь к нему и помогая подняться. Сергей неопределенно качает головой и с помощью таксиста и незнакомки ковыляет к машине и забирается на заднее сиденье.
– Куда ехать-то? – глядя на пассажира в зеркальце заднего вида, осведомляется шофер.
– Улица Котовского, дом семь. – Сергей ёрзает, пытаясь устроиться поудобнее и добавляет, – это дом возле универмага.
– Понял, командир! – весело подмигивает таксист, и «Волга» стремительно срывается с места.
Сергей Михайлович с трудом выбирается из машины около освещенного подъезда своего дома.
– Спасибо, друг... – наклоняется он к окошку шофера – Спасибо...
– Лады, лады... – успокаивающе кивает тот – Все путем. Со всяким случиться может. Давай, иди отдыхай.
– Спасибо... – повторяет Сергей.
– Как говорится, «спасибо много, а трёшечки хватит...» – усмехается таксист.
– Да, да, конечно... – Сергей Михайлович торопливо лезет за бумажником.
– Брось ты, братка, – отрицательно качает головой шофер – это я так, пошутил. Бывай здоров – он жестом подзывает Сергея пододвинуться поближе и негромко говорит:
– А подружка у тебя классная... молодец девка, уважаю! – и, окутавшись облаком сизого дыма, машина скрылась в темноте.
Сергей махнул рукой ей вслед, но тут его вновь скрутило, он пошатнулся и чуть не упал, поддержанный девушкой.
– Что, опять паршиво? – она наклонилась и ласково провела рукой по его лбу. Сергей поймал её руку, поднес к губам и благодарно поцеловал. Странное выражение промелькнуло на ее красивом, ярко раскрашенном лице и они шагнули в подъезд, тесно прижавшись друг к другу.
Скрежет ключа в замке. Вспыхивает свет в прихожей. Сбросив как попало испачканную одежду и обувь, Сергей Михайлович проходит в комнату и со стоном падает на диван. Следом входит девушка, с любопытством разглядывая все вокруг.
– Слушай, может тебе таблеток каких-нибудь? – спрашивает она – У меня вроде но-шпа есть... – она роется в сумочке.
– Спасибо... – сдавленно отвечает лежащий,– воды, если можно... Там, в холодильнике минеральная... пожалуйста...
– Ага, я сейчас... – девушка вскакивает и выходит из комна- ты, на секунду задержавшись на пороге и бросив на Сергея при- стальный, внимательный взгляд.
– На кухне незнакомка извлекает из белоснежного нутра холодильника бутылку «Боржоми», быстрым привычным же- стом открывает ее прямо зубами, наливает в высокий стакан и с удовольствием выпивает остальное прямо из горлышка. Затем ставит стакан на кухонный стол и пристально глядит на него, запустив свои длинные пальцы в взлохмаченные волосы. При этом ее яркие, полные губы быстро-быстро шевелятся, словно она беззвучно говорит что-то.
Девушка подносит запотевший, покрытый изнутри пузырьками стакан к дивану и, наклонившись, вкладывает его в руку лежащему Сергею. Тот хватает и начинает жадно пить воду большими, судорожными глотками.
По мере того, как воды в стакане становится все меньше и меньше, движения его делаются спокойными, расслабленными, гримаса боли уходит с лица, сменяемая выражением покоя и усталости. Вот он уже мирно спит... Девушка склоняется над спящим, внимательно смотрит на него и несколько раз прово- дит руками над лицом. После этого начинает быстро и умело раздевать спящего. Вытащив из шкафа-тумбы постельное белье, она подсовывает простыню под Сергея, расправляет ее, кладет под голову подушку, сверху набрасывает одеяло. Затем гасит верхний свет, зажигает настольную лампу и начинает медленно раздеваться сама. Падает на пол белая куртка, юбка, майка... И вот она уже совсем обнаженная стоит посреди комнаты. Сладко потянувшись мерцающим в полутьме смуглым телом, девушка улыбается и проскальзывает под одеяло...

Утро. За окном шумит осенний дождь. Сумрачный свет стру- ится сквозь стекло в комнату. Сергей Михайлович просыпается. Приподнявшись на локте, он с изумлением смотрит на крепко спящую рядом с ним черноволосую молодую женщину. Потом, вспомнив что-то, улыбается, тихонько встает с постели, укутывает спящую одеялом и, захватив с кресла полосатый банный халат, скрывается в ванной.
Он стоит под тугими струями душа, с наслаждением растирая тело махровой рукавицей; тщательно бреется перед зеркалом, время от времени усмехаясь.
На кухне быстро готовит завтрак и наконец вносит в комнату поднос с дымящимся кофейником, чашками, масленкой и ломтя- ми белой булки. С негромким стуком ставит поднос на стол. Девушка тут же открывает глаза, как будто и не спала вовсе и, натянув одеяло до подбородка, весело смотрит на хозяина.
– Привет!
– Привет...
– Ну, что, очухался маленько?
– Да, все хорошо, большое вам спасибо.
– Да ладно, брось ты.
Она замечает стоящий на столике поднос и изумленно садит-
ся в постели.
– Ух ты, здорово... Это называется завтрак в постель, да? Сергей смущенно пожимает плечами, стараясь не смотреть
на ее задорно топорщащуюся обнаженную грудь.
Девушка замечает его взгляд, ничуть не смутившись, весело фыркает, изгибается упругим телом и, подхватив с пола трикотажную майку с надписью: «ЗАНИМАЙТЕСЬ ЛЮБОВЬЮ, А НЕ ВОЙНОЙ», быстро натягивает ее на себя.
– Ну, что, так лучше?
Сергей вновь пожимает плечами, что вызывает взрыв звонкого смеха.


– Кстати, – спустя некоторое время спрашивает она, держа в одной руке чашку с кофе, а в другой большой бутерброд – как тебя зовут-то? Это, конечно – она делает бутербродом неопределенный жест – не повод для знакомства, но все-таки?
– Сергей, а вас?
– А нас... – передразнивает она – зовут Вика. И давай лучше на «ты». Не в милиции.
– Хорошо – соглашается Сергей.
– Странный ты какой-то – не переставая жевать, качает она головой. – Слушай, а ты часом не голубой? Вот был бы номер! – Вика пристально глядит на сидящего напротив мужчину и вдруг хохочет так бурно, что поперхивается и начинает кашлять.
– Фу, черт, – с трудом отдышавшись и вытирая слезы на глазах, говорит она, – с тобой не соскучишься.
Сергей Михайлович смущенно поправляет халат.
– Ну, что – допивая кофе и ставя чашку на столик, говорит Вика, – мне, наверное, пора сматываться?...
– Ты торопишься?
– Да я-то не тороплюсь, куда мне в субботу торопиться. А вдруг к тебе сейчас жена придет?
– Я не женат.
– Знаю.
– Откуда?
– Ну, видно же. У тебя вода горячая есть? – Конечно.
– Тогда дай что-нибудь накинуть...
Сергей достает из шкафа белоснежный махровый халат и бросает на диван.
– Ух ты, кайф! – восхищенно восклицает она кутаясь в пушистую ткань и исчезает из комнаты.
Сергей Михайлович убирает постель, поднимает с пола раз- бросанную одежду и белье и складывает на кресло.
Когда Вика возвращается в комнату, вытирая полотенцем влажные после душа волосы, Сергей сидит за письменным столом и что-то быстро пишет на большом листе бумаги. Она останавливается у него за спиной и заглядывает через плечо.
– Чего это ты пишешь?
– Да так – откладывает он авторучку – нужно одну работу закончить.
– А ты что, писатель?
– Да нет, какой я писатель, – усмехается Сергей – я в музее работаю.
– В музее... – с уважением тянет Вика. – Интересно? – Как тебе сказать...
– Ни разу не была...
– Серьезно? Так давай я тебя свожу?
– Да ну, чего я там не видела, кости да черепки...
– Не только – разговор явно забавляет хозяина. – Понимаешь, музей – это овеществлённая память, это место, где время сплелось в клубок, и этот клубок можно взять в руки и попытаться выпутать из него хотя бы одну ниточку.
– А зачем?
– Не знаю... наверное, из любопытства. Разве тебе не интересно знать, как все было раньше, задолго-задолго до тебя?
– Из любопытства – это понятно, – согласно кивает головой Вика:– Я сама любопытная – страшное дело. Вот я как-то книжку читала, не помню название, там про одну французскую королеву... Вот у ней жизнь была! Что хочешь делай, что хочешь приказывай, все для тебя – пожалуйста! Любовников хоть каждый день меняй, слова никто не скажет, а если вякнет – чик, и без головы. Скажи, здорово?
– Здорово – соглашается Сергей, – а ты бы хотела так же жить?
– А я и так живу как хочу... – Вика отворачивается и начинает разглядывать полки с книгами.
– Книг-то, книг, сдуреть можно. Ты что, все читал?
– Да нет, не все, но много.
Вика вытаскивает одну из книг и читает название: «Тарле.Наполеон».
– Это что, его так звали?
– Кого?
– Наполеона.
– Нет, это книга о нем. А Тарле – автор.
– А... – девушка ставит книгу на место и небрежно проводит
пальцем по корешкам.
– Дашь что-нибудь почитать?
– Возьми, а что ты хочешь?
– Ну, не знаю... что-нибудь интересненькое, с убийствами,
про шпионов или про любовь...
– Интересненькое... – Сергей встает, подходит к книжным
полкам – Вот, тебе, наверное, понравится. Богомил Райнов. «Тайфуны с ласковыми именами».
– Райнов... – разглядывает книгу Вика – А он кто?
– Болгарин.
– А... был у меня один знакомый болгарин, Цветик. Цветик-семицветик. Веселый парень, но скотина редкая...
Она захватывает книгу и, забравшись с ногами в кресло, принимается за чтение. Некоторое время в комнате царит тишина, но скоро Вика откладывает книгу в сторону и долго смотрит в спину Сергею.
– Слушай, Серега, – неожиданно говорит она – а ты что,
сильно больной?
– Это почему? – изумленно оборачивается он. – Я, вообще-то,
вполне здоровый.
– Ну как же... а вчера?
– Вчера... это особая история. Как-нибудь расскажу.
– Ладно, проехали. Тогда я вообще не врубаюсь. Если ты здоровый и не педик, что ж мы сидим-то без дела столько времени? Я тебе что, не нравлюсь?
– Почему же... нравишься, даже очень.
– Слава Богу! – Вика вскакивает с кресла и, подбежав к Сергею, тянет его за руку, – вставай, вставай, на пенсии допишешь. Отодвинув стул, он встает. Девушка бережно распахивает на мужчине халат и ласково гладит его по груди.
– Ты мне тоже сразу понравился... еще там, в парке... Ты
странный какой-то, у меня таких еще не было. Она распахивает свой халат и прижавшись к Сергею Михайловичу всем телом обнимает его за шею и целует.
Сергей в своем кабинете в музее. Он сидит за машинкой, в которую вложен недопечатанный лист, но не работает, а задумчиво чертит на листе бумаги какие-то фигуры.
В коридоре слышатся оживленные громкие голоса, и в комнату быстрым шагом вкатывается невысокий жизнерадостный толстяк в шикарном джинсовом плаще, джинсовом костюме и джинсовой же кепке с длинным козырьком. В руках у него боль- шой портфель из крокодиловой кожи.
– Общий привет! – поднимает он над головой коротенькую пухлую руку.
– Здравствуйте! – встает из-за стола Сергей Михайлович – Как долетели, Рудольф Аркадьевич?
– Спасибо, хреново. – небрежно отодвинув табличку: «СТОЛ НЕ ОБСЛУЖИВАЕТСЯ, толстяк садится на полированную крышку.
– Три дня в Лиссабоне просидели. – болтая коротенькими ножками в сияющих сапожках с высокими каблуками, объясняет он. – Забастовка, извольте видеть. Они там за свои права борются, а мы, братья по классу, из-за этого страдаем. – он залился счастливым смехом. – Зато авиакомпания посуетилась! Кучу рейсов задержали, народ возмущается, а это не у нас, там строго! Всех в автобусы, по гостиницам разместили, с поклонами, с извинениями. Каждый день экскурсии по городу, кормят четыре раза в день и все бесплатно. В общем, тряхнули капиталистов. Я там, кстати, прикупил кое-то, на Западе опять джинс-стилъ в моду входит. Ну, а потом забастовка кончилась, нас на самолет и домой.
– А съезд-то как прошел? – сдержанно спрашивает Сергей.
– Съезд? А что съезд? Ах, съезд! Все хорошо, все нормально. Умеют же американцы организовать как надо! нам у них еще учиться и учиться... Да, я тут кое-какие материалы привез, полюбопытствуйте на досуге... – он раскрыл портфель и вынул из него кипу разноцветных книг и брошюр в глянцевых обложках.
– О, большое спасибо, Рудольф Аркадьевич! – Сергей Михайлович оживился и, раскрыв одну из книг, принялся внимательно просматривать.
– Да не торопитесь вы, Сергей Михайлович, – добродушно заметил толстяк, – успеете еще прочитать. Я вот вам сувенирчик маленький из Штатов привез...
Он порылся в портфеле, извлек оттуда блок сигарет в яркой упаковке и протянул Сергею вместе с маленьким металлическим дракончиком, забавно растопырившим перепончатые крылья и раскрывшим зубастенькую пасть..
– Спасибо... – рассеянно поблагодарил Сергей и взял дракончика, – А это что такое?
– Сейчас покажу... – Рудольф Аркадьевич сжал спинку сувенира, и тут же из раззявленной пасти с шипеньем вырвалась струя синеватого газового пламени.
– Здорово, а? Могут ведь гады-империалисты!
– Действительно, забавно... – усмехнулся Сергей Михайлович, рассматривая зажигалку. – Спасибо... но вообще-то я не курю.
– Ну, так начните! – покровительственно махнул рукой толстяк.
Сергей некоторое время вертит дракончика в руках, потом, решившись, спрашивает:
– Рудольф Аркадьевич, если не ошибаюсь, у вас ведь диссертация по мифологии Восточной Сибири?
– Был такой грех... – соглашается джинсовый. – А собственно в чем дело?
– Вы не могли бы мне дать небольшую консультацию?
– С превеликим удовольствием! Что вас интересует?
– Меня интересует все, что касается колдунов.
– Ну, это целая проблема... – толстяк задумывается. – Прежде
всего, колдун, он же ведун, знахарь – от «ведать», «знать» – человек, обладающий особыми способностями, владеющий большой, чаще злой силой. Может принимать облик зверя, птицы, дерева, другого человека... может насылать болезни, «портить» людей и предметы, «надевать хомут»... но, кстати, может великолепным образом и лечить... может «присушивать» и «отсушивать», оживлять и умертвлять, отводить глаза и повелевать змеями... может «морочить», «портить» свадьбу и «ладить» её ... может предсказывать будущее и узнавать прошлое... даже летать может: посылает свою душу отдельно от тела узнать или передать что-либо. Да мало ли что он может. Зато умирает колдун трудно, если не передаст другому умение колдовать или кто-ни- будь не снимет князек с крыши избы. Ну, что еще... Вот: убить колдуна можно пулей, отлитой из медного креста. А? Каково? А зачем вам, если не секрет, все эти сказки, ведь вы же у нас специалист по революционному движению?
– Да так... – неловко помявшись, отвечает Сергей. – В основном для общего развития.
– Ну-ну... – равнодушно кивает Рудольф Аркадьевич.
В этот момент дверь распахивается и в комнату решительным шагом входит Анна Казимировна. Толстяк тут же спрыгивает со стола и подлетает к ней.
– Гуд монин, Анна Казимировна! Как всегда, прекрасно выглядите! – заливается он соловьем, целуя руку женщине.
– Здравствуйте, Рудольф Аркадьевич, с приездом! – довольно улыбается она. – Вы мне просто льстите, я прекрасно знаю, что выгляжу ужасно, только что из больницы.
– Боже милосердный! – всплескивает руками джинсовый – Что же с вами стряслось?
– Да слава Богу, ничего серьезного, врачи вовремя оказали помощь. Говорят, кишечная колика на нервной почве... но боли были просто адские.
– Да-да, – изображая всем своим круглым лицом сострадание, кивает головой толстяк. – Нервы, нервы, бич нашего века... Вы знаете, американцы тратят на посещение невропатологов и психиатров, а так же приобретение соответствующих лекарств сто миллиардов долларов в год! И это самая здоровая страна в мире!
– Да, как съездили, Рудольф Аркадьевич ? – спохватывается директорша, но тут же останавливает раскрывшего рот собеседника – Нет, нет, что же я одна буду наслаждаться вашим повествованием! Давайте сделаем так: на днях я соберу всех со- трудников, и вы выступите перед коллективом с сообщением о поездке и о съезде. Хорошо?
– С огромным удовольствием! – прижав руку к груди, кланяется толстяк.
– А сейчас только одно слово, – затаив дыхание, спрашивает дама: – мини или макси?
– Мини!
– Ах, я так и знала! – Анна Казимировна огорченно всплеснула руками и, повернувшись к столу Сергея, уже другим, деловым и немного прохладным тоном обращается к нему.
– Сергей Михайлович, у вас несколько усталый вид, вы что, нездоровы?
– Нет, спасибо, все в порядке – удивленно отвечает он.
– Вот и хорошо. Завтра нужно будет поехать на денек в наш подшефный колхоз, помочь в сборе плодов нового урожая. Вы же знаете, больше некому. Все остальные женщины, у всех семья, дети. Вы у нас, так сказать, самый мобильный. Значит, вы меня поняли. Завтра в восемь ноль-ноль от райисполкома пойдет автобус. А вы, Рудольф Аркадьевич, – поворачивается она к толстяку – сейчас прямо в Академию?
– Да-да, конечно! – подхватив портфель и ободряюще под- мигнув Сергею, энергично кивает джинсовый. – За командировку нужно отчитаться и вообще. Кстати, Анна Казимировна... – щелкнув замками, достает из портфеля какую-то яркую коробку – позвольте вручить вам маленький сувенир из Штатов.
– Да что вы, Рудольф Аркадьевич... не стоит... большое спасибо! Мне, право, даже неловко... – покраснев от удовольствия, рассматривает она подарок – Ах, какая прелесть!
– Пустяки... – скромно говорит толстяк – Маленький знак внимания.
– Да, внимание – это самое ценное! – растроганно произносит директорша, со значением взглянув на Сергея Михайловича. – Кстати, вы можете взять мой автомобиль – обращается она к джинсовому – ближайшие два-три часа он мне не понадобится.
– Огромное спасибо, – кивает толстяк, – но я на машине.
– Что ж, прекрасно. – величественно наклонив голову, дирек-
торша выходит из комнаты. Рудольф следом за ней. На пороге оборачивается.
– Сергей Михайлович, всего доброго! Увидимся, расскажу все поподробнее. Впечатлений – масса. А пока – извините, дела!
Он делает рукой прощальный жест и исчезает.
Сергей сидит за столом и задумчиво вертит в руках дракончика, время от времени нажимая ему на спинку и извлекая из пасти шипящий язычок огня.
Нескончаемое вспаханное поле. Оно тянется от горизонта и до горизонта, нет ему ни конца ни краю. С неба сеет противный мелкий холодный дождик, он сыплется на рыхлую черную землю и, уже не впитываясь в нее, скатывается с комьев, образуя многочисленные маслянисто поблескивающие лужицы.

Сергей Михайлович в промокшей штормовке, вязаной шапочке и резиновых сапогах широкой решетчатой лопатой нагружает темные, крутобокие шары свеклы в покосившийся на сторону прицеп старенького пыхтящего ДТ-75. Прицеп уже полон, и свекла, не желая ложиться в крутую горку, скатывается вниз. Из кабины высовывается молоденький тракторист в кепке и рас- стегнутом промасленном ватнике. Он мельком оглядывает кучу свеклы и, сплюнув дымящийся окурок, весело кричит Сергею:
– Эй, дядя, кончай ковыряться! Все, на сегодня кранты. Щас отвезу и нах хауз!
– Как же, – удивляется Сергей, показывая на солидную кучу отборной свеклы – А эту куда?
– А хрен с ней! – скалит зубы тракторист. – Что ж мне теперь, до утра что ли мотылятъся?
Он ежится от сырости и скрывается в кабине. Трактор ревет, выбросив густую струю удушливого дыма, дергается с места и, шлепая гусеницами по раскисшей земле, неторопливо отправля- ется в путь, волоча за собой болтающуюся из стороны в сторону и щедро разбрасывающую содержимое тележку.
Сергей Михайлович достает из кармана носовой платок, выжимает его и вытирает лицо. Пытается протереть очки, затем прячет их в карман. Вскидывает на плечо, словно ружье, большую лопату и, с трудом передвигая ноги с налипшими на них комьями грязи, медленно бредет вслед за трактором.
Сидя на лавочке возле покосившегося, потемневшего от дождя забора, он длинной щепкой очищает сапоги от земли. Бросает щепку, оглядывается по сторонам. На деревенской улице, превратившейся в сплошное болото, ни души. Дождь почти перестал, но серое, свинцовое небо по-прежнему висит низко-низко над крышами серых, безликих домов. По лужам среди островков пожухлой травы осторожно вышагивают голенастые, взъерошенные куры и степенные, важные гуси. Посредине самой большой лужи, словно громадный, облитый грязью валун, разлеглась невероятных размеров свинья. Она лежит неподвижно и только время от времени резко дергает ухом, то ли от полноты счастья, то ли для порядка.
Сергей Михайлович зябко поеживается в мокрой штормовке и еще раз окидывает взором безрадостную картину сибирской деревенской осени.
Вдруг калитка рядом с ним со скрипом отворяется и оттуда высовывается морщинистое старушечье лицо, до бровей закутанное в выцветший черный платок.
– Сынок, слышь, сынок... – подслеповато глядя на Сергея, говорит она – Проходи в избу-то, чего под дождем сидеть?
– Спасибо, бабушка – еще раз оглядывается Сергей – вот, автобуса жду.
– Проходи, проходи, сынок, – повторяет она, – автобус, он еще када будет, он на ферму пошел, а по такой дороге кака езда. Заходи, отогреисся, чайку попей.
Сергей Михайлович бросает взгляд на разбитый колесами и гусеницами проселок и нерешительно идет за старухой. Через темные сени он попадает в большую, чистую горницу. В комнате удивительно просторно, может быть оттого, что кроме старого, толстоногого стола, нескольких ветхих стульев с гнутыми спинками и высокой металлической кровати с облупившимися никелированными шарами и горой разнокалиберных подушек и подушечек в ней ничего нет. Дальний угол занимает большая русская печь, разрисованная диковинными цветами и птицами, и угол около нее отгорожен ситцевой занавескою.
Сергей сидит около стола, на котором попыхивает старенький, помятый, но до блеска начищенный самовар, стоит тарелка с пряниками и сушками и множество тарелочек с вареньем. Он с наслаждением пьет чай из блюдца, откусывая по кусочку от угловатого комка рафинада. Его босые ноги стоят на сплетенном из разноцветных тряпочек коврике, а мокрые сапоги, носки и штормовка сушатся на печке.
Хозяйка сидит напротив и, отхлебывая из блюдечка, негром- ко и степенно говорит:
– И завсегда у нас так. Вот дожжи зарядют – считай все . Ни проехать, ни пройти. Чего собрать успели – то и есть, а чего не успели – то в полюшке и осталося. Ишо до войны председатель у нас был, инвалид Николай Степаныч – строгай!.. Уже дожжи, а он в поле гонит, кричит, ругаитца... А чего ругацца? Ну, пойдешь, так на горбу много не уташшишь, а лошадь – тады все же на лошадях работали – не идет лошадка, надрываетца, на полосу ложитца. А нонче – тракторов, машинов скока, а все едино: дожжи зарядили – урожаю конец.
Из угла комнаты, из-за занавески раздается надрывный лающий кашель. Вздрогнув от неожиданности, Сергей оборачивается, но старушка уже торопливо семенит к печке, скрывается за занавеской, что-то неразборчиво, но ласково говорит, брякает ковшиком о кадушку и кашель стихает. Хозяйка, повозившись еще немного, выходит и вновь усаживается к столу.
– Болеет у вас кто-то? – кивает Сергей Михайлович на занавеску.
– Хворает, сынок, хворает, – привычно кивает бабушка – Уж пятый годок хворает...
– Ну, а врач-то приходит?
– Щас уж и не беспокоим... что ж человека-то зря гонять? У нас ить в деревне анбулатория уж пятнадцатый годок как от пожара сгорела, а из района-то не наездисся... Когда бывает доктор – заходит, конешно, внимательный, дай Бог ему здоровья... да только помочь не может. Ты, сынок, пей чай-то, поди остыл совсем? Дай я тебе свеженького подолью.
– Спасибо, спасибо, хватит уже, я и так у вас полсамовара выпил...
– И на здоровьице... без чаю кака ж жизнь, особливо при нашей при погоде.
– Может, лекарство какое-нибудь надо? – косится на занавеску Сергей – я бы купил в городе.
– Да како лекарство... – горестно качает головой старушка. – Нет ей, моей касатушке, лекарства.
– Дочка ваша?
– Унучка. Пятый уж годок лежит – не встает. Уж не знаю, как и сказать тебе сынок, вы ж люди ученые. Сглазили ее. Соседка сглазила. В тоей стороне жили. Один сын бул у отца у матери.Парень-то жанивси. Ну и а там скольки-то годов прожили – све- кор помер. Не болел, не горел, сразу схватило – помер. А народ поговариват: это молодая, де, умертвила. Да мало-ли что люди скажут! Ну ладно. Сколько-то лет прошло – свекровья померла. Тоже не болела, ничего. Тоже говорят – это молодая умертвила. А я не верю, чё брешете, говорю. Чё тако? Никакого замечанья за молодой нету, как это человека умертвить?
А потом у них пожар случился... Враз все погорело, в чем были выскочили. Попросилися ко мне на квартиру. А мне что? Я одна жила, сын со снохой в городу, пенсия у меня двадцать семь рубликов, мне копейка не лишняя. Ну, живут. И гляжу я – что тако? Эта жена, молодая-то, как вечер – уходит и до двенадцати ночи ходит. Чёрт ее зная, где она ходит... Вот, как двенадцать часов, она приходе и говорит: «Что ж вы спите-то? Вы посмотрите, что в деревне делается: собаки-то брешут, петухи поют... чё-то она еще третье говорила... А я лежу и говорю: «Ты бы, той мать-то, спала, не таскалася бы!». Она зыркнула эдак глазами и ушла. А наутро вышла я корову подоить – матушки мои! Реветь моя Зорька дурнинушкой, а заместо молока чистая кровь идеть и вымя все разнесло. Спортили корову, а кто? Стою я, белого света не вижу, гладь – а в хлеву на повети кошка черная сидит и как вроде ухмыляитца... Я комь с земли хватаю, да в ее – как сгинула, мявкнула тока. А в избу прихожу, сидит молодая эта у окна и за глаз держится... Я ей прям так и говорю: «Ну, спасибо тебе, соседушка добрая! За коровку спасибо! По суседски и так ты сделала, позволила! Так вот, хоть ты сердись, хоть не сердись, а со двора моего сёдня же съезжжай.»
Она слова не сказала, и муж слова не сказал, собрались, пошли. На пороге тока оглянулась и пальцем мне погрозилась. Тфу, думаю, ну и пёс с тобой. А раз пошла черники побрать, на зиму насушить, а в дому как раз Олюшка оставалась – с городу на каникулы приехала, в восьмым классе училась. Прихожу – лежит, стонет, кровиночка моя. Что с тобой, говорю? – плачет, живот, говорит, как камнем навалило... и не ела ничего вроде, не пила. Без тебя, говорит, бабаня, тетя Зина приходила. «Где, – спрашивает, – хозяйка? Я говорю: «Я за хозяйку». Она усмехну- лась и говорит: «Ну ты – дак ты...» и ушла. А у меня и схватило.
Меня аж всю захолонуло. Кинулась я к ведьме этой проклятущей – и ругалась, и в ногах валялась, а она глазьями своими бесстыжими смотрит и ухмыляитца. С тех пор вот и маемся... Сын со снохой сперва по больницам ее возили, профессорам по- казывали – да все без толку, никто вылечить не может. Ко мне привезли – сын-то военным служит, и сноха при ем. Сказали: «Вы ее, маманя, не сберегли, вы и доглядывайте». Оно, конечно, правильно... мой грех. Кого я только не просила, никто хомут снять не смог – даже бабка Степаниха. Извиняй, говорит, Федорьевна, посильней меня, видать, нашлись. Вот, живем... терпим. Да я уж надоела тебе, сынок, прости меня, старуху старую, а то и поплакаться некому, к нам и не заходит никто, боятся.
Сергей Михайлович слушал, опустив глаза, и по его напряженному лицу пробегала судорога не то раздражения, не то боли. Когда старушка умолкла и в комнате воцарилась тишина, наруша- емая только громким тиканьем старых, потемневших ходиков, к одной из цепей которых вместо гири был привязан маленький чу- гунный утюг, он поднял голову и словно бы через силу спросил:
– Сколько сейчас ... внучке?
– Двадцатый годок.
– Взглянуть можно?
– Да не надо, зачем, сынок? Она людей стесняитца, схудела
вся, как ребеночек... Я ее иной раз к окошку подведу, она посмотрит и обратно.
– Я не из любопытства. – Сергей поднимается на ноги. – Может, помочь смогу.
– Помочь... – с сомнением смотрит на него старуха. – Али ты, сынок, доктор?
– Нет, не доктор, – отрывисто бросил мужчина и решительно направился к печке.
Отдёрнув занавеску, он увидел лежащую на низком деревянном топчане худенькую девушку с огромными карими глазами. Две толстые пепельные косы, каждая значительно толще ее тонких, как веточки, рук, лежали поверх белоснежного кружевного пододеяльника. В руках у девушки был кусок картона, на котором она цветными карандашами рисовала сказочную Жар-птицу, похожую на тех, что украшали печь.При внезапном появлении незнакомца она вздрогнула, при- жала рисунок к плоской груди худыми, похожими на птичьи лапы ладошками и гневно взглянула на Сергея.
– Здравствуйте, Ольга, – спокойно выдержав взгляд, сказал он. – Меня зовут Сергей Михайлович. Может быть, я смогу вам помочь. Девушка все так же пристально глядела на Сергея, но уже не негодующе, а понимающе, и где-то в глубине ее глаз вспыхнул
робкий огонек надежды.
Сергей Михайлович еще раз оглядел лежащую.
– Уберите одеяло, – негромко, но твердо приказал он.
Ольга метнула растерянный взгляд на неподвижно застыв-
шую за спиной Сергея бабушку, покраснела и, закусив губу, ре- шительно откинула легкий покров.
Длинная вышитая полотняная рубашка, казалось, лежала прямо на простыне, и под ней ничего не было, во всяком случае поверхность её лишь кое-где позволяла угадывать очертания тела. В комнате все умолкло, не слышно стало даже часов. Сергей, не отрываясь, глядел на лежащую перед ним беспомощную и жалкую фигурку, лицо его от напряжения покраснело, осунулось, голова затряслась, и вдруг, глухо застонав, он обхватил лоб руками и отшатнулся от кровати.
Сжав зубы и продолжая сжимать виски, он лихорадочно вертел головой с остановившимися глазами, стараясь ни на чем не задерживать взора. Но тут он заметил лежащую около печки громадную желто-зеленую тыкву, и шумно выдохнув, повернулся всем телом и впился в нее взглядом.
Тыква дернулась, словно от толчка, затем внезапно ее перепоясал тонкий, стремительно сжимающийся ободок и с шумным треском тыква лопнула пополам, разбрасывал по полу комья рыхлой мякоти и белые, овальные семечки...
Сергей сидит у стола, уронив голову на руки. «Сергей Михайлович...» – слышит он вдруг над самым ухом тоненький прерывистый голосок, – «Сергей Михайлович.» С трудом он приподнимает голову, машинально вытирая рукой кровь, струящуюся из носа, и видит стоящую перед ним шатающуюся от слабости, но уверенно держащуюся на ногах маленькую девушку с огромными, сияющими от счастья глазами.
Сергей Михайлович в своей квартире, сидит в кресле, отки- нув голову на спинку и закрыв глаза. На проигрывателе вертится пластинка, наполняя комнату тихими звуками «Элеонор Ригби». В дверь резко звонят. Сергей вздрагивает, поднимается и идет в прихожую. В комнату входит Вика. На ней длинный светлый плащ, весь в мокрых потеках и пятнах.
– Привет! – она встряхивает копной волос, как мокрая болонка.
– Привет – Сергей снимает с неё плащ.
Вика быстро целует его и, скинув сапоги, забирается с нога- ми в кресло.
– Ты где вчера был, я тебе звонила весь вечер?
– Да... – садится он напротив и устало прикрывает глаза. – В колхоз ездили, вернулся поздно.
– В колхоз? – удивляется девушка, – за каким чертом?
– Ну... – пожимает Сергей плечами, – помогать.
– Кому делать нечего. – заканчивает она фразу. – А они тебе
помогать приезжают? – Кто?
– Ну эти, колхозники долбанные?
– Нет конечно... а зачем? Мне их помощь не нужна.
– Вот видишь! Ты сколько учился? Вместе со школой?
– Вместе со школой? Погоди, дай сообразить... так... восемнадцать лет.
– Рехнуться можно! Ты восемнадцать лет учился и дол-
жен в дерьме ковыряться за какого-то придурка, у которого семь классов и коридор, а он самогонки набухался и кайф ловит. Ух, ненавижу! – она передергивается всем телом и шипит как кошка.
– Что это ты так на деревенских напрягаешься? – чуть улыбнувшись, спрашивает Сергей.
– А... старые дела. Я ж сама у бабки в деревне три года жила, мне эти колхозники во как надоели! – Вика сладко потягивается и пристально глядит на Сергея.
– Слушай, что с тобой?
– Со мной? Ничего.
– Ладно трепаться... опять что-ли было?
– Да нет, все нормально, честное слово.
Девушка выскальзывает из кресла и садится на колени к Сергею Михайловичу.
– Ух ты... – она проводит пальцами по его вискам. – Седины сколько... и похудел.
– Просто я уже старый... – он обнимает ее.
– Какой ты старый? – она мягко высвобождается. – Ты как маленький. – Вика смотрит ему в глаза и шутливо хватает за нос.
– Так, сегодня мы не в форме... Сегодня мы будем бай-бай.
– Ну почему же... – вяло протестует Сергей, но сил у него явно не хватает и он без сопротивления позволяет девушке раздеть и уложить себя.
– Ты спи, – говорит она, выходя из комнаты и гася свет, – а я на кухне почитаю. Музыку выключить? Что это за тягомотина?
– Это «Битлз», глупая... – засыпая, усмехается Сергей.
– «Битлз»? – пожимает плечами Вика и выходит из ком- наты.
Ночь. Комната полна мерцающим лунным светом. За окном чернота и только кое-где одинокие пятна света в окнах.
Сергей Михайлович спит крепко и спокойно. Вдруг, словно от толчка, просыпается. Приподнимается – рядом никого нет. Встает, накидывает халат и выходит в коридор. В кухне горит свет. Сергей заглядывает туда.
Вика, одетая в белый банный халат, стоит к нему спиной и что-то помешивает ложкой в дымящейся миске, стоящей на газовой плите. Откладывает ложку, выключает газ и вдруг ,сбросив халат и оставшись совершенно обнаженной, хватает миску обеими руками и жадно пьет дымящееся варево.
В ту же секунду кухонное окно со звоном распахивается и Вика, бросив миску на стол, вылетает туда.
Потрясенный Сергей Михайлович входит в кухню, машинально поднимает с пола халат и, подойдя к окну, опасливо заглядывает вниз. Далеко внизу на асфальте, в трепещущих пятнах света от качающихся на ветру фонарей, никого...
Сергей берет со стола миску, разглядывает бурое, полужидкое содержимое, нюхает. Гримаса отвращения мелькает на его лице, но тут же сменяется выражением решимости и он, запрокинув миску, одним глотком допивает содержимое.
Тут же невидимая сила взметывает его в воздух и, перевернувшись несколько раз через голову, он вылетает в кухонное окно.
Сергей летит со страшной скоростью, вращаясь словно диск, брошенный рукой дискобола. Перед его глазами мелькают какие-то световые пятна, полосы, цветные вспышки, слышатся обрывки незнакомой музыки, голоса, чей-то смех... Наконец мельтешение прекращается, и Сергей Михайлович обнаруживает, что стоит на каменистом склоне какого-то пологого холма. Впереди виден яркий свет и слышны веселые возгласы. Сергей запахивает халат и идет туда. Пройдя несколько десятков шагов сквозь цепляющиеся за одежду колючие кусты, он вдруг оказывается на большой поляне, ярко освещенной трепещущим пламенем трех огромных костров, один из которых горит желтым, другой синим, третий зеленым пламенем.
Около костров сидят, снуют и пляшут женщины, множество голых женщин. Они разного возраста, от почти девчонок до глубоких старух, но все кажутся похожими, как сестры. Может быть, их делает такими мечущийся цветной отблеск костров, может быть – гривы одинаково вздыбленных черных, полуседых и седых волос, может быть – одинаковый оскал улыбок. Бешеная музыка, напоминающая рёв ветра, дребезжание жести, свист и щелканье бича, кваканье лягушек и вой волков, пульсирует над поляной.
Некоторые из женщин едят что-то, разрывая руками обугленные куски и запивая дымящимся, булькающим напитком из стоящих неподалеку котлов; другие, сбившись в кучи, весело галдят. Время от времени одна или несколько из них подпрыгивают в воздух и, пролетев высоко над костром, опускаются на другом конце поляны. Там, где пламя касается их обнаженных тел, остаются цветные полосы. И многие из разгуливающих по поляне украшены этими яркими отметинами.
Сергей Михайлович ходит среди веселящейся толпы. Никто не обращает на него внимания, никто словно бы не замечает его. Женщины, не глядя ему в лицо, уступают дорогу. Но Сергей не видит, что за его спиной они тут же сбиваются в кучки и о чем- то визгливо шушукаются, возбужденно размахивая руками.
– Ай! – слышит Сергей пронзительный возглас. Обернувшись, он видит стоящую рядом Вику, широко раскрывшую изумленные глаза. Всё ее тело покрыто разноцветными полосами, и от этого она смахивает на зебру.
– Ты как здесь? Ты зачем здесь? – она хватает его за руку и лихорадочно оглядывается, увидев подступающую в зловещем молчании толпу ведьм.
– Уходи скорей! Тебя же съедят!
– Подавятся... – Сергей высвобождает руку и идет прямо на толпу. Всклокоченные головы бешено скалятся, скрюченные пальцы тянутся к нему, но вдруг, точно ошпаренные, отдергива- ются, и ведьмы начинают с воем кружиться по земле. А Сергей Михайлович идет к небольшой площадке между трех костров, где на корявом разлапистом пне, как на троне, восседает Кирик Захарыч, степенно беседующий о чем-то с двумя старыми, невероятно толстыми ведьмами.
– А... пришел! – замечает он Сергея. – Вишь, гордый! Погордился! Куды без старика? Старика-то и не миновал все равно. А ну, брысь все отседа! – прикрикнул он на толпящихся вокруг женщин. – Кыш! ... сороки любопытные.
Все испуганно отпрянули, за исключением Вики, которая осталась на месте, упрямо склонив голову и оскалив белые зубы. – А ты чего? – повернулся к ней Кирик Захарыч, но внимательно поглядев из-под кустистых бровей, милостиво разрешил: – Ладно, хрен с тобой, только чтоб ни звука. Ну, паря, – вновь повернулся он к присевшему рядом Сергею, – как жистя-то? А? Сергей молча пожал плечами.
Тут он заметил между цветных сполохов знакомую фигуру и
резко приподнялся. Кирик Захарыч проследил за его взглядом и довольно ухмыльнулся.
– А-а, узнал таки! Ну, поговори, поговори... Эй, кум, поди сюда!
Сквозь сомкнутые ряды шепчущихся ведьм на полянку продирается дядя Федя. На нем вместо форменного железнодорожного кителя какие-то серые развевающиеся лохмотья, но морщинистая физиономия сияет и светится неподдельной радостью.
– А, – он хихикает и быстро-быстро потирает руки, глядя на Сергея, – гостенек дорогой к нам пожаловал, милости просим.
Сергей Михайлович пристально и тяжело глядит на него, чуть прищурив левый глаз. Улыбка сползает с лица старика, и он злобно скалится на Сергея.
Тот продолжает неотрывно смотреть на скрюченную фигур- ку и дядя Федя вдруг багровеет и судорожно хватается за горло. – Ну чего, чего... – с трудом выдавливая слова, сипит он –чего взбеленился-то?
– Сам знаешь чего, – негромко говорит Сергей и на секунду отводит взгляд. Тут же сгорбленные плечи старика сотрясает жестокий кашель, и он начинает жадно глотать воздух широко раззявленным ртом.
Стоящий чуть в стороне Кирик Захарыч с живым интересом следил за происходящим.
Чуть отдышавшись, дядя Федя бросает быстрый взгляд на Кирика и уже почти спокойно поворачивается к Сергею.
– Ну, чего ты? – недоуменно спрашивает он. – Справился, да?
Ну, подставил я тебя, было дело... подставил. А как ты хотел? Я тебя подставил, а в свое время меня подставили, да еще как. А его, – старик кивнул в сторону молчаливо стоящего колду- на – его, думаешь, не подставили? И его подставили. Испокон веку так ведется, цепочка тянется, один другого подставляет, на цепочку нанизывает. И его подставили, и меня, и тебя... и ты подставишь. Время придет, и подставишь, куды ж тебе деваться? – лицо дяди Феди расплылось в широкой улыбке.
– Задушу, сука... – сглотнул слюну Сергей.
– Не, не задушишь, – все так же улыбался старик, – не задушишь, хоть и силы в тебе много. Как ты меня задушишь, коли мы одной цепочкой связаны? Я свое дело сделал, а тебе цепочку дальше тянуть.
– Ну, это еще мы посмотрим.
– Посмотри, посмотри, милок, – закивал головой дядя Федя, – чего ж не посмотреть-то. Может, и увидишь чего, нам покажешь... да и другим покажешь. Вот цепь-то и покрепчает.
Лицо Сергея Михайловича вновь потемнело, но старичок уже юркнул в толпу и исчез. Кирик Захарыч проводил его взглядом и прищурился на Сергея, словно бы видел его в первый раз.
– Гордый, ох, гордый... – покачал головой старый колдун, – а ить и постарел-то как, постарел, – добавил он с удовольствием. – А я чего тебе говорил? Только два пути и есть: в себя брать али от себя отдавать. Ты вот отдавать принялся, неровен час усе до донышка расплескаешь. И остановиться тяжко, и идти страшно. Гляди... Слышь, Васильевна, – через плечо обратился Кирик Захарыч к высокой широкоплечей женщине с недобрым взглядом, стоящей чуть поодаль, – это же он твой хомут с девки снял.
Ведьма с воплем бросилась на Сергея, но он брезгливо и устало взглянул на нее и, рухнув на землю, она с визгом завер- телась волчком.
– Можешь, – одобрительно усмехнулся старик, – ну дак сила-ть то моя... Эх, паря, жалко мне тебя. Не то ты делаешь, не то. Гляди... Все равно тебе от нас никуда не деться, Федька правильно говорил. Последний раз говорю – гляди.
Кирик Захарыч поднялся во весь свой громадный рост и, широко разведя длинные руки, проревел громовым голосом: «ША- БАШ!» Костры мгновенно погасли, поляна опустела, а у Сергея перед глазами вновь замелькал калейдоскоп цветных огней, а в ушах зазвенел торжествующий крик петуха.
Сергей Михайлович лежал на диване, уставя глаза в потолок. Вика сидела рядом в кресле, свернувшись и обхватив колени руками. Халат, наброшенный на ее плечи, почти совсем сполз на сторону, но она этого не замечала, пристально глядя на Сергея.
– А дальше?
– А что дальше? – вздохнув, продолжал он – Вышел я со двора, на автобус и домой, а в ту же ночь он ко мне пожаловал... разговаривал, да все больше загадками, про судьбу говорил, говорил, что еще благодарить его буду за подарочек...
– Козел старый! – с тихой ненавистью произнесла Вика. – Сколько раз он уже так: вроде сдохнет, а потом опять: выберет себе чужую жизнь, заграбастает и пользуется. Пока его сила в ком-то шевелится, он и жив. Он ведь просто виду не показывает, а на самом деле боится, что ты всю его силу знаменитую вот так истратишь, тут ему и конец. Вот только ты и сам вместе с ним помрешь, жизнь-то у тебя одна. От себя отдаешь, а брать – не берешь. Я вот тоже иногда отдаю, редко, но бывает... пожалеешь кого-нибудь, да хоть тебя, помнишь? Но зато потом вдесятеро возьму, от других. Я ведьмой-то как стала? Меня мать прокляла, сучка позорная. Она еще беременная ходила, её кто-то обработал и смылся... так она, паскуда, каких только таблеток не жрала, каких только уколов не делала, чтобы меня вытравить... не вышло. Срок упустила, на аборт пойти побоялась, хоть за это спасибо. А как пузо на лоб полезло, уехала в деревню, к бабке, рожать, чтоб хахелей своих драгоценных не растерять. Родила, и закопать хотела; бабка не дала. Тогда она плюнула мне в лицо и уехала. Я маленькая сильно болела. Все говорили – не выживет. Меня бабка лечила, лечила – все без толку. Пришлось ей из деревни уехать, в санаторий нянечкой поступила, и я при ней росла. Все Черное море излазили, санаториев много, санитарки везде нужны. А как мне тринадцать лет исполнилось, бабка в спецсанатории кастеляншей работала. В общем, заметила меня там одна сволочь пузатая... подкатываться начал: то да сё, подарочки дарил... шоколадки, тряпки. Я его послала, так он своим холуям приказал... а сам стоял, смотрел.
Я до дома еле доползла, меня бабка увидала – почернела вся, расспросила, что да как, и ушла. Вернулась утром, меня в охапку и на самолет. Я уж потом в газетах прочитала, что слуга народа, безвременно, на боевом посту...
Вернулись мы с ней в деревню, три года там прожили. Она меня травы учила различать, корешки разные, только я запоминала плохо. А потом она помирать стала. Долго помирала, мучилась, а терпела, не хотела мне передавать... так я её сама попросила и в ухо ей сама дунула. Все ко мне перешло, а она померла спокойно. Теперь вот живу. Весело живу, и не боюсь никого.
Она вдруг стремительно прыгнула прямо из кресла на грудь к Сергею и, прижавшись к нему всем телом, принялась неистово целовать в лоб, глаза, губы и торопливо шептать:
– Родной мой, светлый, единственный, любовь моя! Я спасу тебя, только ты молчи, только ты мне не мешай, я сама все сделаю, только ты позволь, разреши, ты не умрешь, я тебя не отпущу, я тебя никому не отдам, ты мой, мой, мой!

Сергей Михайлович медленно идет по городу. Он похудел и осунулся, глаза ввалились, на висках прибавилось седины. Взор лихорадочно блестит, как у температурящего больного. Вдруг рядом слышится надрывный детский плач. Сергей резко останавливается и поворачивает голову к коляске, где молодая мамаша безуспешно пытается успокоить заходящегося в крике младенца. Сергей Михайлович смотрит, и плач стихает. Он идет дальше. Видит побледневшего полного мужчину, схватившегося за сердце, поправляет очки, проходит мимо. Мужчина удивленно оглядывается, делает глубокий вздох, щеки его розовеют.
Сергей идет по аллее, и только спина его с каждым шагом чуть заметно, но все сильнее горбится.
А вслед ему пристально глядит сидящий на лавочке высокий парень в спортивной куртке и белой вязанкой шапочке.
Снова вечер. За окном дождь. Сергей убирает в квартире. На нем забавный фартук с тремя поросятами и нестрашным волком. Он вытирает пыль на полках, поправляет корешки книг, пе- реставляет безделушки.
Резко звонит телефон. Сергей Михайлович подходит, берет трубку.
– Алло! Я слушаю... Ничего не слышно, перезвоните, пожалуйста.
Некоторое время задумчиво вертит трубку в руках, затем аккуратно опускает на рычаг. В ту же секунду начинает трезвонить дверной звонок.
Сергей идет к двери. Звонок заливается, не переставая. Он щелкает замком, и в квартиру буквально врывается Вика. Она в той же белой куртке и короткой кожаной юбке, в которой он увидел ее впервые. На ногах туфли на высоком каблуке. Вика быстро захлопывает за собой дверь и в изнеможении приваливается к вешалке. Ее буквально душит приступ неистового хохота. Девушка зажимает себе рот руками, стараясь сдержаться, но это ей плохо удается. Тогда она хватает Сергея за руку, затаскивает в комнату и там валится на диван, колотя руками и ногами. Просмеявшись, она немного успокаивается и садится, вытирая слезы и отдуваясь.
– Что с тобой? – недоуменно спрашивает Сергей Михайлович, но Вика машет рукой, прикладывает палец к губам и на цыпочках идет в переднюю. Слышно, что по площадке кто-то ходит, слышен звонок и затем стук открываемой соседской двери, невнятно бубнящий что-то низкий мужской голос, затем дверь захлопывается и тут же слышится звонок в квартиру Сергея. Он делает движение к двери, но Вика запрещающе машет, делая круглые глаза и ухмыляясь во весь рот. Звонки между тем продолжаются, наконец сливаются в один сплошной, раздраженный трезвон. Сергей хмурится и вновь делает попытку открыть дверь, но девушка, умоляюще глядя на него и прижав руки к груди, так и не дает ему сделать этого.
Наконец неизвестный, пнув напоследок дверь так, что она затряслась, прекращает ломиться. Вика выглядывает в глазок, затем, хихикая, перебегает к окну и прилипает носом к стеклу, затем распахивает створку и, не обращая внимания на дождь, высовывает голову наружу.
Сергей, ничего не понимая, подходит и становится с ней рядом. Некоторое время на улице перед домом никого нет, затем дверь подъезда распахивается и оттуда выходит здоровенный детина в кожаном пальто с поднятым воротником. Подойдя к стоящей у обочины белой «Волге», он оглядывается на дом, делает рукой непристойный жест и лезет внутрь. Дверь захлопывается, и машина срывается с места.
Ее стремительный силуэт проносится по пустой улице и вливается в переливающийся огнями автомобильный поток проспекта. Стоящим у окна она уже не видна, но мы видим машину, видим сидящего за рулем широкоплечего мужчину с массивным подбородком и прищуренными бешеными глазами.
Он гонит «Волгу» вперед и вперед, чуть касаясь руля большими сильными руками в желтых автомобильных перчатках, как будто гонится за кем-то. Крупное, точно вырубленное из камня лицо его время от времени искажает гримаса ярости и тогда он, оскалив крепкие зубы, впивается руками в рулевое колесо точно в шею врага.
Требовательно сигналя и прижимаясь от скорости к асфальту, «Волга» начинает обгонять груженый панелями «КАМАЗ», как вдруг на жестком лице водителя проступает выражение крайне- го удивления, он словно обмякает и, бросив руль, сползает с сиденья. Голова его с закатившимися глазами безвольно мотается из стороны в сторону.
Неуправляемая машина, словно камень, выпущенный из пращи, вылетает на полосу встречного движения, чудом минует несколько неистово сигналящих автомобилей и, взлетев с крутой насыпи в воздух, плавно приземляется на штабель стянутых проволокой брикетов сена. Штабель разваливается, и машина с заглохшим двигателем застывает неподвижно. Из остановившихся по обе стороны дороги автомобилей к «Волге» бегут люди, и блеск «мигалки» неизвестно откуда появившегося «Жигуленка» с надписью «ГАИ» отражается в остановившихся глазах мертвого водителя.
Сергей закрывает окно и поворачивается к Вике. Она уже сняла туфли, швырнула их в угол и теперь блаженно развалилась на дива- не, вытянув длинные стройные ноги в черных сетчатых колготках.
– Ну, и что это был за аттракцион? – недовольно спрашивает Сергей Михайлович.
– Привет! – весело отвечает ему девушка.
– Привет, – соглашается он, невольно усмехнувшись. – Кто
это был?
– А, так, один подонок, – небрежно машет она рукой и садит-
ся на диване, подвернув под себя ноги.
– Что ему от тебя было надо?
– Что, что, – довольно отвечает Вика, потягиваясь всем телом, словно кошка, – что вам всем от меня надо? Да ладно, – торопливо добавляет она, заметив, как потемнело лицо Сергея – тебя я в виду не имею...
– Зря ты не дала мне открыть. – Сергей снимает фартук и садится в кресло.
– Сдурел? – фыркает девушка. – Да это же был Кабан, понял? Кабан! Да он бы тебя моментом прихлопнул, он на спор головой кирпичи ломает, я сама видела.
– Как знать, – пожимает плечами Сергей, рассматривая свои руки и механически сжимая и разжимая кулаки. – И чего он бесился?
– Ну как же, я ж его прокинула, понял? Кабана прокинула, во дела! – Вика весело и звонко смеется.
– А если он тебя после поймает?
– Не поймает. – лицо ее вдруг на мгновение приобретает жесткое выражение. – Отбегался Кабан, – негромко говорит она и, тряхнув головой, поворачивается к Сергею.
– Слушай, у тебя закурить нет? Я пачку выронила, когда от него смывалась, а курить хочется – смерть!
– Ты же знаешь, я не курю. Хотя подожди... – он встает, подходит к столу и, вынув из портфеля блок сигарет, кидает ей на колени.
– Травись...
– Ух, ты, кайф! – разглядывает она упаковку. – «Салем», с ментолом, штатовские! Где взял?
– Да так... один знакомый привез.
– Спасибо, лапа! – она распечатывает блок, пачку, и, с удовольствием понюхав содержимое, извлекает длинную сигарету.
– На, это тоже тебе. – Щелкнув зажигалкой, Сергей протягивает дракончика Вике. Прикурив, она берет его и принимается разглядывать.
– Какой забавный, зубастенький! Спасибо, родной – она привлекает его за шею и нежно целует в губы.
– Чего такой усталый? Опять на улицу ходил?
Сергей отводит взгляд.
– Ну ты как маленький, хуже даже! – сердится девушка. –
Тебе пока нельзя выходить, ты ж теперь сдерживать себя не можешь, из тебя прямо вытекает все, любой пользуется! – она сердито фыркает и умолкает. С минуту молча курит, выпуская дым длинной тонкой струйкой, затем откладывает сигарету на журнальный столик и протягивает руку Сергею Михайловичу:
– Иди сюда... я тебя сейчас лечить буду.
Сергей усмехается, встает с кресла и садится у её ног, положив голову девушке на колени. Она гладит его по лицу, по волосам, потом закрывает глаза и начинает водить руками над его лбом, не касаясь, сантиметрах в десяти. Вдруг на ее пальцах вспыхивают неяркие огоньки, воздух между ладонями и головой начинает светиться и дрожать. Лицо Вики напрягается, губы плотно сжимаются, видно, что ей очень трудно.
Сергей Михайлович вздрагивает и делает попытку подняться, но она останавливает его коротким окликом: «Лежи!» и он подчиняется.
Секунд через тридцать Вика с шумом выдыхает и откидыва- ется на спинку дивана. Сергей поднимает голову и удивленно смотрит на нее.
– Ну, как? – слабо улыбнувшись, спрашивает девушка. – Здорово! – энергично отвечает он.
– А ты как думал... фирма!
– А что это было?
– Что надо, то и было, любопытный какой... Скажи, лучше стало?
– Конечно, гораздо лучше, даже сравнить нельзя!
– Ну да, сколько в тебя влила, еле дотащила.
– Нет, серьезно, что это?
– Что, что... сам раздает, а не знает. Сила это, понял? Жизнь.
В тебе силы почти и не осталось, все раздал, глупый. Вот я у Кабана забрала и тебе отдала. Правда, здорово?
Сергей, нахмурившись, встает с пола, но Вика, не замечая этого, продолжает болтать.
– Раз уж ты такой ненормальный, что сам брать не хочешь, так я для тебя брать буду, и тебе отдавать. Вот что я придумала! – она вскидывает на него веселые глаза и осекается. Сергей Михайлович стоит и смотрит на нее твердо, без улыбки.
– Нет, Вика – говорит он, с трудом подбирая слова, – спасибо тебе... ты хорошая, добрая. Но нет. Так не получится. Сутенер из меня неважный.
– Почему сутенер? – непонимающе вскидывает она брови, – я же сама буду...
– Нет, не будешь, – твердо повторяет Сергей. – Мне такого не надо. Я чужой жизнью пользоваться не хочу.
– Ах, не хочешь! – она яростно вскакивает на ноги. – Болван, скотина, придурок недоделанный! Чтоб тебе треснуть, чтоб тебя перекорежило! Господи, – вдруг начинает она рыдать, – да зачем ты такой выродился! Да зачем ты мне попался, на хрена! И так паршиво все, и так живу как собака, а тут еще этот навязался!
– Она плачет бурно, некрасиво, закрывая лицо руками и по-детски всхлипывая.
Сергей пытается обнять ее за плечи, но девушка отшатывается от него, как от прокаженного.
– Уйди, не прикасайся ко мне!
Она хватает туфли и принимается торопливо обуваться. С треском застегивает куртку и уже более спокойно спрашивает, указывая на сигареты:
– Ты мне подарил?
– Разумеется...
– Спасибо.
Она засовывает блок в сумочку и идет к двери.
– Подожди, – негромко зовет он, – куда ты в такой холод?
– Не бойся, не пропаду. – Она оборачивается и тоскливо глядит ему в глаза. – Прощай. От тебя, Сережа, смертью пахнет. Дверь за Викой со стуком захлопывается. Сергей Михайло- вич сидит в кресле и все щелкает, щелкает забытой зажигалкой. Вспыхивает и гаснет голубой огонек. Но вот вместо пламени раздается слабое шипенье и у раззявившего рот дракончика вид сразу становится растерянный и виноватый. Газ кончился.
Весь вышел.
Утром выпал первый снег, и в городе сразу стало светлее.
Земля была мокрая, но холодная, поэтому он сразу не таял, а ложился тонким и чистым белоснежным покровом. Черными оставались только голые ветви деревьев, на которых снег поче- му-то не держался, да дороги, где его безжалостно вытаптывали колеса машин и подошвы пешеходов.
Худой и постаревший Сергей медленно шел по своей любимой аллее. Его непокрытая голова белела не то от первого снега, не то от седины. Он не смотрел по сторонам, думая о чем-то своем и невесело улыбаясь.
Стайка ребят и девчонок в разноцветных куртках и вяза- ных шапочках с веселыми криками кидали друг в друга комья мокрого снега. Один снежок перелетел через пригнувшегося краснощекого пацана и влепился прямо между лопаток Сергея, ярким пятном выделяясь на его черном, расстегнутом пальто. Вздрогнув, он обернулся.
– Извините, дедушка! – крикнула одна из девчонок, и все весело захохотали. Сергей тоже усмехнулся, передернул плечами и пошел дальше.
Пронзительный визг тормозов и вопль нескольких голосов заставил его вновь резко обернуться. Ядовито-зеленый «Москвич», пытавшийся проскочить перекресток на желтый свет, не удержался на скользкой мостовой, его занесло, и он врезался прямо в толпу людей, стоявших на автобусной остановке. Почти все успели отпрянуть, кроме невысокой полноватой женщины с большой сеткой, полной крупных краснобоких яблок. Она на секунду замешкалась, оттолкнув с пути потерявшей управление машины конопатую, нескладную девчонку, и сверкающий никелем радиатор «Москвича» с тупым стуком ударил ее в живот. Женщина нелепо взмахнула руками, выронила сетку с посыпавшимися точно желто-красный град яблоками и, отлетев к заснеженному газону, глухо ударилась об землю.
Все на мгновение замерло и в зловещей тишине стало слышно, как скрипят дворники, сметающие снег с лобового стекла остановившейся машины.
Вдруг пронзительный крик «Мама!» разорвал тишину. Конопатая девчонка, которую женщина отбросила в сторону в последний миг своей жизни, бросилась к неподвижно лежащему телу, неистово вырываясь из схвативших её рук и пронзительно визжа: «Мама! Мамочка! Мамочка!»
Люди быстро подходили со всех сторон, толпа, как всегда в подобных случаях, росла стремительно и безмолвно. «Что та- кое?» «Кто?» «Что случилось?» «Кого?» послышались отовсю- ду приглушенные голоса. «Кто? Этот? А, машину занесло...» Пожилой водитель сидел, уронив голову на большие, корявые руки, и плечи его судорожно тряслись.
Сергей Михайлович резко выдохнул, сглотнув слюну, и стал проталкиваться сквозь толпу, не обращал внимания на недо- вольные возгласы: «Чего толкаетесь?», «Куда лезешь-то?», «Не мешайте, всем же интересно», «Совсем люди совесть потеряли, скоро по головам ходить начнут!»
Оказавшись в первых рядах, он спокойно и внимательно осмотрел место происшествия, бьющуюся и хрипло плачущую девочку, и стал пристально глядеть на лежащую без движения женщину.
Изломанное тело лежало в нелепой позе, закинув руки за голову и согнув ноги в коленях. Белое, как снег, лицо, опутан- ное растрепанными волосами, было безжизненно спокойным. Сергей, не отрываясь, вглядывался подрагивающими от напря- жения, расширившимися зрачками в пострадавшую. Руки его невольно подтянулись к голове и обхватили лоб.
– «Скорая где, почему не едут?» волновалась толпа . – «Спят, поди...». «Да что скорая, не видите что ли, поздно уже...». «Чего вы болтаете?». «Девочку, девочку уберите...» «Куда ж ее убрать, ах, бедняжка...».
Сергей все смотрел и смотрел, держа руками трясущуюся го- лову, и вдруг толпа в едином порыве охнула и заволновалась. Лежащая женщина пошевелилась, застонала. Лицо ее порозовело, она часто-часто задышала и веки ее задрожали.
– Мама! – истерически взвизгнула девчонка, и женщина тут же села, широко раскрыв глаза.
– Леночка, что с тобой, Леночка!
Несколько человек бросились к ней, помогли встать; она охнула от боли, но выправилась и, доковыляв до дочери, прижала ее к себе.
– Где болит? Говори скорей, где болит?
– Нигде не болит, – ревела девчонка, уткнувшись лицом в материнскую грудь, – я напугалась... ты лежишь... я думала всё.
– Ну, успокойся, маленькая моя, успокойся.
Женщине было уже явно лучше, и она с недоумением оглядывалась на толпу, не понимая, что же все-таки произошло.
Толпа между тем волновалась, горячо обсуждая случившееся.
Послышался прерывистый звук сирены, и около людей со скрипом затормозил «РАФик» с красным крестом.
– Что случилось? – спросил, распахнув дверь, молоденький врач в помятом белом халате.
– Помощники смерти приехали! – послышался из толпы чей- то веселый голос, и все засмеялись.
– Женщину машиной толкнуло, – принялась словоохотливо объяснять маленькая юркая старушка в бархатной душегрейке, – да видать не сильно, вот, стоит уже.
58

Врач выскочил из кабины и подошел к стоящей в центре женщине с ребенком. Видно было, как он что-то говорит ей, показывая рукой на «скорую», а она отрицательно мотала головой, крепко принимая дочь к себе. Наконец, врачу это надоело, он пожал плечами, обменялся несколькими словами с ужасно деловитыми ГАИшниками, колдовавшими с рулеткой и секундомером возле «Москвича», и направился к «РАФику».
– Эй! – раздался вдруг встревоженный женский голос. – Сюда скорее! Тут мужчине плохо!
Толпа зашевелилась, задвигалась и образовала новый круг, в центре которого оказался лежащий Сергей Михайлович.
Он лежал на спине, неподвижно, словно крепко спал после тяжелой работы, и его исхудавшее, скуластое лицо было таким безмятежно-спокойным, что народ удивленно загудел.
– Только что стоял, – слышался из толпы взволнованный женский голос, – прямо передо мной стоял, глядел. А потом раз – и упал.
– Любопытный шибко. – Небритый мужчина с авоськой осуждающе посмотрел на лежащего.
– А лез-то, как за пивом, все ноги оттоптал.
– Да ладно, чего уж вы... грех.
– Упал он, значит, и говорит: «Вот и порвал...».
– Чего порвал?
– Не знаю... вроде цепочку какую-то порвал.
– Бредил, поди, у него и цепочки-то никакой нет.
Врач присел на корточки, взял одну руку Сергея, другую, су-
нул блестящую головку фонендоскопа под одежду, приоткрыл синеватое веко... и медленно поднялся.
– Что же вы? – наскакивала на него высокая женщина в вышитой разноцветными узорами дубленке. – Лечите давайте! В больницу везите!
– Мы трупы не возим, – хмуро бросил врач и, сев в машину, взялся за трубку рации.
– Медик-один! Медик-один! – слышится его энергичный голос.
– Медик-один слушает, кто на линии? – сквозь треск помех раздалось из динамика.
– Сто сорок второй. Тут у меня на улице труп до приезда... Нет, похоже, сердце... А сколько их ждать, у меня еще два вызова... Ну, хорошо – он положил трубку и захлопнул дверцу кабины.
Сергей Михайлович лежит неподвижно, и пушистые снежинки быстро укрывают его лицо...
Вдруг по лицу его проходит легкая судорога. Вторая, третья. Народ этого не замечает, поглощенный разговорами. Молчат только несколько человек, стоящих в разных местах в стороне от толпы. Они разные, но похожи друг на друга сосредоточенным выражением, с которым глядят на лежащего. Такое же выражение мы видели на лице Сергея. Эти люди нам уже знакомы: здесь и мужчина из музея, и женщина из автобуса, и девушка в кожаном плаще, и парень с аллеи... кажется даже, что где-то около них промелькнуло заплаканное лицо Вики, но, скорее всего, это только кажется.
Люди глядят напряженно, словно делают трудное, но необходимое и честное дело.
И Сергей Михайлович раскрывает глаза. Потом садится. Потом встает. И самое главное, что никто из окружающих его зевак не замечает этого. Сергей выглядит отдохнувшим и даже помолодевшим, во всяком случае, седины на голове нет, а может, это просто снег растаял? Он проходит сквозь толпу и неторопливо идет прочь. Вдруг останавливается и медленно поворачивает голову.
В упор, глаза в глаза он встречается взглядом с каждым из воскресивших его людей, и каждый чуть заметно кивает ему.
Сергей вдруг (и это последнее «вдруг» в нашей истории!) широко улыбается, вдыхает полной грудью свежий, чуть морозный воздух поздней осени и уходит по черно-белой улице в сторону только что выкатившегося из-за туч и мягко сияющего солнца.