Купаречневый куст

                Брату Олегу, в юбилейный год.


    Прутики купаречки были посажены у забора  нашего  маленького домика  давно,  уже после войны. Прутики прижились, укоренились, со временем заметно подросли, дали множество побегов и превратились в кустики. Потом кустики располнели, заматерели,  переплелись между собой и теперь представляли непролазную чащобу,  со стороны улицы смотревшуюся единым растением - кустищем. Так мы его и стали звать - куст. Куст прикрывал с улицы маленький участочек земли  в треть сотки,  между забором из штакетника и подвалом, где мать летом пыталась вырастить теплолюбивые растения: помидоры, огурцы, клубнику и даже арбузы. Но на песке все эти чудеса местной селекции росли весьма неохотно и в конце-концов мать прекратила там свои эксперименты. Со временем, отец возвел на этом месте из остатков старого дома мастерскую, а куст тем временем поглотил заборчик,  дотянувшись до калитки, что была у дома,  и в виде живой изгороди стал исправно нести нелегкую службу по "охране границы". Между мастерской и кустом оставалось некое пустое пространство, дворик метра два с половиной шириной, и этот уголок в период, свободный от снега, облюбовал я. Под кустом были три естественные  арки, образованные склонившимися и переплетенными ветвями, непроницаемые летом для солнца, да и дождя.

Кто только там не находил себе пристанище в теплые летние дни! Кошка приводила сюда котят понежиться в тени. Их сменял подрастающий  выводок  цыплят-пеструшек, цепочкой прибегавших  за квохчущей наседкой, чтобы укрыться от парящего в небе ястреба, о приближении которого предупреждали суматошно орущие воробьи. Эти чирикающие создания считали куст своим домом. Находил место под кустом и  огненно-красный петух, в полдень приводивший свой гарем укрыться от палящего солнца. Мой рыжий пёс Дружок, когда ему надоедало носиться по улице, тоже приходил под любимый куст. Хекая и высовывая язык, он ложился в прохладную лунку меж корней - в засаду, чтобы оттуда, с ворчанием  выскакивать на проносящегося мимо куста велосипедиста или мотоциклиста:  нечего тут носиться возле дома! Тут нужно медленно и с уважением! Так и поступали окрестные соседи, знавшие пса с «его младых когтей».
 
     В мае, когда кусты начинали цвести буйным желтым цветом, дурманя все вокруг тонким, сладковатым запахом, начинался пчелиный хоровод. Цветов на кустах было столько, что сюда нескончаемым потоком, со всей округи летели пчелы. А ульи тогда были у многих: у деда Бога, чей огород виднелся через соседей и у которого под раскидистой грушей стояло около десятка ульев; у Жеребченковых, что через пару огородов на запад - у них тоже не меньше;  а там и неподалеку у учительницы Валентины Андреевны, отец которой тоже "баловался" пчелами, виднелись голубые, в цвет веранды, домики для пчел. Аромат цветущего куста притягивал не только пчел, но и шмелей. Полосатые, крупные,  с яркими черно-желто-белыми полосками шмели начинали теснить пчел, как только просыхала роса. Я находил самого увлеченного и аккуратно трогал пальцем его мохнатую спинку, когда тот сосредоточенно присасывался к цветку. Недовольный, подергивая крылышками, шмель переползал на другое соцветие и продолжал свое нехитрое, но важное дело: потреблять нектар и опылять цветок. Дружка моего, Мишку, рыжий нагл Пашка научил прихлопывать сидящих на цветке шмелей, а заодно и пчел, показывая свою удаль и бесстрашие
(прихлопнул насекомую быстро, не ужалился - вот и удалец-молодец!). Вот Мишка и учил меня этому искусству: то шмелика прихлопнем, то пару пчел прихватим. Рукодельцы, что там скажешь. Часто прилетали на куст темно-синие шмели, мы их по незнанию называли шершнями. Эти, своим грозным гудением вызывали опасение – а ну-как у них жало ядовитое, как осиное, а про шершней взрослые страсти такие рассказывают, что и вслух не произнесешь… Вот и не трогали их. А синие часто прилетали парами и деловито копошились в цветках. Насытившись, всегда улетали в сторону леса, темные вершины елей и сосен которого закрывали горизонт на заходе солнца.

     Как-то, ранней осенью,  отец взял меня с собой в поездку за сеном, которое мы заготовили этим летом за Новеньким. Ехать пришлось по Ветке, на мотовозе. Побывав на мотовозе, я впечатлился этой машиной: ранним зябким утром в кабине тепло, сидишь высоко, едет мотовоз  по рельсам, быстро и далеко. А попавшаяся мне следующей весной на глаза боковая створка капота от Зис-5, сиротливо валявшаяся в школьной куче металлолома, вдохновила меня на создание моего «мотовоза». Тренажера, как сказали бы сейчас. С помощью Мишки я сволок эту створку  под  свой купаречневый куст и решил, что лучшего места для постройки  мне не найти. Строить  свой «мотовоз» буду тут – решил я. Для этого мне понадобилось еще не раз тайком посетить тающую на школьном дворе кучу металлолома, которую хозяйственные октябрята и пионеры собрали к дню рождения Ильича, а старшие товарищи вывозить её к мартеновским  печам не торопились. Я искал в ней   подходящие, по моему разумению железяки и решил, что для «мотовоза» подойдут: винт для крепления рельсы к шпале, две пары костылей аналогичного назначения, старый руль от Зиса, моток алюминиевой проволоки, пара амортизаторов от газона, пяток каких-то железяк, о назначении которых я не догадывался, но мне они понравились. К этому набору было присоединено  еще пол-ведра какой-то железной мелочи. Я отвоевал у петуха часть его жизненного пространства, облюбовав место между двумя самыми крупными кустами: туда можно было попасть изнутри дворика и войти, чуть пригнувшись. Со стороны улицы и сверху пространство  было прикрыто густыми ветками. Здесь  мог прекрасно разместиться моторный отсек и сиденье для машиниста.
 
     Итак, сначала был построен мотор (я подсмотрел, как машинист Николай по прозвищу Клец, открывал капот мотовоза, доливал туда масло и чего-то там подтягивал). По образцу и подобию, на земле были размещены имеющиеся у меня железяки, нужным образом опутаны проволокой и накрыты боковиной капота. Масляную и водяную «горловины» пришлось для правдоподобности расположить тут же, под капотом, чтобы в них удобно было заливать универсальный ГСМ из ближайшей лужи. В качестве педали сцепления и стартера я применил железнодорожные костыли, воткнув из в землю. Две деревянные палки подходящего размера заменили мне ручки тормоза и коробки скоростей. А под сектор газа был приспособлен рычажный амортизатор от газона. В общем, по компоновке рабочего места, скорее получился трактор, но как мне казалось тогда, управление точно копировало мотовоз Клеца, что  меня  очень радовало. Осталось найти подходящее сиденье, и я уже было намеревался присвоить бабушкину скамеечку, на которую она присаживалась для дойки коровы, как прикинув ее размеры, пришел к выводу: маловата будет, друга усадить некуда. Пришлось проявить фантазию и из дровяных чурочек, трех штакетин от старого забора и двух десятков гнутых гвоздей (отец других не дал, сказал - выпрямляй сам) я создал  отличную, со спинкой, скамейку на двоих. Перед тем, как пригласить на поездку друга,  были проведены испытания: заправлен топливом и маслом мотор, покручен стартер. Немного потроив при пуске, я порычав голосом на прогазовке, как  зисовский мотор, запросил у диспетчера семафор и стрелку на главный путь: на пробу надо было съездить до ближайшего разъезда за рабочими. Мотор тянул на все сто-двести процентов и подвывая коробкой на разгоне, я переключился на прямую. Мотор пел свою ровную песню на все шесть цилиндров, заглушая перестук колес на стыках. «Непорядок» - подумал я, - «стыков не слышно. Нужна Мишкина помощь».

     Обратно я возвращался не спеша, на третьей, подвывая коробкой, потому что в один рот и нос изображать перестук колес и рокот мотора было невозможно. Я наслаждался неспешной ездой и любовался сенью зеленых деревьев, укрывавших пути Ветки от палящего солнца. Ветки деревьев смыкались вверху и  бесконечной аркадой  уходили назад, а блестящие рельсы  растворялись впереди, в колыхающемся мареве. В кабину, через открытое боковое стекло, заглушая «запахи масла и бензина»,  ветерок заносил аромат свежей травы, а  ветки орешника изредка хлестали бока «мотовоза».
 
     На следующий день мы с Мишкой, сидели на скамейке, на п;ру гудя и подвывая. Наш «мотовоз» споро мотался по «Ветке» на Новенькое, Белую Березку и обратно, с натугой преодолевая Горожанский подъем, изумляя редких прохожих, замедлявших свой неспешный ход у купаречневого куста.
А в разгар лета, в июле, наш куст приносил первые ягоды, сначала красные и кисловатые, а потом  фиолетово-черные, как те шмели-одиночки. Крупные, черные ягоды, усеивали весь куст и  лопались от сахара.  Мы объедали их всей улицей, по мере созревания и вкуснее их была только земляника, прожаренная на солнцепеке в сосновом бору, которая таяла во рту.