Стрельба как крик о помощи

Это было в армии. Молодые пацаны, прослужили всего несколько месяцев. И нам приказали охранять состав с вагонами. А там новейшее оборудование для запуска ядерных ракет. Январь, холод собачий. Медленно доехали из Гомеля до Свердловска.

На стоянках полковник дал распоряжение проверять вагоны. И вот в очередной раз поезд остановился, и я пошел в конец состава. Два часа ночи. В руках держу автомат и тяжелый железнодорожный фонарь. Свечу на пломбы, вроде бы  все в порядке. И тут поезд несколько раз дернулся и неожиданно поехал. Какого черта? До своего вагона еще очень далеко. Отстать от состава, да еще с оружием - ничем не оправдаешься. Трибунал. Ну, что же делать? 

Я на бегу схватился за поручни ближайшего закрытого вагона. Забрался на верхнюю ступеньку. Автомат на ремне болтался на согнутой в локте руке. Рывком я попытался подсунуть голову, перекинуть его на шею, но сам чуть не свалился. И держусь только той рукой, на которой раскачивается автомат. Фонарь в другой руке страшно бросить. А тут скорость все быстрее. И еще быстрее. И все про меня забыли. Висеть уже тяжело. Рука онемела. Морозный ветер в лицо, как сваркой, выжигает глаза. Хочется спрыгнуть, но вместо этого, обессиленными пальцами разжимаю левую кисть, и к рельсам, напоследок ярко осветив снег, падает этот проклятый фонарь.

Так что же делать? Надо выжить. И тут из уходящего сознания мелькнула спасительная мысль. Я передергиваю заледеневшей левой ладонью затвор автомата. И стреляю вверх. В морозном воздухе выстрелы особенно оглушительны. Впереди высовываются несколько солдатских голов без шапок. Но вагона через три. Далеко до меня. Посмотрели и спрятались.

Тогда стало по-настоящему страшно. Полезли в голову мрачные мысли. Ты мешаешь им спать. Тебя не должно быть. Тишина, мрак и встречный жестокий ветер тоже просили лишь об одном: "Исчезни".

Простите меня все, но еще я жив. И снова, уже в отчаянии, я дал длинную очередь в небо.

Умом понимаю, что вагоны-то все закрыты. Через них ко мне насквозь не пройдешь. И по скользким морозным крышам тоже. Никто уже мне не поможет. Хоть сдохни. Значит надо прыгать.  На всем ходу. Сил все равно уже нет.

Я спустился на две ступеньки вниз и сделал шаг в сторону. Мгновенно и очень жестко зарылся по пояс в метровый снег. Сразу вспомнилось счастливое детство. Мы так любили строить снежные крепости...Я потихоньку почувствовал, как сердце все чаще бьется и трепещет восторгом. Живой.

Поезд почти всем составом проехал передо мной, громыхая на шпалах, и постепенно остановился. Я даже видел последний вагон. Ко мне по рельсам бежали солдаты, что-то кричали. Я вглядывался прищуренными глазами.  Но мне мешали что-либо замечать предательские слезы. Люди вокруг шумели, наперебой что-то говорили, обошли меня слева и справа. А потом схватили меня десятки рук и по команде на раз-два рывком вытащили из снега. Я не позволил снять с себя автомат. И вот осторожно под руку, как загулявшую барышню, довели до моего вагона и помогли забраться.

Я распластался у печки-теплушки, слушал стук колес. А потом сел, и, двумя руками обхватив горячую железную кружку, медленно втягивал в себя сладкий чай. Это были минуты поглощающей радости.

По прибытии в мою часть на плацу зачитали два приказа. За расстрелянные патроны и потерянный фонарь я получил пять суток гауптвахты. А за то, что не бросил автомат и свой пост - отпуск домой.