Белый вождь

Лонг-лист премии Левитова 2022

«Моё чувство времени как будто тает, словно детский снеговик в январскую оттепель».
Стивен Кинг «Зелёная миля»

Баба Маня
Она давно дожила до тех блаженных лет, когда будильник уже не нужен. Однако по инерции прошлых трудовых десятилетий, вставала сама, по-прежнему рано, с солнцем. Впрочем, какое зимой солнце? Поднялась Маня затемно, помолилась, сварила чаю, размочила в нём баранки. Вот и весь завтрак!
Ополоснула чашку и пошла «на пост». Паша с четвёртого этажа мимоходом так назвал её бдения у кухонного окошка. В квартире напротив жила подруга дней суровых – баба Лиза. Та тоже целый день суетилась у окна на своей кухне. Так что дорожка к подъезду всегда была под присмотром. Как говорил тот же Паша: «под перекрёстным прицелом».
В тот год шел третий десяток, как в их тогда новую пятиэтажку въехали жильцы. Мало где сменились прописанные, лишь своей молодежи прибавилось. Жили себе не тужили, как вдруг времена стали меняться – товары в магазине то дорожали, то пропадали вовсе. По праздникам на угол дома как прежде вешали флаг, но теперь к красному цвету добавили зачем-то синий и белый.
Ничего в этой круговерти баба Маня не понимала, а телевизором так и не обзавелась. Душа отзывалась на старые песни по радио, которые звучали всё реже. Уж как старалась Лиза ей что-то втолковать – не соображала. «Оно понятно: Лиза-то моложе будет. Мозг не так усох…» – хихикала себе Маня. Находила силы порой пройтись с Лизой под руку вокруг дома – и слава Богу.

СтатУя
Баба Маня сдвинула занавеску и оглядела дворик. Вдруг потёрла глаза, вперила в точку, потом отшатнулась, перекрестилась: «Чур меня, чур!» Во дворе, через дорогу, аккурат напротив дорожки к подъезду стоял Сталин, ростом метра под два с гаком. Левая рука согнута, правая будто нашаривает в кармане трубку. Вылитый! И черные глазищи под бровями – в контрасте со снегом аж пронзают.
Дверь в подъезд мягко хлопнула. Баб Мане и смотреть не надо было – ранней пташкой, ещё до физкультурников, вылетал Паша. Обычно он нырял под окно и сокращал путь по отмостке. Но сегодня не стал – та вся обледенела к утру. Отошёл на пару шагов, поднял глаза на Сталина и матюгнулся от неожиданности: «Ух ты, ёпть!» Подошёл к вождю, оглядел, шутливо отдал пионерский салют и побежал дальше – дома строить.
Вскоре дверь снова хлопнула: физкультурники с пятого вышли на забег – муж с женой Чернышевы на ходу будили сонную дочь Наташку. Чернышев – интеллигент, а потому на Сталина отреагировал культурнее: «О как! Девочки, смотрите кого мальчишки слепили!»
Дальше народ как прорвало. Пашина Тамара потащила внука в детсад, чуть не прошла мимо творчества юных скульпторов, если бы внук не замер и не спросил: «Баба! То эта?» Дорога до детсада для него прошла под малопонятную лекцию о дедушке Сталине. Благо, сад рядом. Хотя новость, что у него есть ещё один дед, малыша порадовала. Деды ему по жизни попадались добрые, весёлые и с подарками.
С восьми утра потёк ручеёк из школьников. Какой-то малолетний дурила с истерзанным портфелем хотел залепить в вождя снежок, но одноклассница Катя его осадила: «Зачем? Необычно же! Ломать мастаки только дураки!» Снежок улетел в дверь подъезда. От такого кощунства баба Маня встала постучать по стеклу и повозмущаться, но озорник уже заприметил в другом окне грозную бабу Лизу и сверкнул пятками.
Двор на время опустел.

Евгеша
Уже в начале десятого на улицу сворой собак вынесло Евгешу. Она жила по диагонали от Мани, в такой же скромной «однушке».
Приблудных псов она находила на помойках, давала им кров и кормила, как могла. Соседи, кто из добросердечных, откладывали объедки для «наших собак». Так что жилось Евгеше весело – помимо собак, её окружали дети, которые приносили псам харч и заходили в гости. И это несмотря на отеческие антиблошиные наставления! Детей неумолимо тянуло покормить и погладить «своих» псов, даже если в углу большого двора, под акацией, из досок и картона построили штаб или нарыли нор в сугробах. А ещё ребятне безумно нравилось хлебать по очереди жидкий чай, передавая алюминиевую кружку, словно трубку мира. Этот запретный плод был настолько сладок, что никто не обращал внимание на ядрёный собачий «аромат», на убогость, на облепленный шерстью диван, на бестолковое бормотание бабульки, на пропитавшее стены одиночество... Какая-то аура добра влекла мальцов, как комаров зазывает дырка в штанах. Словом, гостевать у Евгеши, хоть с четверть часа, было просто «зэканско».
Евгешей дети и взрослые называли её между собой, не из желания подтрунить втихомолку, а для простоты. В разговоре для мальцов она была бабой Женей, для детей постарше – Евгенией Исаковной. Итого у ребятни все бабульки дома делились на две категории: с одной стороны – ворчливые надсмотрщицы, с другой – добрая Евгеша.
…Она долго не могла поверить глазам, из-под «ста одёжек» извлекла исцарапанные очки, тёрла их, потом смирилась, осела на осыпанную позёмкой дорогу и завыла, причитая:
– Ты-и-и… Добрался до меня, ирод! Сколько ж можно издеваться надо мной! Ты-и-и, гадина! Мерзкая гадина! Оставь меня!
Евгеша скребла снег заношенными перчатками и кидала в сторону снежной статуи мелкие несуразные комочки, которые не пролетали и метра. Её свита по скорому сделала свои дела, но не разбрелась, а окружила её: кто тихонько поскуливал, а кто слизывал теплым языком бусинки слёз.
…Наблюдатель баба Маня услышала на площадке знакомое постукивание лизиной клюки и засобиралась следом: нырнула в валеночки, накинула пальто с зайкиным воротником, схватила свою «трость» и ринулась догонять подругу. Баба Лиза уже стояла около Евгеши, насколько ей позволили собаки.
– Женя! – позвала соседка. – Ну-ка встань, а то останки простудишь! И не устраивай мне тут комедию. Люди ж смотрят!
– Смо-о-отрят они! – вдруг четко, громко и с ожесточением протянула Евгеша. – А куда они смотрели, когда этот ирод меня сиротой оставил, всю родню сгноил ни за что…
– Видать было за что, – подключилась Маня.
– За то, что пахали как проклятые? Что от себя отдавали людям в помощь? Доносу поверили, а что отец с матерью и сна не видели в прифронтовом госпитале…
– Ну так Гитлера-то он одолел! – нашла аргумент Маня.
– Только сперва, кого сам не пострелял– немцу отдал…
Тут к подъезду подрулила грязная буханка, откуда десантировался Паша.
– Привет, соседушки! На обход поста вышли?
– И тебе не хворать, – ответила баб Лиза. – На обед-то вроде как рано тебе…
– Да бумаги не те взял! – увидел Евгешу: – Ой, Евгенисаковна, чтой-та Вы тут полулёжа?
– Да Сталина увидела, распекает его вдрызг! Ругмя ругает! – донесла Маня.
– Знать бы, какой недоумок сделал ту гадину... – всхлипывая, отозвалась Евгеша.
Паша поднял старушку на ноги, подхватил и с уговорами повёл в подъезд:
– ПОлно Вам, Евгенисаковна, сталинохульствовать! Обещали оттепель – поникнет тот Сталин, станет смешным и убогим, да пол дороги обос… зальёт. Одна радость Вам на такого любоваться!
– Этого рябого никаким не хочу! Снеси его, Паша!
– Сейчас некогда, а с работы буду идти – постараюсь.
Тем временем «постовые» бабули пялились на смелого воробышка, который сел Сталину на голову и хотел погадить, но передумал и улетел – стеснительный. Маня обрадовалась, было, живому общению, но уж больно всё быстро кончилось.
– Чего ей тот Сталин? – в никуда спросила она. – Ну позабавились детишки…
– Ой, Маня, не скажи! Не всех Бог миловал, – отозвалась Лиза.
– Может, с того, что Исаковна? К тому ещё и врач…
– Окстись! Не слыхала что ль? Он войну хирургом прошел – какой из него отравитель?
Постояли немного ещё «на воле», будто впитывая и насыщаясь морозным воздухом. Из подъезда торопливо выскочил Паша с бумагами, кивнул и сел в машину. Затарахтел, разрывая благодатную тишину, и уехал.
– Ну что, подруга, – будто очнулась Лиза, – пойдём что ль ко мне чайку попьём?
– И то правда – пойдём! – поддержала Маня. – Я баранки принесу, внук привёз.
Баба Лиза знала, что своему внуку Маня даром не нужна, а баранки по списку заказов принёс её собственный внук – быстроногий Сашка. Кстати, один из ночных скульпторов. Но она обо всём промолчала.
Пошли в дом.

Да здравствует король!
Как ни пыталась Евгения уснуть – не могла. Пёсье царство, чуя её беспокойство, обложило со всех сторон, пытаясь хотя бы согреть. Причину не искали, просто понимали, что больно хозяйке. Но будило тиканье ходиков, изредка хруст шагов за окном по снегу, даже проехала машина.
«Ну, всё! Мо;чи моей нет! Сколько ж можно, в конце-то концов!» – подумала Евгеша и вскочила. Ходики показывали почти два часа после полуночи. «По штату» ей тоже полагалась клюка. Она нашарила её за шкафом, оделась, обулась и выскочила. В сопровождение вызвался один лишь Шарик. Эта кличка передавалась каждый раз, когда терялся один вожак и находился новый, как правило, самый большой и самый дружелюбный.
Вечером она уже выходила с собаками – Сталин стоял. Паша вернулся ещё позже, но «без рук, без ног». Не до снеговика ему было, хотелось лишь есть и спать.
Евгеша оглядела окна – на втором неярко светилась настольная лампа у профессора и кое-где окна подъезда. Подобравшись к статуе, старушка собралась и ударила Сталина клюкой по белому лицу. С первого удара получилось выбить глаз и рассечь бровь. Удача окрылила и с энтузиазмом начала уродовать постылую статую. Уже не оглядываясь, но в полной тишине.
Через двор хотел сократить путь прохожий, но увидел старушку, избивающую снеговика. И большую собаку неподалёку от неё. Зрелище впечатлило, и он пошел в обход…
Утром баба Маня ещё до чая сдвинула штору и охнула. В ту же минуту баба Лиза глянула на обезображенный постамент и произнесла себе: «Дорвалась, всё-таки, Женька!» Позже Тамаре пришлось наспех сочинять внуку сказку о том, куда девался новый дедушка и почему он не оставил подарки.
К вечеру чуть потеплело…
В следующее утро Паша выскочил из подъезда, вдохнул подмороженный кислород и вдруг произнёс становившееся традиционным: «Ух ты, ёпть!» На месте Сталина красовался Брежнев. Баба Лиза с особой гордостью поглядела с кухни на дорогого генсека и снова сказала себе: «Молодец Санька! Здорово придумал!»
После всё будто стало на свои места – врагов у Леонида Ильича в этом дворе не было. Даже кто-то еловую веточку положил к постаменту. Он простоял до весны, стал таять… но снесли его сразу – уже из уважения.