Хлеб - всему голова

              Х Л Е Б  -  В С Е М У   Г О Л О В А !

     На золотых приисках случается найти самородок весом в столько–то граммов, но нет в природе хлеба-самородка. Хлеб сам не родится. Его выращивают золотые руки сеятеля, и хлеб сам становится золотом редчайшего достоинства, без которого немыслима жизнь на нашей планете.
                Михаил Алексеев

Выше Хлеба только Небо!

         (Картинка четвертушка)

Хлеб – пищевой продукт, выпекаемый из муки, растворённой в воде.
               «Толковый словарь русского языка».

     Хлеб занимает особое место в нашем питании. Без хлеба невозможно представить пищевой рацион, как здорового человека, так и тех, кто нуждается в диетическом питании.
     Хлеб в судьбе человечества, в судьбе человека! Какая прекрасна и необъятная тема. Чувствовали себя перед хлебом в долгу художники, писатели, поэты, щедро посвящали ему свои произведения, а долг не уменьшался. Таков уж он, Хлеб! Сотворённое руками человека чудо. Трудом взращённый…
     Красив и совершенен по форме колос. Возьмёшь его в руки, чуть тронешь пальцами, и он, зрелый, полный, легко отдаст своё богатство: на ладонь ложатся зёрна, и в каждом зерне – жизнь. Своя и наша. Как необходимы они нам! Необходимы, чтобы жить… И удивительны годами, сотнями, тысячами лет сложившиеся взаимоотношения зерна и человека. Не могут они друг без друга, друг другу даруя жизнь. Это движение вечно. Обоюдная забота несёт обоюдные блага.
     Кланялись тебе в поте лица крестьяне далёкого прошлого, ублажая и холя, вымаливая у тебя жизнь – до будущего хлеба. Пусть ещё одним низким поклоном будет это похвальное слово тебе. Слово – воспоминание. Слово уважение. Слово – благодарность.
                Е.А. Назарова
          
…Ведь мы, сынок, из хлеба вырастали.
Он с четверенек нас до звёзд поднял.
А хлеб – он труд, начало всех начал,
Благодаря ему людьми мы стали.
                Борис Олейник

Владеющий хлебом - владеет властью.
Без хлеба – нет обеда.
Мы один хлеб ели, да по-разному на мир глядели.
Вот тогда тоска, когда хлеба ни куска.
Из одной мучки, да не те ручки.
Из одной печи, да разные калачи.
Не красна изба углами, а красна пирогами.
Мужику-пахарю хлеб вместо сахару.
Ржаной хлебушка всем калачам дедушка.
Мал колосок, да вместе с другими мир кормит.
Как ты к хлебу, так и люди к тебе.
Всё на земле от хлеба.
Хлеб без ума не растёт.
Арифметика простая – нет без сердца каравая.
Хлеб – боец, хлеб – политик, хлеб – дипломат, хлеб – энергия жизни.
Чужой лаской не натешишься, чужим хлебом не насытишься.
Хлеб пишет биографию страны.
Калач приестся, а хлеб никогда.
Покуда есть хлеб да вода, всё не беда.
Как хлеба каравай, так и под елью Рай.
Хлеб – моё богатство.
Там, где мечом не пробьёшься, хлебом-солью всего добьёшься.
Греет хлеб, а не шуба.
Каков ни урод, но хлеб тащит в рот.
Человек жив хлебом, а не промыслом.
Сел за стол – помолись, а потом уж и за хлеб берись.
За столом не ругаются, а хлебом святым питаются.

…Хлеб есть хлеб. И его вкус как-то не обсуждается, когда он – насущный.
                Андрей Битов

     …А раз она видела, как он разглядывал хлебный колосок. Это был обыкновенный ржаной  колос, сухой и щуплый. Димка рассматривал его со всех сторон, то поднося совсем близко к глазам, то отставляя. «Чего ты в нём увидел?» - спросила она. Он вздрогнул, выронил колосок, но тут же поднял. «Чего пугаешь?» - «Я не пугаю, я только спросила». – «Спросила… - помолчал он как-то со вздохом, устало вышелушил зёрна на ладонь, опять долго рассматривал. – Вот ты думала когда, что это  такое?» - «Ну, хлеб, хлебные зернышки, чего ж тут непонятного?» - «Многое, - ответил он и совсем по-взрослому добавил, окончательно поразив её: - В сущности, из-за этих зёрнышек все войны на земле получались. И раньше какие были, и вот эта, что сейчас идёт».
                Анатолий Иванов «Вечный зов»

                Х Л Е Б
Мне дали краюху…
А я, малец,
Понёс её курам в хлев.
По лбу меня ложкой стукнул отец:
Цени, мол, насущный хлеб.

Ту цену сразу почувствовал я,
Хоть был несмышлён и слеп…
Ценила наша большая семья
Бесценный крестьянский хлеб.

Лишился отца многодетный дом.
Я впроголодь рос и креп…
И я для семьи добывал горбом
Свой горький, свой сладкий хлеб.

Мне помнится каждый военный год,
Жестокость людских судеб…
Не раз мы пайку делили на взвод,
И трижды был вкусен хлеб.

На страдных российских полях он рос –
Хозяйства нашего крепь.
Едят его все…
Но все ли всерьёз
Ценят отеческий хлеб?

Он самый надёжный оплот страны –
Трудом освящённый хлеб.
Не зря колосья его вплетены
В наш Государственный герб.
             Василий Степанов

     В процессе работы исследователи сделали интригующее открытие. Они обнаружили, что шумеры употребляли ячмень и для приготовления хлеба, и для приготовления пива. Когда создавался «Гимн Нинками», пиво варилось из хлеба – баппир, шумерский хлеб, долго сохранялся, не черствея и не плесневея, поэтому и был источником сырья для пива. Кроме того, из упоминаний пива и хлеба в шумерских и аккадских словарях следовало, что хлеб шёл в пищу только в голодное время. В сущности, хлеб пекли только для того, чтобы было удобно сохранять сырьё для пивоварения.
     Всё это поднимало интересный вопрос: хлебом ли единым жив человек? Английский археолог пивовар Джеймс Депс уверовал, что нет. В книге «Пиво и библии» ( Лондон, 1877) он писал: «Я привожу доказательства, что пивоварение было самым ранним ремеслом примитивного человека. В древние времена оно появилось раньше, чем гончарное, И уж конечно раньше, чем хлебопекарное дело…»
                Дж. Хейнерман «Целительные свойства чеснока»

     - Кто её знает! Может, причуды всё это – приметы наши, деревенские, токо за их спросу нет. Вот скалились мы ране над Бурмистовской Секлетиньей: она хлебы как сажает, подол подымает да приговаривает: «Подымайся выше! Подымайся выше!»  - ан хлеб-то и ей завсегда удача – пышный-пышный!.. Я вот гляжу: вертоголовый ты больно, всё тебе игруньки, всё хахоньки, а ты бы чё и запоминал из нашева, из старова.
                В. П. Астафьев «Последний поклон»

И вчера, увидя море хлеба,
На колени став у поля ржи,
На голос, поднявши руки в небо,
Плакала старуха у межи.
                Маргарита Агашина

                ***

                М О Й   В Ы Б О Р

     Если начинать писать о хлебозаводе, то никак не обойтись, чтобы не сказать о первом своём впечатлении от увиденного. О том, что первое впечатление обманчиво, говорят в народе столько же, сколько и о том, что только оно имеет значение в жизни человека. У каждого человека оно своё, но может быть где-то и перекликается с воспоминаниями других людей. А чтоб разбудить воспоминания читателей я и начну свой рассказ-исповедь с самого начала, как было, как чувствовала, чего боялась и чему восхищалась. Признаюсь, писать буду по моим воспоминаниям, написанным давным-давно. Я даже подумать тогда не могла, что они мне когда-то пригодятся. Теперь поняла, что годы бессовестно отнимают у нас самое дорогое – память. И так, начну с Божьей помощью.

     Я, Боднарук Анна Васильевна, приехала в город Красноярск – 26, вместе с мужем и маленьким сыном, в ноябре 1970 года. А в феврале 1971 года, по объявлению пришла на пищекомбинат устраиваться на работу. Деревенская, ничего не видевшая в своей жизни женщина, тоненькая, как былиночка, ужасно застенчивая, почти что не знающая русского языка. Ведь я родилась на Украине, в Винницкой области, училась в школе, где все предметы были на украинском языке. Всё, что я видела в далёком Сибирском городе, мне казалось сном, в котором сплошные неожиданности. Это же надо – горячая вода течёт из крана! Я холодную воду носила на коромысле из колодца… Куда тебе нужно – можно доехать на автобусе. И главное, не нужно часами ждать у магазина, пока из района привезут хлеб. А тут бери, сколько съесть сможешь, никто не ограничивает одной булкой на человека на три дня. Но самое большое удивление во мне вызывали люди. Мне всё время казалось, что они сговорились и теперь кривляются передо мной, просто шутят, говорят как наша почтарка по-русски. Вот, побалуются и опять начнут разговаривать нормально, так, как говорит моя мама и все наши соседи на моей далёкой теперь Родине.
     Вот я прошла Проходную пищекомбината и оказалась в каком-то необычном месте. Шла по наезженной дороге и всё время оглядывалась по сторонам, а всё чаще назад, очень боялась заблудиться среди каких-то странного вида зданий…
     «Отдел кадров» находился в глубине двора, в маленьком домике. (Потом этот дом перестроили, и там была телефонная станция). Робко открыла дверь. Деревянный скрипучий пол, промёрзшая, покрытая инеем обивка двери, укутанные в тёплые шали сидели две женщины и добродушно смотрели на меня. (Гораздо позже я узнала, что это были: Анохина Таисия Николаевна и Карпенко Ольга Николаевна. Я, запинаясь от волнения, попыталась объяснить цель своего прихода. Ольгу Николаевну нисколько не смущал мой говор, она долго меня расспрашивала: откуда я, как попала в этот город, где живу и что умею делать. Под её диктовку я старательно выписывала русские буквы, заполняла какие-то бумаги, выслушивала наставления и, главное что я запомнила, это то, что за пределами пищекомбината я не должна ничего рассказывать о том, что я видела на пищекомбинате. Куда там рассказывать, я и так то, что не могла понять, старалась хотя бы запомнить, надеясь на то, что когда-нибудь позже до меня дойдёт ею сказанное. (Как потом мне объяснили уже на хлебозаводе, что по количеству съеденного хлеба ушлые люди могли вычислить количество жителей в нашем закрытом городе. А это, оказывается, страшная тайна. А потом ещё сказали, что никак нельзя допускать, чтоб посторонние люди в цех входили, а то чего доброго могут лихие люди чего-то в хлеб подсыпать и тем самым отравить мирных жителей города. И это врезалось в мою память. Меня, приехавшую из глубинки, пугали эти тайны… Но это было уже потом, когда я уже решила куда, на какой завод мне идти работать. Выбор был широкий. Ольга Николаевна перечисляла мне заводы, подробно объясняя мне какой продукт там выпускают. Я слушала и в то же время прислушивалась к себе, когда моё внутреннее «Я» ёкнет и подскажет мне: вот это моё, родное, вот по этой тропинке мне по жизни идти. Меня очень удивило, что на пивзаводе работают женщины… Хоть там и ситро тоже выпускают. Нет, пивзавод мне не подходит. (Теперь вспоминаю и понимаю, что я немало насмешила этих терпеливых женщин). Мясозавод, бр-р-р, ужас какой!.. Молокозавод! И тут я вспомнила, как соседка мне предложила попить парного молока и… я не смогла его пить. Потом даже запаху парного молока не переносила. От рыбы я поморщилась и замахала рукой. И тут Ольга Николаевна окинув меня взглядом, со вздохом сказала:
     - Остаётся хлебозавод, но там работать тяжело. Сможешь ли?.. Сходи-ка, милая, на завод, посмотри, покатай вагонки, потом придёшь и скажешь…
     Хлебозавод я по запаху нашла. От него домом пахло, хлебом. Вошла в узкий коридор бытового помещения. Меня заметила Овсянникова Мария Фёдоровна – добрая, приветливая старушка. Она войну прошла, так что всё, что у меня было на уме, она сразу поняла. Меня одели в рабочую одежду, (белые штаны и рубаху, обули в тапочки) и я, вслед за «тётей Машей» вошла в хлебный цех. В цеху стайками стояли дежи. Но я их по незнанию называла котлами. Этих котлов на трёх колёсах, в которых что-то пенилось и пузырилось, у дверей стояло штук шесть. Слева, у окна, работали две тестомесилки. Средняя, чисто вымытая, отдыхала. Железная рука, с якорем вместо кисти, усердно перемешивала тесто во вращающемся котле. Около них хлопотали молодые парни, в таких же белых полотняных костюмах, как и я, нисколько не старше меня. В открытую дверь (мукосейки) вошла женщина в белом халате. Что-то сказала запылённому мукой парню с остриженной наголо головой и, заметив меня, пошла мне навстречу. Она была ненамного старше меня, но её движения были уверены, чувствовалось, что она тут хозяйка и дело своё знает.
     - Вот, Надя, пополнение тебе…
     Тётя Маша ободряюще взглянула на меня. Под её взглядом робость моя постепенно таяла. «Ну и что, - подумалось мне. – И тут люди работают… Улыбчивые. Ничего страшного, мне с ними будет хорошо…»
     Объясняя, что да как, Надя, (Надежда Петровна Пирог), водила меня по цеху, знакомила с людьми, оборудованием. Всё было интересно, а главное – чисто. И тут мне припомнились слова соседа-насмешника по коммунальной квартире: «Иди, иди. Там посмотришь, как солдаты ногами месят тесто…» Я заозиралась. Чисто вымытый пол, необычный, покрытый большими железными листами, кое-где слегка припудренный мукой. Тесто бугрилось в дежах, но замеса на полу, такого, как в деревне мама месила глину, подобрав подол, нигде не было видно. Набравшись смелости я, как смогла, спросила об этом мастера Надю. Та, удивлённо посмотрела на меня, и расхохоталась. Потом, утерев выступившие слёзы, стала подробно рассказывать весь технологический процесс. Как мука просеивается, как потом механической подачей поднимается и закачивается в бункера, и как по специальным рукавам сыплется прямо в дежу. Потом тестомес льёт туда жидкие пузырящиеся дрожжи и закатывает дежу под станок, а этот «якорь» тщательно перемешивает тесто. Потом дежу он катит в бражное отделение для выбраживания теста. Мастер повела меня в длинное помещение, чистое, с белыми стенами и высокими потолками, там было даже немного жарко. «Бабушка тоже ставила корыто с тестом на тёплый припечек», - вспомнилось мне.
     Следом за нами вошёл смуглый парень в белом чепчике, развернул дежу и покатил её опять к тестомесилке.
     - Куда это он? Тесто ж уже замесили?
     - Нет, это он только опары замесил, а теперь будет тесто месить.
     Теперь, кроме муки и дрожжей, тестомес долил в дежу ещё и разведённую в воде соль.
     Немного освоившись, теперь и я сама увидела, что готовое тесто, более пышное, и вздымается оно до самых краёв дежи. Девушка-формовщица закатила дежу на подъёмник и нажала на кнопку «Пуск». Медленно площадка, на которой стояла закреплённая дежа, поднялась почти на трёхметровую высоту, наклонилась… и тесто медленно, словно нехотя, переползло в открытую пасть бункера. И тут началось самое интересное. Три девушки, чётко знающие свои обязанности, приступили к формовке теста. Одна формовщица - брала формочки и клала их ровным рядом в канавку, посредине которой двигался металлический «червячок» - транспортёр, небольшие выступы на нём цеплялись за донца формочек и двигали их под рукав тесторазделочной машины. В её чреве что-то чавкало и похрюкивало, но это не мешало проворной машине, класть точно в выемку формочки одинаковое количество теста. Но, перед тем как тесто плюхнется в металлическую колыбельку, девушка смажет её подсолнечным маслом. Для этой операции тряпочка в её руках необычная. Она вовсе не похожа на ту тряпочку, которой пыль вытирают с подоконника. Нет, это шириной в один  сантиметр тканевые ленточки, связанные снопиком посредине. Всего один раз нырнула рука формовщицы, со смоченной в масле тряпочкой и внутренность формочки залоснилась маслом.
     Наполненные тестом формочки, ритмичными толчками продвигались к краю металлической канавки, у которой стояла третья девушка. Руки её в рукавицах - верхонках ловко подхватывали формочку и точным движением бросали на металлический стеллаж в четыре полки и на колёсах.
     - Это вагонка, - продолжала объяснять мастер. Я удивлённо посмотрела на неё, ведь эта этажерка никак на вагон, в котором я, почти неделю ехала в Сибирь, не была похожа. «Ну, да Бог с ней. Вагонка, так вагонка», - подумалось мне. Только теперь я заметила, что формочки не одиночные, а спаянные по три штуки вместе. И кладёт их девушка-формовщица на полку в два ряда, по семь штук в каждом ряду. А когда заполнилась вся вагонка формами, затихла  формовочная машина. Девушка, которая мазала маслом формочки, как-то очень быстро вспорхнула по лесенке вверх и стала специальной лопаткой, на длинной металлической ручке, ловко счищать остатки теста с дежи в бункер. Вторая девушка уже подкатывала новую вагонку с пустыми формами, а мы последовали за третьей девушкой, которая покатила заполненную вагонку в глубину цеха.
     Чем дальше я шла вслед за мастером, тем жарче становился сам воздух. Но когда я вошла в расстоечную камеру… Мне показалось, что я попала в ад. Сплошная пелена пара застилала видимость помещения. Девушка храбро покатила вагонку и вскоре скрылась из виду в клубах пара. Я ринулась её догонять, но тут же наткнулась на другую женщину, которая вынырнув из паровой завесы выкатывала на свет Божий вагонку, направляясь к выходу. Чтоб не заблудиться в облаке пара, я охотно последовала за ней. Горячий воздух обжигал мне гортань. Выбежав в цех, я облегчённо вздохнула. Девушки же лукаво поглядывали на меня.
     - Хороша парилка? – пошутила одна из них. Но я не разделила их шутку, а наоборот взглянула обеспокоено и прерывающимся голосом пролепетала:
     - Там девушка потерялась…
     Все дружно засмеялись. И в этот момент из двери выбежала девушка-формовщица и, как ни в чём ни бывало, поспешила к формовочной машине. «Какая хрупкая и какая храбрая девушка!» - с восхищением подумалось мне. Глядя ей вслед, я, обращаясь к мастеру, сказала:
     - Я тоже хотела бы так работать…
     - Погоди. Осмотрись. Может в другом месте тебе лучше покажется…
     Я смотрела, как женщина-пекарь вынимала из печи готовый испечённый хлеб и на освободившееся место на качающейся полочке ставила формочки с поднявшимся, до самых краёв формочки тестом. Но то, что девушки называли печью, даже близко не было похожим на деревенскую печь, а уж полежать на такой печи, «погреть косточки», тут и думать было нечего. А впрочем «распарить косточки» тут есть где, и я опасливо оглянулась на дверь расстоечной камеры, из-под двери которой в щели выбивался тонкими струйками пар.
     Самой печи не было видно. Она была спрятана от глаз людских, где-то там, по ту сторону стены. Из стены чуть выпирало только устье печи. И этим устьем печь словно улыбалась своим широким двухметровым ртом. Зев её был невысок, с человеческий локоть в проёме. Формочки стоящие в ряд, на подвешенной к толстой цепи полочке – люльке, вмещало на себе 7-8 форм и казались ощеренным ртом заядлого курильщика с почерневшими зубами.
     Откуда-то, из-под нижней губы, выплывала новая люлька и пекарь, в толстых двойных рукавицах, выхватывала из печи формы с зарумяненным хлебом и с силой стукала формой о мосток, верхним покрытием которого была толстая, пористая резина. После удара, на металлический столик вываливались, исходящие паром буханки хлеба.
     Понаблюдав за работой пекаря и улучив момент, я заглянула в разинутую пасть печи. Мне казалось, что там прячется некая тайна. Да и как ей там не быть, ведь толстая цепь утягивала за чёрную, окрашенную кузбаслаком губу белизну теста, а возвращала пекарю уже румяные хлеба. Какое таинство происходит там?.. Но печь только дохнула на меня горячим дыханием, не пожелав удовлетворить моё любопытство.
     - Что, интересно? – послышался мужской голос.
     Я оглянулась и в тот же миг вскрикнула от неожиданности, не помня себя, отскочила подальше от человека, лицо и одежда которого были покрыты угольной пылью. Человек добродушно захохотал и на тёмном его лице обозначились белые зубы.
     - Хочешь посмотреть, как уголёк горит в топке? – всё ещё улыбаясь, спросил запылённый человек.
     - Нет-нет… - попятилась от него я назад.
     - Будет работать, насмотрится ещё, - ответила ему пожилая женщина-пекарь. Мастер Надя стояла у небольшого металлического столика и, захватывая по четыре булки, складывала на деревянные лотки хлеба. Я попыталась ей помочь, но булки были очень горячие, а рукавиц у меня не было. Вагонка с деревянными лотками быстро наполнялась. А как наполнилась, Надя попыталась откатить её, но с первой попытки сдвинуть её с места ей никак не удавалось. Я бросилась ей на помощь. Так, вдвоём, мы и покатили вагонку в соседнее помещение, называемое – экспедиция. На другом его конце зияла открытая широкая двухстворчатая тяжёлая металлическая дверь, из которой спешили нам навстречу клубы холодного воздуха. Стало холодно и как-то неуютно. Но дверь вскоре прикрыли. Надя посмотрела номер вагонки, отметила его у женщины-экспедитора и улыбнувшись бракёру, дескать «всё нормально», любовно взглянув на длинные ряды вагонок, с готовой продукцией, вернулась опять к печам. Я пошла за нею.
     Старший мастер М.Ф. Овсянникова шла мне навстречу.
     - Уже звонили мне с отдела кадров. Спрашивали за тебя. Понравилось тебе на заводе? – Я довольно закивала головой. – А не сбежишь? – и, видя мою растерянность, добавила, - поработаешь маленько, а там видно будет.
     Я, кивнув на формовочную машину, попросилась поработать там.
     - После завтра и выходи в ночную смену. А сейчас возвращайся в кадры, там тебе выпишут пропуск и … начинай с Богом.

     Таким было моё первое знакомство с хлебозаводом. После школы, фермы, куда я ходила помогать маме, теперь начиналась моя трудовая школа и оценивать теперь меня будет Жизнь, оставляя отметины на сердце за все мои удачи и промахи, складывая в одно целое, которое так буднично называют – Опыт жизни. А ещё – моя трудовая биография!
                А.В. Боднарук


                ИСТОРИЯ   ХЛЕБОЗАВОДА

     Какое-то смутное чувство того, что я в жизни должна сделать нечто большое и значимое, чем те люди, которые меня окружают, не покидало меня. Из-под сознания ежечасно прорывалось напоминание о главном моём предназначении, но я жила в такой простой обстановке, что, если бы я кому-то об этом призналась, меня бы тут же подняли на смех. Поэтому делала всё, что полагалось делать обычной женщине-матери, рабочей хлебозавода, хозяйке и садоводу-огороднику и только вслушивалась в себя, пытаясь разглядеть в обыденных мыслях зарождение чего-то важного, что и должно определить всю мою судьбу. Именно поэтому меня многие считали молчаливой, застенчивой и робкой. А всё от того, что малейшее отклонение от неписанных правил «нормального человека» вызвало бы пересуды в женском коллективе на предприятии, да и дома мне бы тут же указали на «моё место». Вот и молчала, много читала и, как говорится – на ус мотала. Однако, как ни замалчивай, а шила в мешке не утаишь. Мои заметки для стенной газеты стали походить на статьи из городской газеты. Наличие в них пословиц вносило особый колорит. И тот факт, что заводская газета, из года в год на смотре-конкурсе пищевых предприятий занимала призовые места, ни у кого не вызывало сомнения в том, что это и есть результат многолетнего опыта работы редактора, то есть – моей работы.
     Однажды, тогдашний директор хлебозавода, Букина Валентина Михайловна, зашла ко мне в Пультовую и, с таинственным видом, почему-то шёпотом, хоть в помещении нет и быть не могло кого-то другого, (Кроме директора, главного инженера и старшего мастера, никому другому заходить в Пультовую было запрещено инструкцией), таинственно мне сообщила:
     - Тобой заинтересовались работники городской газеты «Город и горожане». Ты бы сходила туда… Они хотят с тобой поговорить. Может такое случиться, что тебе будут поручать какие-то задания… а там, кто знает, может место работы поменяешь…
     Для меня слова директора, как ушат холодной воды на голову. С испугу я замахала руками, но Букина В.М. настойчиво советовала подумать и не торопиться с ответом.
     Несколько дней я ходила под впечатлением сказанного, растерянная, обескураженная. Потом взяла себя в руки и стала прислушиваться к внутреннему своему голосу. Главным было для меня - честно ответить самой себе: чего я от жизни хочу?
     К тому времени газетная работа мне до крайности обрыдла, что я уже была не рада наступлению любых праздников, ведь к празднику непременно надо было выпускать стенную газету – «Хлебопёк». Перспектива, всегда находиться «в центре событий» и писать статьи на «заказ», повиноваться или противостоять «высшим чинам», искать правду там, где она изначально не водилась…  «И этому неблагодарному делу я должна посвятить какую-то часть своей жизни? Вот это и есть предел моих мечтаний?..»
     А нужно сказать, что 6 ноября 1986 года был расторгнут брак  с мужем, а теперь уже гражданином Боднарук Н.А. Наконец я и дома почувствовала себя человеком. Могла писать, что хочу и где хочу. Помимо слабеньких стишков на свободную тему (не для газеты и не для поздравлений к различным юбилеям), я ещё делала попытки писать прозу. А поскольку мои украинские корни не ослабевали, а тоска по моей Малой Родине с годами только усиливалась, то у меня, как-то непроизвольно полились воспоминания в виде дневниковых записей. Мало-помалу воспоминания захватили меня целиком. Общая тетрадь в клеточку, на 96 листов, была исписана мелким почерком в каждой линеечке, на две трети. Напевность украинского говора, хоть и в переводе на русский язык, не теряла своей мягкости и душевности. И мне тогда подумалось: «Все эти качества, которые умиляют читателей, конечно же будут не востребованы в газетных статьях… А если учесть, что на заводе я была, какая-никакая но «величина», то на новой работе мне нужно будет всё начинать с ноля…» Обдумав и так и этак, я никуда не пошла, да и теперь об этом нисколько не жалею.
     Начались голодные и шаткие «перестроечные годы». Терять работу, в погоне за призрачным счастьем, мне, сорокалетней женщине, было уже не с руки. Именно так я, через несколько дней и объяснила Букиной В.М. , чем немало обрадовала её. Годы работы на хлебозаводе сблизили нас и по личной жизни.
     Прошло ещё некоторое время и та же Букина В.М. посоветовала мне обратиться за советом к Поповой В.А.  Дескать, она всё в городе знает… За кинотеатром «Родина», открылся Музейно-Выставочный центр города Железногорска. А Попову В.А. назначили – директором музея.
     Попову В.А. я знала в лицо. Ещё до её назначения, она работала в управлении УРСа, которому принадлежал Пищекомбинат. Именно она и была в числе комиссии на смотрах-конкурсах стенных газет. Её подписи были и на вручённых мне Грамотах.
     По заводским цехам я ходила уверенно, а по различным кабинетам я не хаживала. Честно признаюсь, для меня написать заявление на очередной отпуск – уже была проблема. В этом случае, для меня одно утешение было – идти нужно было к человеку, которого я хоть немного знала. Дрожа всем телом, как осиновый лист, я пошла. В папку сложила несколько рассказов, сказок, целую папку собранных мною пословиц (на букву «Д»), перекрестилась, выдохнула, отрешившись от прошлого, и отправилась туда, «куда кривая выведет», искать тех людей, кто хоть немножко на меня походит.
     Если честно признаться, то я и сама не знала, чего я собственно хотела от этой Поповой. Просто идти было некуда, а человеку творческому, порою становится невмоготу тяжело прятать свои работы в ящик стола…
     Попова В.А. приняла меня приветливо. Конечно, её несколько удивило, что я с этим к ней пришла, но, поразмыслив, велела оставить у неё мои работы. «У меня есть один человечек. Я ей дам посмотреть, и может быть, она что-то посоветует…» - сказала мне на прощанье Попова В.А.
     (Где же мне было знать, что этим «человечком» была не кто иной, как Гурьева Н.Г., которая является близкой подругой Поповой. Уже в то время Гурьева смотрела на всех бумагомарак свысока. У неё уже были выпущены два сборника стихов. Сама бы она таких высот не достигла. Наверх ей помогла вскарабкаться та же Попова, которая, в силу своего служебного положения, находила ей спонсоров, на чьи деньги и были выпущены сборники стихов…)
     Этого закулисья, в то время, я, конечно же, не знала и слава Богу, что не знала. В силу своей наивности и доверчивости, распахивала душу настежь перед людьми, которые из любопытства, как на экзотику на меня смотрели и слушали. Гораздо позже я горько сожалела, что в своё время оказывалась рядом с людьми сомнительными, злобными и завистливыми. Мне ещё надо было немало набить шишек, чтоб понять: кто есть кто.
     Слова Поповой мне тогда показались обнадёживающими и грели душу месяца три. Поостыв и уже ни на что не надеясь, а только желая хотя бы вернуть свои бумаги, я опять отправилась в музей. Оказалось, что мои работы смотреть было «некогда…» Попова отдавать мои папка сперва не хотела, но я настаивала. И тут случилось для меня совсем неожиданное.
     Преследуя, конечно же, свою задумку, В.А.Попова, предложила мне включиться в работу по сбору информации для подготовки книги по истории города, к пятидесятилетию г. Железногорска. Она же знала кем я была на заводе и что значило моё имя на Пищекомбинате… Убеждать она умела. По своему обыкновению так тараторила, что между её слов своего слова не вставишь. Одним словом – уломала. И я, как человек слова, впряглась в этот воз.
     Вернулась на завод, переговорила с Букиной В.М., и другими «влиятельными лицами» на комбинате и закрутилось колесо нескончаемых хлопот. Как я «выбивала» информацию, которая в то время была «секретной», в закрытом городе, как писала «Историю хлебозавода», которому тоже было почти 50 лет и он был самым старым предприятием строящегося среди тайги города, об этом можно долго рассказывать… И всё же мне было легче, чем тем, кто собирал информацию на других заводах пищекомбината, хотя бы тем, что я, за долгие годы своего редакторства, исписала несколько толстых тетрадей. Всё, что я писала в заводской газете, аккуратненько заносила в тетрадь. Там и о первооткрывателях-хлебопёках, о всех директорах завода, как строили и переходили на новый хлебозавод… Всего лишь надо было полистать тетради… Около 120 листов, с обеих сторон писчей бумаги, моим мелким почерком была написана «История хлебозавода».
     В музее я бывала часто. Я была им нужна, поэтому встречали меня и провожали, как желанного гостя. Главный хранитель музея – Дрянных Людмила Константиновна, Денисюк Ольга Анатольевна, из написанного мною сделали ксерокопии и вернули мне. Целый пакет собранных мною фотографий, я принесла в музей. Это и было – ценнее ценного. Многих людей к тому времени уже и в живых не было… К тому же я относила в музей то, что было написано на других заводах. Все документы по описи и приёма на хранение музеем, я, в качестве отчёта, приносила руководителям заводов. Вот, только вся закавыка в том, что руководство на заводах часто менялось. Каждый новый руководитель, зачастую  не понимая ценности той или иной бумажки, проводя чистку в ящиках рабочего стола, лишнее выбрасывал. В перестроечные времена руководителей интересовал один вопрос: я тут временно, пока не выгнали, надо побольше выжать для себя денег… История завода их не заботила. А те, которых заботила память о людях, отдавших производству десятки лет, с претензиями обращались ко мне… Я не раз себя упрекала, дескать, сделаешь добро людям, а потом ещё и виноватой окажешься…
     В 2000 году город наконец-то дождался выпуска книги под названием «Железногорск». Книга красивая, «полновесная» настолько, что я одной рукой её удержать не могла. Из мною написанного материала, в книгу вошло всего пол страницы. Да тут и нечему удивляться. В этой книге по крупице собрано было о целом городе. А всё, что было попутно собрано, как  исторический материал, конечно же остался храниться в музее нашим потомкам. Об обещанной мне книге, Попова благополучно забыла. Где-то через год, когда мы с Гурьевой Н.Г. были близкими знакомыми, Нина её упрекнула: «Что ты жмёшься? Анна действительно много сделала… Подпиши ей книгу…» Так в моей домашней библиотеке оказалась книга города с надписью директора музея, Поповой В.А.
     Но в этой истории было своё продолжение. На самом заводе, не без моей помощи, возникла задумка: создать свой музей хлебозавода. Целыми классами детишки приходили на завод на экскурсию. На самом заводе было что показать, и было о чём рассказать. Завод большой с полувековой историей, на хлебах которого выросло несколько поколений горожан – это была прекрасная задумка. Понемногу начали собирать экспонаты для музея.
     К тому времени мои дети купили мне печатную машинку, а потом и компьютер, и я теперь уже углублённо стала работать над самой историей и над описанием судеб людских, которые посвятили себя благому делу.
     До моей пенсии оставалось не так уж и много времени и мне хотелось успеть хотя бы начало музею заложить. Но, вдруг, как гром среди ясного неба, по городскому телевидению объявили о том, что хлебозавод продан частному лицу. У меня и у всего коллектива был такой шок, о котором, даже теперь вспоминать больно. Начались один за другим судебные тяжбы. Нам казалось, что очевидное беззаконие будет наказано и всё вернётся в прежнее русло. Но, вместо этого, среди бела дня, вооружённые люди в масках, разбив окна, ворвались в заводские цеха и заняли все входы и выходы. Директор завода Кочубин Николай Николаевич, попытался воспрепятствовать произволу, так его нанятые омоновцы жестоко избили. Мужик попал в больницу. Нас, рабочих, просто стали выгонять, в чём были (в спец. одежде) на улицу.
     Я, как тот партизан, пользуясь тем, что завод лучше знаю, чем захватчики, пришлые наёмные вояки, собрала в пакеты музейные архивные документы, и выбросила и в окно. Перепрятала в кусты и за несколько раз перенесла всё это добро к себе домой.
     Завод закрылся, люди остались без работы. Меня и ещё несколько человек – сократили. Но мне, я так думаю, из уважения, в отделе кадров так вычислили рабочие дни, что те пол года, что я буду стоять на «Бирже труда», как раз и восполнят нехватку времени до законной пенсии. Так, что для меня этот  переход стал безболезненным. Я стала пенсионеркой и ни разу об этом не пожалела. Не тратя времени впустую, начала работу над своими тетрадками. Моя новая квартира стала буквально завалена бумагами. И чтоб хоть немножко разгрести эти завалы, я стала сортировать папки. Я месяц с гаком рылась в этих бумагах… Всё разобрала по-хозяйски. Всё, что касалось бумаг для музея, я уложила в две большие клетчатые сумки. С передыхами, в несколько десятков шагов, донесла это сокровище до автобусной остановки. Доехала до «Родины» и опять поочерёдно несла то одну, то другую сумку до музейного порога. Музейщики ужаснулись от того, что такую тяжесть принесла женщина…
     В подготовке материалов для музея принимал самое активное участие мой старший сын, Гриша. Он отсканировал фотографии ветеранов труда завода. Все мои компьютерные записи скинул на диски…
     Уже, будучи на пенсии, я «Историю хлебозавода»  написала процентов на 80. Попова В.А. уговаривала меня «дописать», но я заупрямилась. И ответила ей так: «Издать книгу, после развала завода, теперь некому. Сделать и оставить музею, просто подарить свой труд, чтобы потом кто-то из музейных умников «расставил запятые» и подставил свою фамилию под текстом… это было бы глупостью с моей стороны… Я и так много сделала… А если кто захочет этим заняться – пусть поработает…»
     Вот так бесславно и закончилась моя эпопея, под названием – «История хлебозавода».
     С работниками завода я общаюсь, но только на уровне «шапочного знакомства». Это всего лишь – друзья по несчастью. Не более того. Иногда перезваниваюсь с бывшим директором завода Букиной В.М., Архиповой В.И., Метелицей Н.В. , Серогодской Л.Г. и старым оператором Гарматиной Р. Т. Все эти люди на добрый десяток лет старше меня… Время идёт, редеют ряды тех, с кем многие годы работала бок о бок. Только осенью, в День пожилого человека, вместе посидим в Доме Культуры, посмотрим концерт, да ещё встретимся в Ритуальном зале… Вот она какая жизнь человеческая…
                11.04.11 года