Третий побег 5 глава Галю...

5. Галю…
Васыль какой день напевал гнусавым голосом «Галю моя Галю, Галю молодая». Петь-то мы не певали никогда, чай, не старики на завалинке… Те могли и знали, как затянуть, что и бабы подхватывали. А нам не привелось… не пелось нам. Да и врет Васыль, что целовался с девкой… Да и не одна она глазастая убирала вагоны, куда там нам низкорослым женихаться. Не выросли мы с голодухи, да и несподручно вовсе. А говорит, что солоноватый вкус, когда язык ей в рот засунешь, а что ж тогда сладким поцелуй называет. Вот же трепло хвастливое… Развеселить нас хочет, как тот циркач, ну пусть его…
Мы сложили башмаки привычными стопками, пошли парами, как заведено, по обычному маршруту. Мастер проводил нас до первой стрелки и махнул рукой, мол, сами топайте, что ж, мы его не подводили, может отдыхать, новых обучать, гонять с башмаками с путя на путь.
Даже в тяжелой обыденности при определенном расписании, чего у немцев не отнять, вырабатывается некое равновесие, или так уж действует размеренность, привычка. Обойти пять километров, проверяя стыки и болты, неспешным ходом – чем не прогулка. Вот Васыль и заливается о своей Галю…
Мы шли в паре с Грицко, каждый вдоль своего рельса, я справа, он слева. Я повел глазами на соседний путь, где Михась что-то втолковывал Васылю, да уже не было слышно о чём.
– А может, не врет, что сиську Галю показала, что целовались?.. Вон и приоделась девка за марки, вчера снова в буфете что-то прикупала, небось Васыль всё ей отдает, вот и задружились…
– Та не-е… Васыль не давал, это девки кошелек нашли в вагоне, вот и шикуют… Дуры!
– И правда, дуры… За воровство же расстрел, – я опешил от такой правды. – Может, он кубик маргарина (десять порций по 25 грамм) ей собрал?..
Грицко легко пристукнул молоточком, потом, заметил, что состав идет, что он по вибрации рельса уже чует, и отошел в сторонку, залег в траву и тут же подскочил, вляпался, что ли...
А знал я точно от такой же уборщицы-остовки, анвайзерка (десятница) говорила, что немки злые, специально бросит пфенниг, метешь, в песке-пыли не видишь, да и не смотришь. А фрау тут как тут уже с проводником и дежурным тычет зонтиком, что, мол, украла русская свинья. А как раздели да не нашли, так пнула совок, монетка-то и выкатись из мусора…
Мы-то не шлялись по городу, с пассажирами не сталкивались, а вот фрау нашего мастера я не мог представить в подобной роли – сама доброта и любезность, иногда казалось, даже жалость к нам проявляла… Нам хватало вокзального буфета и кантины (остовской лавки), где всё можно было купить, даже костюм-тройку – это когда с жилетом, как у мастера. У нас были костюмчики попроще, попрактичнее – на смену переодеться-постираться и на выход. Для мазутных чумазых рабочих свои душевые были, да с горячей водой, а вот мыло воровать не смей – тоже закон… Когда-нибудь я на такой заработаю, к нему и рубашку, и галстук, и носки и туфли продавщица подбирать будет… Если выживу, конечно, и на шайну (официальный личный денежный счет) достаточно лагерными марками накапает.
– Да, – вздохнул Грицко, – могут на Луну отправить или в женский университет…
– Бордель еще за счастье покажется. Ты обращал внимание, как торгаш в буфете нашем тетрадочку ведет? Приход-расход, кто что взял, сколько и как часто…
– Помню я, еще Яник предупреждал, мы остовцы – у нас свои шинки, в город не соваться…
– Ну а вот как найдут-то девок? Никто же не видел, уж сколько времени прошло, и всё тихо, никто не искал.
Пару гудков сзади, я отбежал в сторону, пропуская очередной состав. На пригорке уже можно и земляничку найти, а подальше и кислица давно пошла. Надирали за обход, сколько успевали, нам тоже по времени следовало укладываться, хоть и резвые, но у немцев всё просчитано, за сколько обходчик должен вернуться. А в лагере, конечно, ждали работяг, по негласному закону с добычей на весь барак. Капо у нас был честный, хоть и не коммунист и не бибельфоршер, и не католик, все наши птюшки и баланду, если мы сверхурочно оставались в депо или дрова у мастера кололи, делил на всех…
Подспудно мы догадывались, что вовсе не простой у нас барак, и нет тут случайных, но и уповать на то, что все свои, было бы смешно. Ауфзер, как ни крути, а надзиратель, доложить обязан, не он, так другие подсуетятся. И такая смесь интернациональная лишь одной уздой да дубинкой (гумой) удерживалась, да и сил не было вцепиться в глотку, а то бы всцепились каждый за свою обиду, за свою войну, за своих родных – преданных, убитых… Каждому своя боль выпала, чем ее измеришь, кому ее выплачешь?..
Какой справедливости ищет человек то в религии, то в секте, то в чертовщине, а выход излияниям души находит в межнациональном ядреном мате, который сразу понятен любому.
Разве я забуду благовидного псякрев и его внученка-сученка с водянистыми глазами, что сбегал за полицаями?.. Боюсь, что нет. И никакая Галю мне тут не отрада.
Ненароком вспомнился итальянец из Маков. Вот бежал он из дома от войны, что он делал в Париже? Просто жил, вино пил, говорит, женщину любил, да вишисты сдали милиции (военизированное подразделение режима Виши), вроде как погибла она. Вот он взял да и грохнул этого соседа-стукача, так и попал в пещеры, а куда потом-то подевался? Назад в Италию свою? Дальше мстить?..
Да и врет Васыль, да и Грицок наверняка не знает про кошель, слухи да зависть, да всякая чушь собачья, чем еще здесь можно голову занять, чтобы не думать о еде, о смерти, кружащей над нами, о происходящем. Задумываться было ужасно…
А вокруг продолжается жизнь: расчирикались птички, комары кусаются, паровозы гудят, немцы живут своей жизнью. Нравится это нам или им – никто не скажет даже во сне. Разве что в гестапо…
Слово-то какое новое узнали – инакомыслие!
Характерное отличие нашего лагерного барака (штубы) было в организации, в неукоснительном соблюдении заведенного порядка. Зала-спальня хоть и имела нары на четверых, но не больше двух ярусов, а поскольку работающие бригады были в сменах, то никакой давки не случалось. Естественно были комнатенки, где вершили дела писари, капо, штубовые, на коих и держался весь распорядок блока. Французы, люксембургцы, итальянцы, поляки, испанцы – мужики были в почтенном возрасте – не трудяги вовсе, вроде они и поддерживали блок в чистоте. Дежурный по помещению штубендинст распределял новичков на работы, командовал фрезерами-поляками, чтобы стригли и брили не как попало, а по-человечески. Остовцам ведь в город выходить, чтобы людей не пугать. Большой начальник наш был из власовцев и делил добычу, что приносил рабочий молодняк. Видимо, благодаря ему немцы редко проверяли наш блок, и оставались довольны санитарным состоянием.
На днях добавили нам венгерцев, крепостью они не отличались, умом тоже. У старичков отношение к лагерным условиям было притерпевшееся и задачи простые: добыть, поделить, выжить, никаких мечтаний. Венгерята всех задергали, как весточку родным послать, как на волю сбежать, когда всё это кончится. А то, что за такой побег каждого десятого расстреляют – это абстракция для слабого умишка…
Сбежать-то со станции было несложно, далеко на Восток можно уехать на товарняке, да и в обратную сторону тоже. Только что там дальше, если кругом война, где пристанище найти, куда спрятаться? В той же мирной Франции и до оккупации своя война была, или в Германии, если ветеранов Первой мировой послушать, немцы тоже ведь здесь сидели и в камеры газовые шли… А прежде за Вильгельма-императора с русскими и французами воевали. Во где кашу заварили австрийцы с сербами… Выходит, мстит капрал за своих погибших ребят?.. А кто ж ему денег-то на всё про всё дал, просто так ведь не поднимешься, война денег больших требует…
Что там говорить, нам повезло, что нам мозги на место Мишель поставил. Делай, что должен, а не то что хочется, сам выживи, другому помоги… А всё-таки я по нему скучал, поговорить-то всё-таки хотелось, что-то новое себе уяснить. Ну, вот не должно же быть так?! Ну хоть убей – не должно!
Грицко уже далеко ушел, окликнул свистом и ждал меня впереди. Я мельком пробежал глазами стыки, нагоняя его.
– Мотри, сколько набрал, завтра еще надо набрать, там приличная поляна.
– Смотрю, Панас, смотрю, если в пару нас поставят, а то будешь Высылю подпевать.
– Не-а, не буду, сразу в морду дам, чтобы заткнулся. Мы ж, Грицок, поляки, Галю нам не нать, разумишь?
– Разумим, а цо, глянь-ка, мы сильно отстали, догонять ребят надо, чтобы вровень прийти. Ты смотришь ли на рельсы, Панас? Не просыпь добычу, я вот кулек приберег…
Состав шел за составом, мы торопливым шагом ушли с путей, догнали ребят, чтобы вместе успеть к обеду. Они ничего не нашли, так что пустые и злые были. Авось завтра поменяемся, пусть собирают.
Лагерный грузовик кибелькоманды прибыл одновременно с нами, я уверенно подошел к старшему, что кидал мне на стол сигареты, чех, кажется. Отдал кулек ягод и пучок травы-кислицы.
– Куда теперь? К девушкам? – спросил я невзначай, угощая его.
– Да, к пассажирским вагонам, в депо. Передать кому что?
– Ну, угости там…
Чех отвернулся, поторопил своих.
– Шнель-шнель, ручиш швайна псякрев, праца до пердилы!
Он приподнял кулек, завернул края бумажные, кивнул.
– Вашему хохлу отдам, вам же в ночь сегодня…
О как?! Приказы передает…
– Намучали девок, на Луне уже…
Он резко вскочил в кабину и резко дал газу. Я обернулся и не узнал Васыля, он всё слышал… Михась тянул его в столовую, мы втроем с трудом впихнули его с глаз долой в туалетную комнату, где нас и отыскал мастер. Время обеда уже вышло.
– Рабайтен! – гаркнул он и вышел.
Затем, не глядя в глаза раздал задания, оттащить башмаки в самые глухие тупики. Как мы доплелись, как порывался обезумевший Васыль бежать, не зная куда, то кидался на щебенку и бился в истерике, лучше не вспоминать, не давать волю воображению, что стало с девушками… Смена еще не кончилась, впереди была еще ночь, и волей-неволей надо было приходить в чувство. Умом-то мы понимали, а где взять силы, чтобы совладать с собой?.. Вот и выходит, что человек сам себе враг в первую очередь…
К ужину мы вернулись в депо, хмуро зашли в буфет, чтобы не заморачиваться взяли по развесному черпаку чего-то там в томате, что Яник называл деликатесом. Рыбёшка поскрипывала на зубах, как резиновая, но было вкусно с остринкой и перчинкой. Остарбайтеры входили-выходили, кто сигареты брал, кто пива кружку, кто конфет. Девушки сегодня не показывались, значит правда, чех не соврал. Он снова появился в буфете, привез хохла на пиво в свободный час, так называемое личное «ярмарочное» время. Они стояли у стойки бара, перекидываясь словами. Вдруг хохол прыснул, тыча пальцем в нашу компанию за столиком у окна.
– Вы щё, жабонят жрете за свои гроши? – заржал он, подошел, прихватил щепотку из моей манашки (полукруглая такая миска казенная) и пошел к крану с водой. Вернулся быстро, раскрыл ладонь, на которой лежали промытые от соуса устрицы.
– О це ж головастики, хлопци! – он окончательно перешел на хохляцкий, с пива его, что ли, так повело, что начал объяснять нам вполголоса, за что девок расстреляли, что заявление-то о пропаже было в канцелярию, чего уж проще опросить продавцов в магазине, там вот их и взяли в новых кофточках, ведь на такую не каждая фрау потратится – дорого.
– А вот весь их барак отправили в другой лагерь, der Puff, битте! А на уборку вагонов новые бригады уже поставили, – прошипел он.
Говорил хохол слишком много, что мы зазнались, что за нашим трудовым-то лагерем ого-го, чего мы еще не знаем, есть…
Тут Михась вовремя вспомнил, что мы поляки, и, продолжая смачно наяривать головастиков в томате, махнул рукой. Слава Богу, Васыль сдержался, точнее – из ступора не вышел, молчал, жевал тупо, бегая глазами в миске.
– Ниц не разумим, пане, нихт ферштейн, Ауфзиир, пардоне, битте.
– Ну, битте так битте, – охолонулся он, поставил пустую кружку на наш столик, похлопал резиновой дубинкой со свинцовым прутом внутри по своей лапище, цыкнул на чеха и вышел.
Страшный он человек этот хохол, значит знает, что мы не поляки никакие… Ишь как разговорился на родном-то языке, аж душа в пятки… Слышали мы, как он нахваливал старикам, что, мол, Власов, генерал их, от расстрела и смерти армию свою распустил, чтобы люди спасались кто куда. Жизнь, мол, одна, и он не вправе решать, чтобы на смерть пацанов посылать. Французы да немец с австрийцем прям нарошно разговорили хвастуна, и ведь, всё, пожалуй, всё понимали, хоть и трепался на нашем родном. Выходит, есть у них переводчик, что ли. Точно есть – парикмахер-поляк. Может быть, проверка такая – его или нас? Кто первым стучать побежит…
Перекусив, мы зашли отметиться к мастеру, он строго зыркнул на нас, что-то пробубнил непонятное, покопался в бумагах, прислушался, что там пролаял диспетчер. И в лагерь нас не отпустил. Три часа нам было дано перед ночной сменой, затем приступать к сцепке вагонов для одиннадцатого, шестого и третьего путей, как только погрузка закончится, и поворотный стол развернет для них паровозы на восточное направление.
Начиналось самое интересное в нашей работе. Маневровый паровозик шмыгал туда-сюда, состыковывая вагоны, мы спрыгивали с поручней, вытаскивали башмаки, проверяли, закрепляли винтовую упряжь: крюки да цепи, гайки да болты. Вес сцепки немалый – мне одному и не поднять, но мы вдвоем протискивались между буферами вагонов и почему-то не боялись. Мастер говорил, что с этим машинистом можно и дикарям работать, у него еще никого не придавило ни разу, настолько хорошо тот чувствовал каждый сантиметр.
С тридцатых годов железнодорожники ждали замены упряжи на устройства автоматические – защелки разные, что и скорость сцепки-расцепки поднять может, и обезопасить сцепщика, да и винтовая упряжь, бывало, рвалась под нагрузкой, опять же убыток. Еще рассказывал, что перепробовали кучу вариантов, но ничего не выбрали – деньги на войну пошли… Что им сцепщик – разве человек? Вот поэтому учиться надо, да хоть бы на помощника машиниста. Забывал он, что ли, кто мы?..
Крохотный маневровый тепловозик развивал максимальную скорость десять километров в час, а больше и не нужно. Вскакивая на ходу в кабину к машинисту, я замирал, глядя как тот менял ноги в мягких туфельках на педалях, выходя на разворотный треугольник. Старик Ёхан гер мастер ухмылялся в усы, затем что-то начинал обстоятельно рассказывать, указывая то на манометр, то на реверс, то на железный ящик для остатков непрогоревшего угля. Отдельные словечки мы уже знали, но смысла от его лекции о тонкостях маневра мы могли уловить только по уже совершённым конкретным передвижениям. Случалось, что нет возможности для оборота паровоза, то уж, в крайнем случае, скупердяи сцепляли два паровоза по схеме тяни-толкая. На маневровом тепловозе достаточно лишь развернуть реверс, чтобы привести локомотив в движение в нужном направлении.
Наконец-то вернулись из тупиков на привокзальное депо, состав для одиннадцатого пути собрали, заскочили в полукруглый корпус за поворотным кругом, отметились. Бригадиры взяли схемы сборки для шестого и третьего пути, наш мастер разделил на пары и добавил нам новичков-венгров на обкатку. Я помахал рукой старому машинисту, вспрыгнул с Васылем на другой тепловоз. Здесь уже любезничать не придется. Венгерята смотрели на нас злыми глазенками, как на врагов. По-немецки сосем ни слова не понимали.
– Рабайтен, псякрев! – неожиданно рявкнул Высыль и перешел на немецкий жаргон лагерный, иначе не сработаем состав на третий путь.
Цистерны… В очередном тупике мы приметили товарняк, вероятно, продуктовый, сильно ванилью пахло, печенье такое бывает… Давно мы вагоны не шерстили. Кригслокомотивы каждую ночь горючку гонят на Восток… некогда было.
Васыль покрикивал на приставленного к нему пацана, лет шестнадцать тому, а уже усишки пробивались, в отличие от нас… Ну что, мы им показали, как быстро в паре работать надо, от них лишь требовалось подмахнуть цепь да крюк, башмак со своей стороны забрать, да не мешать выскочить из-под буфера и нам. Пока шли к машинисту, видим, что и мастер нас пришел проверить, что-то указывал бригадиру в листах. Вроде бы диспетчер не орал, что график меняется… Неужели за новичков беспокоится?
– Ауфидерзейн, – попрощался он с нами и перешел на другие пути – встречать вторую бригаду сцепщиков.
– Рабайтен-рабайтен, – напомнил нам гер Гюнтер коротким гудком.
Я поднялся на ступеньку, пропихнув молодняк в кабину, Васыль зацепился за поручень тормозной будки у первой цистерны. Итого, пока восемь… еще шесть осталось.
И как нам теперь втихаря собраться, чтобы нам новички на хвост не сели?! Задача.
Ребятки оказались городскими, хилыми, едва доплелись до бригадной бытовки. Ну да, потягать башмаки, да крюки с цепами – все жилы вытянешь, и пупок с непривычки развяжется. Свалились они сразу, только я кивнул на нары… За столом ночная смена коротала время в ожидании команды. Французы перекусывали оставленным с обеда или ужина хлебом, смаковали крошки на языке, даже шутили, хрен поймешь о чём. Между собой они на немецком не разговаривали. Это слесарная бригада, уважаемая ремонтниками-немцами, они до оккупации устроились сюда на заработки и раньше комнатки снимали в городке. Ну и платили им не лагерными марками. Солидные мужички. Вот перерыв у них кончился. Диспетчер вызвал в депо.
Мы вышли следом, осмотрелись. Уже ночь, семафоры синим горят, полчаса до отправления, значит, пора и нам стартовать на перехват. Состав средний, можно и не бздеть, пораньше прицепиться, побыстрее вернуться, чтобы уж закончился этот тяжелый день. Мы разошлись в разные стороны – кто к туалету, кто к вокзалу. Я к депо, Михась к ближним башмакам.
Залегли за стрелкой, все пришли чистыми, без хвостов. Полоснул прожектор, наш состав пошел, луч повернул левее, мы, пригнувшись в темноте, сиганули на свои секторы. Я брал первые четыре от хвоста, затем Михась тоже четыре, Васылю и Грицко хватит, и пару штук до головы поезда не трогаем. Вот сегодня такой расклад выпал. Паровоз едва чухал, моя первая цистерна была еще и со старой рамой, так я совсем играючи ослабил вентиль, перешел к следующей, третья была из новых, пришлось пообниматься. Сегодня на удивление легко вентили поддались, плохо затянули, или это уже руки крепче стали у меня. Вот с новой цистерны спрыгивать неудобно, надо дальше лепиться к ней до тормозной будки – до поручня.
Ну вот и всё, отлежался, приподнялся, впереди пригнувшийся силуэт вдруг выпрямился во весь рост, и тут же вспыхнул факелом кто-то далеко впереди.
Да кто же?! Кто же сорвался? Грицко? Васыль? И, главное, тихо, только перестук колес, да гудки со станции сортировочной…
Высыль еще мерцал… Грицок хоть и сбил пламя, но дотронуться до него было нельзя, а мне всё слышался бешеный стук сердца, пока его несли к границе сортировочной станции. И ведь похоронить нельзя самим, сочтут сбежавшим… Мы присели попрощаться, я не выдержал и приложил руку к груди Васыля, и всё равно мне казалось, что он еще жив. Михась приложил мою руку к своей груди, потом к моей.
– Это у нас сердце выскакивает! Разумиш? Надо думать. Что говорить, что случилось, как? От нас паленым пахнет, надо помыться, постираться. Не знаю я, что делать…
– Я бы похоронил бы его, здесь бы прикопал могилку рядом…
– Ну и нас, и себя давай начинай, хорони… Уходить надо.
– Оставим его здесь? – опешил я.
– Та не хохлу ща принесем, так и так, мол, под струю попал бензина, да искра прошла, и чего он там замешкался, что так далеко уехал.
– Не пойму… Михась, а с чего он под струю-то попал? Он же не дурак на всю-то открывать. И никогда мы на всю не открывали, – недоумевал Грицко.
Я посмотрел на Васыля и скинул свитер, прикрыл обгоревшее лицо. Пахло крематорием, аж в голове помутнилось.
– Уходить надо, я в депо, в душевые. Вы каким путем? Панас!
– А я еще удивился, что вентиль как по маслу пошел… Значит, кто-то еще шурует по цистернам, – вдруг осенило меня.
– Матка боска! Точно! Я думал, мне показалось… Идите! На полатях встретимся.
Я почти нагишом прокрался по бытовке, отмылся, переоделся в спецовку чистую, штаны запихнул в мешок с промасленной ветошью, рухнул на второй ярус, благо наше это место никто не занял. Кто когда и как вернулись на место, я уже не учуял, мне казалось, что я и не спал совсем, перед глазами полыхал факел, а разбудил крик:
– Кофе получ-а-й!
 Венгерята, что-то по-своему пролопотав, опрометью убежали к штубендинстам на улицу, принимать кибели. Я покрутил головой и наткнулся взглядом на Грицко.
– Матка боска! Буди давай поляка, псякрев, – выругался я вяло.
В носу всё еще чудился запах горелой плоти, кусок в горло не лез. Француз напротив аккуратно свертывал платочек с бутербродом. Я кивнул ему и тоже завернул свой бутер в тряпицу. Где ж они такие платочки-то берут, всегда чистые?..
Уже все разошлись, новичков забрал бригадир, а наш гер мастер всё еще задерживался. Мы переглядывались, затем тщательно мыли свои миски и ложки. Что делать, надо идти в контору.
Мы присели в коридоре, ожидая, пока старик договорит по телефону с лагерем, оставалось ждать, что за нами приедут…
04.07.2022