Полярный. Карцер

Эпизод 6.

Учиться в мореходке было интересно. Любая новая тема, любой учебный предмет вызывали неуёмное чувство любознательности, желание постигнуть. Узнать что-то необходимое и важное из такой необыкновенной, такой замечательной области человеческих знаний как судовождение. Вероятно, эта пресловутая любознательность тянула меня максимально глубоко окунуться и в специфику военно-морской службы. Постичь, что ли, изнутри эту службу. Потому, стажируясь в Полярном, мне было просто необходимо попасть на гауптвахту. Черпнуть этого непохожего ни на что гауптического опыта, атмосферы и духа. И не где-нибудь, а в заполярной цитадели советского подплава.

Каким-то невероятным образом мои стремления материализовались, и эта высокая честь представлять на губе наш курс мурманских мореходцев выпуска 1989 года выпала именно мне.

— Эта скамейка для Чеченцев! — грозно выкрикнул истеричный матросик, один сидящий по центру длинной скамьи в нашей общей камере. Его предостережение было обращено к только что зашедшему в камеру новоприбывшему губарю. Тот явно не знал, как себя вести, и застыл посредине камеры. Оглядывался вокруг, изучая внутреннее пространство. Он смерил взглядом этого засранца, по непонятному недоразумению называющего себя Чеченцем, и попробовал примостится на краешек его свободной скамейки. На второй такой же скамье длиной во всю стену сидела наша тёплая компания, и места свободного на ней не было. Чумаход — так мы все в глаза, но в третьем лице называли этого сына гор — тут же рыпнулся в сторону новичка (в третьем лице, потому что напрямую к Чумаходу никто не обращался, и это его ещё больше выводило из себя). Новичок, в ответ на агрессию поспешил встать с "его скамейки".

— Ну-ка, пацаны, выдохнули! — скомандовал я, старейший губарь к тому времени. Редко кто здесь задерживался более пяти дней. Конвеер гауптвахты должен был работать шибко и резво, чтоб пропустить через себя наибольшее количество нарушителей. По возрасту я был также немного старше матросов-срочников.

— Давай, присаживайся, поведай, откуда ты и чем обязан своим присутствием в нашем обществе!

Парнишка опустился на освободившееся место на нашей скамейке. Негрустная и неторопливая беседа перед отбоем потекла своим руслом. А почему в камере было две скамейки, не одна и не три, к примеру, я упоминал. Для установки “вертолётов” на ночь требуется ровно две скамейки. Не больше и не меньше. Другие предметы быта в камере отсутствовали.

Чумаход с ненавистью упёрся взглядом в меня, у которого единственного была курсантская шинель с двумя рядами алюминиевых пуговиц. Матросские шинели однорядные. А некоторые прибывали на гауптвахту в поношенных бушлатах-телогрейках — такая была форма в их частях. Так вот этот чудик, имевший в душе непримиримую обиду против всего офицерского состава СА (советской армии), сразу оказался настроен ко мне враждебно, в силу моей как бы офицерской шинели. Он стал гнать волну против меня, апеллируя в основном отличием в покрое шинели и рассчитывая на поддержку других матросов. Эти его воззвания почему-то большого успеха в нашем кругу не имели. Все матросы-губари всё равно кучковались вокруг меня, и никто не стремился встать на его сторону.

Должен пояснить, что любая открытая конфронтация к кому бы то ни было на гауптвахте — это гарантированные ДП, дополнительные сутки к сроку. Этим только и объяснялась наша ангельская терпимость к конфликтному поведению истерика. Все держались от него подальше. До поры до времени строгая дисциплина исправительного учреждения сдерживала и Чумахода. Но в какой-то из дней он всё-таки решился на нападение.

Вилка воткнулась между правым глазом и виском, чуть ниже. Скула выдержала, алюминиевые зубчики погнулись. Это случилось на переходе, где-то в коридоре гауптвахты. Откуда-то сзади и сбоку он напрыгнул на меня. В руке столовый прибор, которым он тыкал, целя мне в глаз. Тут уж ничего не оставалось, пришлось вступить в бой. Сначала я его оттолкнул, ударил пыром. Потом была схватка нанайских мальчиков. Я всё время пытался завладеть "оружием". Ведь его спорадические фехтовальные выпады часто заканчивались результативными “тушЕ” о моё лицо (touche, пардон за мой французкий). Меня спасало, что непрочный податливый металл, из которого была сделана вилка, гнулся. Ну и, возможно, я удачно парировал его "уколы".

В конце концов Чумаход лежал на полу. Я сидел на его груди, и вилка, изрядно деформированная, была уже в моей руке. Это был критический для меня миг… Я никогда не дрался. Весь этот инородный культ рембов-шварценеггеров был мне не интересен. А между тем, губари обступили нас плотным кольцом и наблюдали, чем же закончится наша схватка. Я понимал, финал должен быть пафосным. Момент требовал феерического триумфа! Но что ж предпринять, не нарушая принципов гуманности? Короче, я стал сгибать вилку, превращая её в бесформенный комок, чтоб заткнуть в рот этому дикарю. И поучительно, и безопасно для Чумахода.

Левитация… Вот что я испытал в следующую секунду… Несколько рук подоспевших конвоиров подхватили меня и отбросили в сторону. Быстрый путь в карцер. За несколько мгновений, пока железная дверь открыта, заметил неправильный четырёхугольник деревянного настила на высоте локтя от пола. Эта лежанка потом никак не вмещала моё тело. Ноги обязательно свешивались, как ни мостись. Полная темнота поглотила мизерное пространство карцера после того, как дверь закрылась, и ключ замкнул замок...

Среди губарей, отбывающих наказание, был один из нашего же конвоя. Вспомнились его слова, что карцеры не отапливаются. Поэтому арестанты часто просятся в туалет, чтоб хоть недолго побыть в отапливаемом помещении и согреться. Один из конвоиров так и ходит провожатым в уборную всю вахту. То один попросится, то другой. По очереди, встречаться арестованные не должны. Дверь карцера остаётся открытой это недолгое время, чтоб туда зашло тепло… Такие вот мысли прибывали в мою голову во тьме. Свет не включали. И очень скоро я заснул…

Долго ли, коротко ли продолжался мой сон, не знаю. Проснулся от того, что железная дверь отворилась и начальник гауптвахты, обрисовавшийся в освещенном дверном проёме, сказал мне идти в общую камеру. Там меня, порядком озябшего, обступили губари. Они рассказали, что их опрашивали о произошедшем. Все говорили, что я невиновен. Чумаход сам на меня напал исподтишка. Посему я и был помилован.

Другая судьба выпала Чумаходу. Сутки, может двое он остывал в карцере. Долбил в дверь, кричал, чтоб его выпустили, чтоб сводили хотя бы в туалет. Исходил кашлем, грозился всем и вся. Конвойные к его крикам относились инвариантно. Потом здоровье, как физическое, так и душевное оставило его. Его связанного увезли в медсанбат.

Моя увлекательная и знания приносящая военно-морская стажировка на гауптвахте продолжалась.

26 июня 2022 года.