Иван Тургенев и Мария Савина

Мария Гавриловна Савина (1854-1915) родилась в г. Каменец-Подольске.
Актриса. Выступала на сцене Орловского театра.

В 1881 г. гостила у И. С. Тургенева в Спасском-Лутовинове.

Светлые воспоминания о Спасском сохранились в памяти актрисы на долгие годы:
 
«Когда я вошла в первый раз в кабинет Спасского, то Иван Сергеевич так просто сказал: «Вот за этим столом я написал «Отцы и дети»... На столе всегда стояла вазочка с розами, которые цвели перед балконом дома. Из сада несся запах липы от аллей... В открытое окно у письменного стола врывалась огромная ветка дерева... Эта комната была обаятельная по своей простоте. В большом кожаном кресле (его матери) сидел Иван Сергеевич, а у ног его, на такой же скамеечке, сидела я и слушала (счастливая!) «Стихотворения в прозе».

________________________________________________________


В марте 1909 года  в залах Императорской Академии Наук  была открыта первая выставка, посвященная 25-летию со дня кончины русского писателя И.С. Тургенева. Очевидец этого события  Анатолий Федорович Кони писал: "В большой зале Академии Наук создалась трудами любящих светлое прошлое нашей словесности Тургеневская выставка. На ней было собрано все, касающееся жизни, творчества и личных отношений незабвенного для современников писателя, - все, что только можно было собрать, начиная с листка записной книжечки его матери о рождении 28 октября 1818 г., в 12 часов дня, сына Ивана, 12-ти вершков ростом, и кончая знаменитым диваном "самосоном", из Спасского, и охотничьим ружьем... Перед большим и лучшим портретом Тургенева постоянно обновлялся роскошный букет свежих роз, как символ неувядающих воспоминаний. Эти розы привозила ежедневно Мария Гавриловна Савина..."
 

Мария Гавриловна Савина и Иван Сергеевич Тургенев

Мария Гавриловна Савина - великая русская драматическая актриса, Иван Сергеевич Тургенев - великий русский писатель.  Их отношения добавили еще несколько страниц и в историю русского театра, и в историю русской литературы, т.к. любовь всегда была причиной создния множества шедевров мирового искусства. Кто-то скажет, а как же Полина Виардо - единственная любовь всей жизни писателя? А никак, т.к. Иван Сергеевич не был однолюбом: сейчас хорошо уже известны его высокие чувства и к баронессе Юлии Петровне Вревской, и к Марие Гавриловне Савиной. Мы знали бы еще больше, если бы Полина Виардо не уничтожила большую часть писем этих женщин к писателю. Но кое-что из переписки все же сохранилось...

Иван Сергеевич Тургенев

Мария Гавриловна Савина выступала театральной сцене с 8 лет, ее встреча с И.С. Тургеневым произошла в в 1879 году, когда молодой актрисе было 25 лет. Тургеневу на тот момент был 61 год. Актриса выбрала для своего бенефиса пьесу Тургенева "Месяц в деревне", которая не ставилась на сцене русских театров тридцать лет.  "Месяц в деревне" имел огромный успех. 27 марта 1880 года в Петербурге в Александринском театре И.С.Тургенев восторженно аплодировал актрисе: "Верочка… Вы живая Верочка… Неужели эту Верочку я написал?" 11 апреля 1880 года поздравляет актрису М.Г. Савину с Днем рождения и дарит ей золотой браслет с выгравированной надписью "М.Г. Савиной от И.С. Тургенева" и свой портрет с благодарственной надписью. Так началась последняя любовь Тургенева...

С каким замиранием сердца я ждала вечера и как играла — описать не умею; это был один из счастливейших, если не самый счастливый спектакль в моей жизни. Я священнодействовала... Мне совершенно ясно представлялось, что Верочка и я — одно лицо... Что делалось в публике — невообразимо! Иван Сергеевич весь первый акт прятался в тени ложи, но во втором публика его увидела, и не успел занавес опуститься, как в театре со всех концов раздалось: «Автора!» Я, в экстазе, бросилась в комнату директорской ложи и, бесцеремонно схватив за рукав Ивана Сергеевича, потащила его на сцену ближайшим путем. Мне так хотелось показать его всем, а то сидевшие с правой стороны не могли его видеть. Иван Сергеевич очень решительно заявил, что, выйдя на сцену, он признает себя драматическим писателем, а это ему и «во сне не снилось», и потому он будет кланяться из ложи, что сейчас же и сделал. «Кланяться» ему пришлось целый вечер, так как публика неистовствовала. Я отчасти гордилась успехом пьесы, так как никому не пришло в голову поставить ее раньше меня...
Из воспоминаний М.Г. Савиной

Вчера, поздно вечером, получил я Ваши два письма... — и почувствовал (и не в первый раз после моего отъезда из Петербурга) — что Вы стали в моей жизни чем-то таким, с которым я никогда не расстанусь.
Из письма И.С. Тургенева  М.Г. Савиной 24 апреля 1879 года

Встретить Вас на пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благодарность Вам не имеет границ и умрет только вместе со мной…
Из письма И.С. Тургенева  М.Г. Савиной

Милая Мария Гавриловна.
Теперь половина первого — полтора часа тому назад я вернулся сюда — и вот пишу Вам. Ночь я провел в Орле — и хорошую, потому что постоянно был занят Вами — и нехорошую, потому что глаз сомкнуть не мог... Сегодня — день, предназначенный на Ваше пребывание в Спасском — словно по заказу: райский. Ни одного облачка на небе — ветра нет, тепло... Когда вчера вечером я вернулся из вагона, а Вы были у раскрытого окна — я стоял перед Вами молча — и произнес слово «отчаянная». Вы его применили к себе — а у меня в голове было совсем другое... Меня подмывала уж точно отчаянная мысль... схватить Вас и унести в вокзал... Но благоразумие, к сожалению, восторжествовало — а тут и звонок раздался — и «ciao!» — как говорят итальянцы. Но представьте себе, что было бы в журналах!! Отсюда вижу корреспонденцию, озаглавленную «Скандал в Орловском вокзале»: «Вчера здесь произошло необыкновенное происшествие: писатель Т. (а еще старик!), провожавший известную артистку С., ехавшую исполнять блестящий ангажемент в Одессе, внезапно, в самый момент отъезда, как бы обуян неким бесом, выхватил г-жу С-ну через окно из вагона, несмотря на отчаянное сопротивление артистки» и т. д., и т. д.
Из письма И.С. Тургенева  М.Г. Савиной 17 мая 1879 года


Милая Мария Гавриловна!
Однако, это ни на что не похоже. Вот уже третий день, как стоит погода божественная, я с утра до вечера гуляю по парку или сижу на террасе, стараюсь думать — да и думаю — о различных предметах — а там, где-то на дне души, все звучит одна и та же нота. Я воображаю, что я размышляю о Пушкинском празднике — и вдруг замечаю, что мои губы шепчут: «Какую ночь мы бы провели... А что было бы потом? А господь ведает!» И к этому немедленно прибавляется сознание, что этого никогда не будет и я так и отправлюсь в тот «неведомый край», не унеся воспоминания чего-то, мною никогда не испытанного. Мне почему-то иногда сдается, что мы никогда не увидимся: в Ваше заграничное путешествие я не верил и не верю, в Петербург я зимою не приеду — и Вы только напрасно уверяете себя, называя меня «своим грехом»! Увы! я им никогда не буду. А если мы и увидимся через два, три года — то я уже буду совсем старый человек. Вы, вероятно, вступите в окончательную колею Вашей жизни — и от прежнего не останется ничего.
Вам это с полугоря... вся Ваша жизнь впереди — моя позади — и этот час, проведенный в вагоне, когда я чувствовал себя чуть не двадцатилетним юношей, был последней вспышкой лампады. Мне даже трудно объяснить самому себе, какое чувство Вы мне внушили. Влюблен ли я в Вас — не знаю; прежде это у меня бывало иначе. Это непреодолимое стремление к слиянию, к обладанию — и к отданию самого себя, где даже чувственность пропадает в каком-то тонком огне... Я, вероятно, вздор говорю — но я был бы несказанно счастлив, если бы... если бы... А теперь, когда я знаю, что этому не бывать, я не то что несчастлив, я даже особенной меланхолии не чувствую, но мне глубоко жаль, что эта прелестная ночь так и потеряна навсегда, не коснувшись меня своим крылом... Жаль для меня — и осмелюсь прибавить — и для Вас, потому что уверен, что и Вы бы не забыли того счастья, которое дали бы мне.
Я бы всего этого не писал Вам, если бы не чувствовал, что это письмо прощальное. И не то чтобы наша переписка прекратилась — о, нет! я надеюсь, мы часто будем давать весть друг другу — но дверь, раскрывшаяся было наполовину, эта дверь, за которой мерещилось что-то таинственно чудесное, захлопнулась навсегда... Вот уж точно, что le veviou est tir'e (засов задвинут). Что бы ни случилось — я уже не буду таким — да и Вы тоже.
Ну, а теперь довольно. Было... (или не было!) — да сплыло — и быльем поросло. Что не мешает мне желать Вам всего хорошего на свете и мысленно целовать Ваши милые руки. Можете не отвечать на это письмо... но на первое ответьте.
Ваш Ив. Тургенев.
P.S. Пожалуйста, не смущайтесь за будущее. Такого письма Вы уже больше не получите
Из письма И.С. Тургенева  М.Г. Савиной


Иван Сергеевич Тургенев

 Смерть Тургенева была тяжелым испытанием для Савиной. Он будил в ней лучшие чувства души не только, как во многих из своих читателей, своими сочинениями, но и своим личным к ней отношением, исполненным доверия, позволявшего заглянуть и в его душу. Собрание его писем к разным лицам, изданное в 1884 году Литературным фондом, показывает, что он далеко не всем -- и вообще скупо отворял врата в храм своей души. Он знал, конечно, по горькому опыту, что в большей части случаев люди мало ценят такое доверие, хотя иногда и добиваются его -- и, зачастую легкомысленно побродив в этом храме, наплевав на пол и разбросав окурки, покидают его, даже не затворив за собою дверей...  Тургенев скончался 22 августа 1883 г., в то время, когда еще Савиной не было в Петербурге, но уже 29-го августа она пишет: "Не на радость вернулась я в Петербург, Анатолий Федорович! -- "Этого давно ждали",-- говорят кругом. И я ждала -- и, тем не менее, не верю, не хочу, не могу верить... Мне почему-то казалось, что он приедет умереть -- именно умереть -- домой, что я увижу его еще раз -- и непременно в Спасском, в его любимом Спасском... Я так надеялась, я так была уверена в этом... С Вами первым я говорю о нем,-- Вы поняли, Вы вспомнили обо мне, Вы все поймете. Я даже не благодарю за Ваше письмо,-- я ничего не могу теперь. Я не плачу, я ничем не умею выразить моего горя... Эта роль труднее "Марьи Антоновны" -- и в настоящую минуту у меня совсем нет публики. Его, даже далекого его, нет. Все, что слышу, читаю эти дни, кажется таким мелким, ничтожным -- и к чему все это? Это не эгоизм с моей стороны. Конечно, есть люди, чувствующие глубже моего утрату, но все это мне кажется мало. Мне кажется, что я ослепла наполовину или сплю летаргическим сном: слышу, чувствую -- и не могу крикнуть. Всю ночь сегодня я перечитывала дорогие письма -- четыре последние года его жизни... Сейчас еду на панихиду: я буду молиться тому, в кого он не верил. Я никогда не теряла дорогих, близких и не испытывала чувства утешения в молитве. Я даже не могу себе представить, о чем я буду молиться сейчас. Любопытные взгляды, банальные вопросы, а, может быть, даже соболезнования. Отчего все подобное, относящееся к нему, кажется мне оскорбительным?.."

И.С. Тургенев и М.Г. Савина


И еще... последнее. Некоторые исследователи творчества Ивана Сергеевича Тургенева утверждают, что одно из самых красивых его стихотворений в прозе "Как хороши, как свежи были розы..." было написано под влиянием его знакомства с Марией Гавриловной Савиной...


Как хороши, как свежи были розы ...

Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною... но первый стих остался у меня в памяти:
Как хороши, как свежи были розы...
Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол; а в голове все звенит да звенит:
Как хороши, как свежи были розы...
И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка - и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею,- но как она мне дорога, как бьется мое сердце!
Как хороши, как свежи были розы...
А в комнате все темней да темней... Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрипит и злится за стеною - и чудится скучный, старческий шепот...
Как хороши, как свежи были розы...
Встают передо мною другие образы... Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино - и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара...
Как хороши, как свежи были розы...
Свеча меркнет и гаснет... Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ... Мне холодно... Я зябну... и все они умерли... умерли...
Как хороши, как свежи были розы...
Сентябрь 1879.

(Материал из Интернет-сайта)