Позор в центре Европы. Почти смешная история

 
На фото — обелиск, установленный на месте географического центра континентальной Европы.
***********************************************************

Небольшой посёлочек с милым названием Кобылецкая Поляна, в той ещё советской Украине, на самом её западе, граничащий с Румынией, в те ещё славные времена, стал местом моего личного позора. Хорошо ещё, что факт этого не получил широкую огласку, а те немногие мои собеседники, с которыми я ради увеселения неосмотрительно делился этой своей бездарностью, лишь сочувственно улыбались и как мне казалось, с таким же чувством разделяли приключившуюся со мной историю в центре Европы.

Говоря о центре Европы, я не только не грешу против истины, а наоборот, с математической точностью обозначаю географическое местоположение моего "грехопадения" именно там — в самом центре Европы. Надо уточнить, что в связи с необыкновенно развитой кривизной и витиеватыми формами побережий Европы, присущими впрочем, и другим материкам, определение её центра является задачкой непростой. Поэтому существуют сведения, как минимум о нескольких центрах Европы, удалённых друг от друга, как ни странно, относительно довольно далеко. Всё дело в выборе точек отсчёта. (Забегая вперёд, заранее не могу не сказать именно здесь, что этот тезис — выбор точек отсчёта, в чём-то метафорически и философски созвучен подтексту самой истории. Прочитав её, я думаю, со мной можно будет согласиться, не забыв о том, о чём я здесь сказал). Я склонен больше доверять рассчётам географов Австро-Венгерской империи, на территории которой в 1887 году и был установлен небольшой обелиск по этому поводу, закрепляющий эту гипотетическую точку, как выбранную точку центра на карте континентальной Европы и стоящий там до настоящего времени. На обелиске надпись на латыни. В переводе это звучит так: "Постоянное место. Очень точно, специальным аппаратом, сделанным в Австрии и Венгрии, со шкалой меридианов и параллелей, установлен здесь Центр Европы. 1887".  Адрес простой — Украина, Закарпатская область, Раховский район, село Деловое, у проезжей части шоссейной дороги из Мукачева в Рогатин. Мне отчётливо врезался в память сам факт моего присутствия в этом уникальном месте. По ощущению это было сродни, я не знаю, — покорению Эвереста в Гималаях или же погружению в Марианскую впадину в Тихом океане. Может быть, потому что я не был ни там и ни там.

Моё возбуждение было настолько сильным, что уже позже, по приезде домой я решил проверить то, о чём я узнал. Выражаясь языком из лексикона дантистов и нумизматов, решил проверить, что называется, эту гипотезу "на зуб". Кто не пробовал — тот не поймёт в полном обьёме. С помощью ножниц из листа картона, с наклеенным на нём изображением карты Европы, изрядно попотев при этом, с высунутым языком и с замиранием сердца в преддверии результата эксперимента, я стал аккуратно вырезать Европу по контуру. Всю без исключения: от крайней западной её точки на мысе Рока в Португалии до восточной — на горе Нгодяяха полярного Урала в России; от крайней северной её точки на мысе Нордкин в Норвегии до южной — на мысе Марроки в Испании. Алгоритм чёткого соответствия геометрического центра фигуры и центра её тяжести должен был лечь в основу моего эксперимента. Он и лёг. Другими словами, когда я попытался уложить плоскую картонную Европу на кончик вертикально стоящего отточенного карандаша, то в конце-концов достиг равновесия куска картона, а кончик карандаша оказался примерно на том самом месте, грубо говоря, где мягко выражаясь, находился её "пуп" — центр, то есть. На том самом месте, на которое указали означенные географы.

Не знаю, чем руководствовались австро-венгры и как они практически вычисляли эту точку. Не думаю, что всё свелось к таким примитивным моим упражнениям цирковой эквилибристики. Хочется думать, что при этом был задействован основательный математический аппарат знакомый  учёным уже тогда. И даже, может быть, в большей степени, чем сегодня. Говорю это без запинки и с уверенностью. Могу поделиться при этом сведениями, что называется "из первых рук". 

С некоторых пор, из любопытства, мною овладел интерес к изучению инженерной литературы прошлых лет. Не могу сказать, что моя техническая библиотека сильно разрослась, но кое-что, заслуживающее интерес удалось приобрести. В основном, это всевозможные справочники начала прошлого века. Без сомнения, самым ценным изданием, её жемчужиной, в этом собрании считаю маленькую, но пухленькую, на 740 страниц книжечку — седьмое издание инженерного справочника — Guilford L. Molesworth “Molesworth’s pocket book of engineering formula”, опубликованную в 1864 году в Лондоне. Посмотрели бы вы на неё! Особенно, кто понимает. Какие там цветные чертежи! Какие таблицы! Какой сопутствующий математический аппарат! Не к столу будет сказано, а к слову. Инженерный язык не требует перевода и понятен даже без слов. Но что-то как-то сравнение эволюционирующего и прогрессивного, более передового настоящего с "отжившим" прошлым в своём, на первый взгляд, логичном ожидании не очень приводит меня в восторг. С сожалением и справедливости ради, как ни странно, невольно склоняюсь в сторону предпочтительности в изложении описания инженерных знаний с использованием математического и графического аппарата в пользу ранних фолиантов. По парадоксальной схеме эволюционирования вспять.

Так. Я уже успел проверить местоположение центра Европы, похвастаться "жемчужиной" моей библиотеки, а значит, наступает тот момент, когда после фазы "делу — время" наступает следующая фаза — "потехе — час". Если бы! Кому потеха, а кому и не очень...

Собственно, оказался я в тех краях по производсвенной необходимости. Арматурный завод, — единственное предприятие, каким-то чудом обосновавшееся в упомянутом уже небольшом посёлке Кобылецкая Поляна, недавно отпраздновало своё ... двухсотлетие. По этому случаю союзный министр подарил директору завода служебную легковую автомашину ГАЗ-24 и дал денег на реконструкцию завода. 200 лет — не шутка. Не многие предприятия в стране могли похвастаться таким возрастом.  Но не состоянием. Завод выпускал задвижки, разнокалиберные краны и вентили для нужд министерсва нефтяного и химического машиностроения, и прочих потребителей. 

По прошествии лет вспоминаю то время с тёплым чувством. Живописные ландшафты окружающих лесистых гор, опоясывающих поселковую долину, аккуратные домики, чистота и порядок вокруг. Замечательные приветливые люди. Русские, украинцы, венгры. Пиво, любимые мною кнедлики, паприкаш, паштет из овечьего сыра, суп "чорба", овощной суп из зелёной фасоли и многие другие экзотические блюда украинско-венгерской кухни вежливо подавались в небольшом уютном кафе-ресторанчике при заводской гостинице. Приезжему казалось, что он попал в другой мир, так разнившийся с привычным местом проживания. Вот только доступ в тот мир был ограничен. Эти места считались пограничной зоной и проезд туда был возможен только при наличии специальных пропусков и командировочных удостоверений. Хотя граница там была с Румынией — вроде бы соцстраной, но всё же... Граница была на замке, а ключ был потерян. По крайней мере, — для большинства.

Чувствую, что хочется мне рассказать о многом. О том, как в аварийном порядке, с учётом производственной необходимости, вопреки всем правилам безопасной эксплуатации сосудов под давлением запускали вновь построенную заводскую котельную "с нуля" в жестокие морозы, разогревая помещение под котельным залом "огнедышащим драконом" — самодельным нагревателем — трубой большого диаметра с отверстиями в обечайке и форсункой горящей солярки в торце, чтобы не замёрзла вода в котлах, и чтобы "схватился" как надо бетон в баках водоподготовки; как не хотел гореть уголь мелкого помола, превратившийся в мокрую кашу от влаги из-за неправильного хранения; как я повышал уровень квалификации операторов котельной, читая им лекции, а на заработанные деньги — 120 рублей, уже в Москве купил коротковолновый приёмник ВЭФ; о нашей дружбе с начальником цеха — молодым и на редкость приятным парнем по имени Пишта, по фамилии — Ваш, и его гостеприимной семьёй — женой и двумя детишками; о том, как забивали свинью у него дома и делали венгерскую колбасу из добытого фарша; о катаниях на лыжах по холмистой местности в районе горной турбазы, на которой мы жили в один из наших приездов; о встречах Рождества и всенощной службе в местном костёле; о встрече Нового года в приятной весёлой компании молодых людей; о наших гуляньях по окресностям, сливаясь с разнообразной и восхитительной природой Карпат и растворяясь в ней; о многом другом — таком дружелюбном и отзывчивом в нас. Под словом "нас" подразумеваю небольшую пуско-наладочную группу инженеров: себя и нескольких парней — специалистов по наладке контрольно-измерительных приборов и автоматики.

Однако, хватит лирики и, как говорится, а вернее хочется, если, конечно, можется — ближе к телу. Или, как заявлял один известный в определённых кругах кинорежиссёр, старавшийся идти на поводу у её величества Коньюктуры — "больше тела", что в конечном итоге и по абсолютной величине почти одно и то же.

От обелиска в центре Европы до Кобылецкой Поляны расстояние всего-ничего, поэтому условно можно считать эту географическую привязку допустимой и полноправно признать слияние этих точек на карте, узаконив тем самым местоположение и придав тем самым некую значительность координатам моего позорного падения, о котором я уже готов сообщить. Заранее хочу предупредить, что всё то — высокопарное, запоминающееся и прекрасное в своей ностальгии, о чём я рассказывал ранее, может нивелироваться моим дальнейшим повествованием. В связи с этим прошу отнестись к этому без естественной брезгливости и с должным пониманием. Позволю себе интригу сказанного не расценивать как оскорбление чувств, а воспринимать адекватно нормальным физиологическим потребностям любого живого организма, коим я и являюсь как и все в такой же мере.

Случилось там быть в гостях. Сознательно опускаю обстоятельства визита, иначе бы пришлось надолго задержать внимание, отвлекаясь от предложенной темы.

Дом был хлебосольный и приветливый от щедрот. Хотелось всё попробовать, а мне — командировочному — так особенно. Что я и делал, деля время застолья между неспешной беседой и всем тем, что Бог послал на тесно уставленном обеденном столе. Вобщем, было за что уцепиться взором и о чём вспомнить теперь по прошествии стольких лет. Мысленно, ловлю себя на том, что не хочется мне покидать ту обстановку тепла и доверия и уходить в воспоминаниях из тех райских кущ в тот самый сортир, который, как сейчас помню, стоял в стороне. Этакое, знакомое всем по архитектуре одиноко расположенное деревянное сооружение определённого назначения на участке этого дома. Пытаюсь выражаться как можно мягче, дабы не нарушать своё же приятное послевкусие после щедрого чревоугодия. И отдаю заодно должное архитектуре, а самое главное - бьющей в глаз чистоте и стерильности заведения. Здесь лишний раз находило своё подтверждение глубочайшее наблюдение о том, что личное - это далеко не общественное. Короче, колхозом там и не пахло. И не только им...

Нетерпеливо открываю заветную дверь в обозначенное святилище и застываю в вопросительной позе. Мне бы сделать свои дела по так называемой "большой нужде" в темпе укороченной программы и вернуться туда, где несколько секунд назад было замечательно — ан нет. Не суждено. А хочется. И даже — очень. И то, и другое хочется справить. Сами понимаете, — не графья, — говорено метким сравнением, моим любимым писателем Михаилом Зощенко. Стою и думаю — с какого бы конца подступиться к тому, что я увидел? Напрягаю свои, почему-то плохо работающие мозги, к тому же разбавленные закарпатским вином, решая уравнение всего-навсего нужника со множеством неизвестных. А именно — как оседлать то, что предстало перед моими, почему-то слезящимися от избыточного давления в животе глазами? Вроде бы — ничего особенного. Что из себя может представлять внутренняя конструкция сортира? Главное — это дырка в деревянном полу, а дальше — дело техники, знакомой всем, кто хоть раз позволял себе такое роскошество — посещать сей храм. Здесь же дырка оказалась не совсем в полу, а на каком-то возвышении. Я стал решать — как мне быть, призывая всё своё, довольно неплохо развитое пространственное воображение, подтверждённое когда-то дипломом инженера с хорошей отметкой в нём, в том числе, и по начертательной геометрии.

Залез, как обычно с ногами, основательно расположился в позе "орла" на предложенное строителями сортира возвышение и с целью, простите, дальнейшего, по возможности успешного прицельного попадания в дырку, посмотрел вниз. Вижу, и вместе с тем предполагаю, основываясь на многолетнем опыте, что траектория моих "вторичных продуктов" будет несколько отдаляться от границ дырки в полу. Посидел, подумал, изменил угол тела, а вместе с ним и всего остального. Снова проверил траекторию. Заметьте, не пользуясь даже гирокомпасом. Это ни к чему. Опыт и сноровка сильнее всяких там заумных приспособлений. Снова не сходится. Что делать? Встал, снова сел. Нет. Не выходит. На дворе морозец, а по мне от видимой безысходности уже струился пот, быстро остывая и холодя дрожащее тело, а особенно, его нижнюю половину с опущенными штанами. Я уже почти было поддался гаденькому такому чувству сотворить свои дела как есть: на пол — так на пол, но проклятое  воспитание, сидящее во мне и проклинаемое мною в тот момент мешало и не давало совершить предательство по отношению к устоявшемуся культурному наследию. Поэтому, между прочим, у меня всегда с лихвой хватало друзей. Но здесь не об этом. Во-первых, — упомянутые друзья здесь бы не помогли, да я бы их и не позвал; а во-вторых, — друзей не бывает много или с лихвой.

Наконец, ставя на карту всё, а прежде всего свою незапятнанную пока честь и репутацию, из последних своих сил я резко переменил диспозицию и превозмогая здравый смысл, развернувшись на 180 градусов, уселся, фигурально выражаясь, спиной ко входу. И — о, чудо! Расчётная траектория предстоящего "артобстрела" на этот раз с трудом, но всё же вписывалась своей кривизной в требуемые габариты, но при этом положении тела заметно ощущалась излишняя нагрузка на мышечный аппарат из-за неудобства позы. И тут, по-прежнему лихорадочно работающий мозг выдал новую вводную: в таком положении я не мог визуально через щели в двери контролировать подступы к сортиру. А защёлки на двери с внутренней стороны и не было. А вдруг кому-то ещё захочется туда? Удовлетворяясь уже найденным промежуточным решением уравнения, я выбросил одну из рук назад, не без труда просунул пальцы кисти руки в щель между досками, притянув дверь на себя, продолжая балансировать другой рукой, чтобы поддерживать равновесное состояние "орла", умудряясь при этом сохранять гарантию успеха, направляя в нужное место то, что для этого было предназначено судьбой. Главное — задача была выполнена, цель метко поражена, не считая пережитого. Прошу уже в который раз прощение за излишний натурализм. Да как тут без него?

Когда я вернулся в дом и рассказал схематично, не касаясь деталей о своей сортирной "одиссее", заодно ненавязчиво и исподволь пытаясь выудить главный секрет "святилища", мне ответили лишь радостными улыбками, сведя всё к шутке. Они даже себе не могли представить через что мне пришлось пройти! Я также, по понятным причинам, не был настроен углублять эту тему. Ведь в мире, помимо этих проблем, есть не многое, но всё же ещё кое-что значительное.

Уже намного позднее, ломая голову над этой, так и не разрешённой тогда задачей, я всё же пришёл к определённому выводу, приоткрывающему завесу этой тайны. И всё это о том, в чём тогда нельзя было заподозрить самого себя, будучи уверенным в свой непогрешимости и безапелляционности в поступках, не различая полутона, в том числе, и в бытовых мелочах.

А теперь серьёзно о главном. Готовы ли мы выслушать нечто нелицеприятное в свой адрес? Кто готов — тому и карты в руки. Кто нет — тому и шутовской колпак. 

Понятие "позор", обозначенное в названии на самом деле таким не явилось в полной мере и ограничилось тайно только моим собственным самоедством. Стараюсь найти оправдание своей темени и тут возникает спасительная мысль — я стал заложником стереотипа. Вторгся в другую культуру — забрался на постамент ногами, вместо того, чтобы просто сесть на чистые деревянные доски, на предназначенное для этого возвышение, накрыв соответствующим местом дырку в досках. Закреплённая картина общественных туалетов, создала в моём сознании образ вечно грязных, антисанитарных помещений для оправления естественных нужд с экскрементами вокруг и бурыми от вечного стояния лужами, не говоря уже об устойчивом удушливом "амбре". И в голову не могло прийти иное использование нужников, чем в позе "орла". Тело сложилось само по себе. Мораль сей басни такова — не возноси в себе "орла"...

Куда ж нам деться от Жана-Батиста, сами понимаете, — Ламарка, с его теорией о приобретённых признаках, отрицавшего доминанту наследственности и декларировавшего главенство приобретённых признаков под воздействием условий окружающей среды. Как-то так. Чисто философская тирада, не имеющая ничего общего с реальной наукой. Наоборот. Эта теория вступает в противоречие с достижениями современной науки. (В его оправдание надо сказать, что в то время ещё не существовало достаточной базы и приспособлений для строго изучения этой научной сферы). Однако, присмотревшись ближе и принюхавшись к родным просторам (читай — сортирам), теория Ламарка приобретает вторую жизнь и хотя бы на моём примере в немалой степени способствует осознанию происходящего с вытекающими из этого положениями правоты. То есть, различные качества условий проживания воспитывают в людях и воспринимаются, как некие закономерности, вырабатывая в них соответствующее привыкание и адекватные жизненные “стандарты”. Безразлично — нормальные эти условия или наоборот, не соответствующие духу времени и не поспевающие за ним. Другими словами, теория Ламарка может частично утвердиться в отдельно взятой стране. Что и требовалось доказать. 

Поняв это и что важнее — приняв, не могу не порассуждать на более общие темы, метафорично, насколько это возможно, проникая в механизм общественного сознания. Так ли мы живём, попирая грязной обувью то, что для этого не предназначено? Нарушая гармонию мира своими принципами, которые считаем безошибочными и априори единственно верными по образцу нашего караульного устава. Не учитывая особенности того окружения, которое имеет свои собственные традиции и взгляды, распространяя при этом свои, не всегда правомочные правила обустройства и законы жизненного уклада наперекор выработанным кем-то концепциям развития по их, чуждому нашим взглядам образцу. Говоря об отхожих местах, не к столу было сказано Владимиром Ильичём Лениным в его статье 1913 года "Три источника и три составных части марксизма": "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". "Верно", и вся недолга. "Верно", как аксиома, как разящий штык в хлипкие тела несогласных. Аргумент что надо! Не требующий доказательств. Я сказал! И точка. Об этом и сказ.

И ещё. С желанием не быть узко однозначным и с верой в пользу просвещения. Обращаясь к творчеству безвременно ушедшего замечательного русского писателя-сатирика Михаила Задорнова, замечаешь его некоторую стабильную направленность в отношении американцев и других иже с ними. Но, в основном, — американцев. Не воспринимаю его насмешки только узко по их адресу. Смею надеяться, что уважаемый писатель ставил задачи более значительного назначения и имел в виду в своих наблюдениях более широкие тенденции — тенденции воспитания отечественных потребителей культуры, основанные на рациональных подходах в их развитии, с использованием лучших образцов поведения и обмена опытом.

Заканчивается эта — почти смешная, во многом иносказательная история, давшаяся мне непросто. История, не ставшая исключением из правил, где ход повествования всё же лёг под каток неизбежности умозаключений по поводу вроде бы незначительного эпизода и вполне совпадающая по своей фабуле с утверждением — "Начал за здравие, а кончил за упокой". Пусть так. Главное, чтобы дело делалось. А там, глядишь — и воздастся: каждому — по деяниям, а всем вместе — по разуму. Не опоздать бы...