Сон о буре

Высокие раскидистые деревья закрывали все небо высокими ветвистыми кронами, такими большими, что сквозь них не пробиться яркому дневному свету – здесь царили сквозные тени и полумрак. И это место будто бы похоже на другое, хорошо знакомое: там, в балке между двух поросших лесом холмов, в непроницаемо густой тени живых деревьев-великанов громоздятся друг на друга мертвые стволы осин и вязов, сухие, с призывно растопыренными голыми ветвями, подобные обглоданным скелетам исполинских рыб.

Как тихо! Куда подевались все птицы? Здесь им раздолье, но ни одной не слышно. И все вокруг застыло, словно нарисованное, неподвижно и безмолвно.
Что же это за странное место такое – там, где стволы и ветки давно упавших друг на друга деревьев образуют нечто вроде шалаша? Ноги сами тянут туда, что-то манит под эти своды из костляво торчащих ветвей, чем дальше, тем больше напоминающих то ли лестницу, то ли лабиринт, и есть в них что-то зловещее, будто это и вправду кости какого-то неведомого зверя. Земля там влажная и пахнет как-то особенно. Всему виной этот запах – он и сладкий, и терпкий; волнующе свежий – ему нельзя сопротивляться, как не мог устоять перед ним тот древний зверь, когда-то съеденный земной утробой.

От земли по ногам ползет холод. Далёкий, едва уловимый гул доносится из недр, поднимается и нарастает. Земля начинает дрожать под ногами словно в лихорадке; земля гудит глухо и протяжно. Поднимается ветер, и тоже из-под земли. Он дует снизу вверх, словно хочет вырвать деревья с корнями, поднять и унести неведомо куда. Деревья насмерть напуганы. Они начинают стонать так же, как земная утроба. И боль, и ропот возмущения слышатся в этом стоне. А ветер со злобной яростью раскачивает их из стороны в сторону, гнет к земле и силится сломать. Скрипят тугие крепкие стволы, трещат и падают сбитые ветки.

И в сумраке ревущей бури – никого. Одни деревья воют голодными волками и листья, желтые, как старческая кожа, кружатся, кружатся над головой и жужжат, так настырно, будто жирные навозные мухи. Сколько ни маши руками, их не отогнать. От их наглого жужжания гудит воздух, оно перекрывает и яростный рев бури, и протяжные стоны терзаемых ветром деревьев, оно будто нарочно дразнит, все более походя на какое-то невнятное бормотание. Смутный смысл слов издевательски ускользает, вызывая слепую злость против невидимой враждебной воли, что скрывается за ними. Листья, насмехаясь, уворачиваются, не даваясь в руки и продолжая сплетничать на своем мерзком жужжащем языке, разлетаются и злорадствуют, будто бы сама буря уже не властна заставить их замолчать. И тут порыв бешеного ветра уносит их все, одним махом оборвав те, что еще остались на деревьях, а вслед за ним вдруг повисает прежняя мертвая тишина.
 
Он почувствовал, как что-то холодное и липкое опустилось сзади ему на шею. Он ухватил рукой большой мокрый лист, но тот приклеился так крепко, что не оторвать. Холод от склизкой мерзости мгновенно проник в спину, разлился по всему телу вместе с жутью, и тело отяжелело, стало как чужое. Такое чувство, что земля под ногами сейчас разверзнется и засосет в один миг, если только не освободиться от этой мертвечины. Вот уже и земля стала такой же мокрой и липкой, а лист все не отлипает, не отрывается, а только давит на шею, давит, будто по чьей-то злой воле, той же, что движет бурей, ломающей деревья. Или пока лишь силится сломать?..
Он с яростью рванул за отстающий край листа, уже не щадя собственной кожи, и…

- Вставай, сынок, пора! – позвал откуда-то сверху знакомый голос высоко над кронами деревьев, и в следующий миг все исчезло.
- Просыпайся, - повторил голос матери мягко, но настойчиво.

Он почувствовал, как ее холодная рука ласково скользит по его шее и открыл глаза. Увидев над собой родное доброе лицо, он улыбнулся, повернулся с боку на спину и поймал ее ладонь в свои. Материнская ладонь мигом согрелась от его тепла, и остатки сна слетели с него, словно шелуха с луковицы.

- Подымайся уже, Вить, а то в школу опоздаешь, - сказала мать, пряча улыбку, но все же по-прежнему ласково.

- Встаю! – заверил он ее и, усевшись на кровати, принялся одеваться.

Свет утреннего солнца проникал в хату, и от этого на сердце было радостно как всегда, когда после осеннего ненастья возвращается ясная погода.