Ганс

I.

Он стоял на стуле возле окна, медленно накручивая на руку веревку. Если бы вам не довелось детально присматриваться к данному зрелищу, вам бы наверняка пришлось принять Ганса Войташека за электрика, мучающегося с проводкой. Тем более что в окно проникала изрядная порция дневного света, а лампочка была выключена, что могло говорить о том, что именно этой проблемой занят человек перед нами.
Но, как часто бывает, любая картина – будь то бытовая, художественная или литературная – носит в себе намного больше, чем видится при поверхностном взгляде.
Если бы читатель был более внимательным, то наверняка обнаружил бы, что конечности Ганса испытывают определенный тремор, а одежда на нем явно не первой свежести – равно как и щетина на лице.
Окончательное же понимание, что происходит в этой ситуации, вы могли бы обрести, когда он неуверенным движением стал натягивать веревку на шею.
Казалось, в этот момент, когда смысл действа дошел до читателя и сошелся с его рефлексией, сама тишина стала представлять из себя нечто гнетущее.
Эта история так и могла бы стать типичной историей чьей-то неслучившейся, или, точнее, незавершенной, жизни, если бы не ирония происходящего.
Ведь я по своей чрезмерной заинтересованности так и не успел рассказать вам, читатель, что за тем окном, из которого разливался активный дневной свет, уже как месяц буйствовала война. По улицам города шли танки, снаряды активно сносили части прекрасной архитектуры, солдаты ругались на чужом языке.
Казалось бы, куда для такой черноты одного литературного произведения две трагедии: персональное нежелание жить и общественно-историческая смертоносность, которая, к сожалению, так ничему и не научила человечество сквозь годы и столетия.
Но сюжет наш имеет куда более дивный поворот, нежели могло казаться на первый взгляд.
Когда Ганс взял веревку для того, чтобы надеть на шею… в его доме грянул взрыв. Снаряд влетел в стену его комнаты, снеся саму стену вместе с оконном рамой и окном и отбросив Ганса на метр от случившегося. Наш пострадавший оказался оглушенным и около минуты думал, в какую сторону бы ему добраться на ощупь.
В итоге он кое-как нашел дверь и выбежал наружу. Так начиналась эта история 1945 года, происходившая на улицах тогдашней Праги.

II.

Оказавшись снаружи, Гансу открылось буквально картина-диптих, где, с одной стороны, происходила война, а с другой, как ни в чем ни бывало, город продолжа жить: мальцы разносили газеты с новостями о войне, женщины торговали пирожками на лотках, чтобы утолить голод войны, а мужчины важно ходили туда сюда в своих костюмах и подпирались тростями, что сложно даже было сказать, чем они заняты с таким напыщенным видом.
Такая разделенность, несколько болезненная двойственность была очень кстати и для описания самого нынешнего состояния Ганса. Он, как известный пражский писатель и сценарист имел талант вживаться в роли своих персонажей – возможно, именно это привело его к психическому расстройству, а возможно, потомственная предрасположенность по матери. Во всяком случае, сейчас это было сложно узнать, поскольку карта матери оказалась уничтоженной во время Первой мировой войны, а сама она не очень любила распространяться на эту тему.
В чем же состояла подобная двойственность нашего героя, возможно, спросите вы? Все довольно просто: оказавшись в ситуации войны, которая от тебя никак не зависит, единственным способом для себя контролировать жизнь Ганс посчитал возможность покончить с собой. А потому, как бы сейчас ни было смешно, он мыслил одновременно лишь о двух вещах: как бы не быть убитым снарядом и как найти укромное место, чтобы свести счеты с жизнью.

III.

Проклятый уличный шум одновременно склонял к тому, чтобы быть убитым и чтобы не найти никакого тихого угла, где можно претворить желаемое в жизнь. Ганс был похож на человека, который вколол себе определенное время назад дозу героина, и вот сейчас наступил момент ломки. Его глаза застилал туман, тело нервически чесалось. Он ненавидел, что не может позаботиться о себе в такой ситуации. Однако неожиданно он вспомнил о квартире своей минувшей любовницы, Барбары, которая перед самым началом войны, еще до полноценной оккупации, смогла покинуть Прагу и выехать в Берлин. Ее квартира, судя по всему, стояла пустой, а у него сохранился ключ.
Было решено непременно не терять времени и отправиться туда.
Как и полагал наш герой, квартира оказалась пуста. Она была прибрана и чиста, и сразу складывалось впечатление, что при отъезде хозяева наспех покидали это жилище.
Войдя, Ганс осмотрелся и вспомнил: вот, этот стол служил, безусловно, не только посредством утоления голода, но и разнообразным позам относительно сексуальных утех. Эту картину на стене он не помнил вовсе, потому что сам весил другую, а кран в ванной так и продолжал раздражающе и истошно течь, создавая определенный ореол безвременья в этом когда-то романтическом уголке.
Уверенным движением Ганс достал из бара бутылку с виски, взял стакан, налил и сел в кресло. Сделав первый глоток, у него от сердца отлегло. Алкоголь согрел кровь и он понял, что, наконец, сейчас все и случится. Он наливал стакан за стаканом, медленно и уверенно напиваясь. Наконец, когда бутылка была пуста, он, пошатываясь, пошел в ванну, где нашел лезвие, и вернулся в комнату. Осмотрев его со всех сторон, он представил, как это будет: толпа людей, охающая, ахающая, а на следующий день заголовки в газетах: «Известный писатель и драматург Ганс Войташек покончил с собой, не выдержав ужасов войны».
Снова сев в кресло, он слегка завел руку над запястьем другой руки, потом второй раз, третий, но она не подавалась. В итоге он выронил лезвие из руки и уснул.

IV.

Раздался звонок. Ганс не сразу понял, где он находится, но кое-как встал и последовал к источнику звука. Пока он шел, он несколько раз зацепился за ковер и даже раскинул в сторону тапочки, которых вчерашним вечером почему-то вовсе не заметил. Чертыхаясь и проклиная это новое утро своей жизни, он открыл дверь и увидел, что за ней стоит… мальчик лет восьми. Тот отчаянно просил:
– Дяденька, дяденька, пожалуйста, не прогоняйте меня. Я очень хочу есть…
Ганс на секунду тряхнул головой, пытаясь понять, не чудится ли ему эта картина и пытаясь прийти в себя от вчерашнего. После этого он равнодушно-пьяно вернулся в комнату, осмотрел полки, где должна была находиться еда, но ничего не нашел. Потому пошарил по своим карманам и неожиданно даже для себя самого извлек оттуда 100 чешских крон. Тут он вспомнил, что сам не ел несколько дней, а этих денег, по крайней мере на завтрак, могло хватить на обоих. В конце концов, не такой этот Ганс Войташек скверный малый, чтобы не угостить в свой последний день жизни пацана завтраком, сказал он сам себе.
– Ну хорошо, – ответил с той стороны двери Ганс. – Пойдем со мной.
– Куда? – спросил малец.
– Как куда? Завтракать.

V.

Они вышли на центральную площадь и отправились в одно из местных заведений. Ганс заказал себе тарелку супа и гуляш, а мальцу плова и запеченного карпа. Когда они оба сидели и сытно уминали завтрак, к ним неожиданно подошла женщина. Она остановилась у столика и пристально взглянула на нашего героя:
– Ганс? Ганс Войташек?! Как  я поражена и искренне восхищена.
Ганс смутился – особенно оттого, в каком внешнем виде находился и как жадно поедал столь небогатый завтрак.
– Я знаю вас! Я играла в Венском театре героиню по вашей пьесе! Позвольте представиться: Грета
Новак.
Ганс неловко закивал и сказал:
– Очень приятно.
– А я не знала, что у вас есть сын, - явно желала продолжить беседу дама.
– Это не… А впрочем, неважно.
– Но почему вы здесь? Что случилось? Почему вы в таком виде и в столь неблагополучном месте?
Ганс не знал, что ответить.
– Разрешите к вам присесть? – продолжала она.
Не успев услышать ответа, она уже сама выдвинула стул для собственной персоны и подсела к завтракающей паре.
– Знаете, это безумно мило, всегда безумно мило: мужчина с ребенком… В этом есть что-то крайне… трогательное. Но, право дело, если бы я не знала, кто вы, решила бы, что вы фермеская семья.
«Да, дамочка не отличается особой деликатностью, – подумал Ганс, –  но, с другой стороны, какой может быть спрос за правду?».
– Давайте я приглашу вас ко мне, – как громом среди ясного неба сообщила новоявленная Грета. – У меня потрясающие апартаменты в «Лорете». Приходите вместе с сыном хоть сегодня на ужин. Я обещаю, что вы будете под впечатлением. Позвольте мне оказать хоть какую-то честь человеку, благодаря которому моя карьера в свое время взлетела вверх.
«О да, - мямлил про себя Ганс, – помню я эту пьесу, написанную 7 лет назад. Тогда еще руки были тверды, сердце быстро, а разум молод. Ни алкоголь, ни женщины еще не истощали его так, как теперь способно было истощить элеменатрное физическое упражнение».
Ганс, услышав предложение Греты, по большому счету, был безразличен. Но он хотел очистить свою совесть, понадеявшись таким образом дать хоть какую-то возможную будущую поддержку мальцы.
– Хорошо, мы придем. – пробубнил Ганс и продолжил есть суп.
– Ой, это замечательно! – всплеснула в ладони Грета и добавила: - Правда, я буду очень ждать!
В итоге она грациозно поднялась со стула, так, что шлейф платья будто напоследок облизал его, и понемногу скрылась в пражском пейзаже.

VI.

– Все это было очень хорошо, – думал про себя Ганс, снова сидя в кресле дома Барбары. – Но я совсем не для этого выбирался из этого чертового социума, чтобы все это опять привело к обрастанию каким-то сомнительными связями. А получается что – на моей ответственности сейчас находится ребенок, вечером я приглашен к какой-то, судя по всему, популярной актрисе. То, от чего я активно бежал последние месяцы, снова захватывает меня в тиски… Нет, этого позволить никак нельзя… Но, как я уже решил, пацану нужна хоть какая-то зацепка в этом мире. И если я не могу ее гарантировать, то я могу дать хотя бы намек на нее.
Ганс сонно посмотрел на мальца:
Как тебя зовут?
– Мартин.
– Почему ты здесь, Мартин? Где твои родители?
– Их расстреляли немцы, но мать до этого спрятала меня в подвальном помещении, чтобы те не сумели найти.
– Выходит, ты совсем один.
– Да, господин…
– Ладно. Черт с ним. – Подумал про себя Ганс. Еще каких-то несколько дней никогда не мешали свершению задуманного. Придумаю, что делать с этим мальцом и вернусь к намеченному.

VII.

Вечером, как и приглашала Грета, Ганс вместе с Мартином пришли к ней в апартаменты. Она открыла дверь, встречая их в прекрасном вечернем платье.
– О, вы все-таки пришли! – искренне по-актерски она сыграла недоумение и пригласила пройти их внутрь.
Когда Ганс с мальчиком зашли, они увидели огромный стол, который буквально ломился от блюд. Вокруг же стояла масса антиквариата, который Грета с особой гордостью представляла гостям.
– Присаживайтесь. Сегодня я буду вашей маленькой хозяйкой большого дома – сказала она и засмеялась.
Мужчины неловко присели, а Грета и вправду начала бегать как заведенная, ухаживая за ними, будто они сто лет знакомы и являются ее самым дорогими гостями.
Ганс вообще не особо любил все эти светские условности, но за столом следовало вести беседу, а потому он предпочел нечто нейтральное – о политических делах на фронте.
Когда же ужин был окончен, Грета предложила уложить мальчика спать, а с Гансом сыграть в лото. Учитывая, что Мартин и вправду уже утомился, эта идея оказалась очень уместной. Грета вообще делала все очень уместно.
Когда мальчик был отправлен постель, Грета подошла к Гансу и налила еще ему шампанского, сказав:
– Итак, господин Войташек, мы с вами совсем одни. Можно даже сказать, что вы попались в мою маленькую клетку. – Она хихикнула и выпила свой бокал.
– Простите меня, пожалуйста, мои шутки иногда такие глупые, - продолжила она и отошла от стола. – Знаете, на самом деле вы потрясающий писатель. Мой отец тоже был писателем, даже входил в Союз Писателей Праги. Поэтому кое-чему в литературе он меня научил. А вы больше не пишете?
Ганс замялся:
– Нет, не пишу…
– Но почему?! У вас ведь так потрясающе получается!
– Моя последняя пьеса… Не имела успеха. Я разорился – морально и финансово и после этого решил покончить с литературой.
– Но как же так! Одна неудача, Ганс! – она назвала его по имени. – Неужели одной неудаче вы позволите сломить вас? Я не верю в это! Я ведь вижу ваш потенциал! – И она приблизилась к нему, пальцем отодвигая в сторону рубашку на его груди.
Сердце у Ганса заколотилось, он заметно покраснел.
– Что с вами, господин Войташек? Неужели у вас давно не было женщины?! – она снова захохотала.
– По правде говоря, да… - несколько дрожа ответил он.
– Ну что ж, это определенно можно и нужно исправить! – она приблизилась к нему еще ближе, обняла и... их губы слились в страстном поцелуе.
Ганс начал снимать с нее одежду, тяжело дыша и запыхиваясь, она тем временем покусывала мочку его уха. Когда он закончил с раздеванием, Грета указала, где в доме находится еще одна спальня, куда следует идти. Ганс схватил ее на руки и понес туда.

VIII.

Когда Ганс проснулся, ему показалось, что птицы за окном поют как-то звонче, а его взгляд стал более четким и светлым. Он посмотрел направо от себя – с ним рядом лежала Грета. Какая-то теплая волна пробежала по его телу, на глазах появились слезы, он отвернулся и заплакал в подушку.
От этого Грета проснулась и увидела плачущего Ганса:
– Что? Что с тобой?!
– Понимаешь, - сквозь слезу продолжал он. – Я думал, что это конец, я думал, что больше никогда… Последний месяц я только и жил мыслями о самоубийстве. Этот мальчик, который спит сейчас в соседней комнате… Если бы не он, я бы наверняка уже был бы мертв…
– Бедный мой… дорогой.
Он крепко обнял ее.
– Понимаешь, я не знал, что когда-нибудь снова смогу испытать человеческое тепло… Что я когда-нибудь… - и тут он запнулся, в его глазах появились искорки. – Грета, у тебя в доме есть печатная машинка?
–Да, конечно, в гостиной, а что?
– Тсссс, тихо, тихо, совсем ничего… - Он, голый как был, лишь накинув на себя белое одеяло побежал к машинке, достал бумагу, вставил ее и написал: «Прощение Иуды… Часть 1»…
В это время из соседней комнаты послышался голос:
– Папа! Папа! – Ганс повернулся в ту сторону и снова заплакал.

IX.

Год спустя, январь 1946 года
– Зачем ты попросила привести тебя сюда? – спросил мужчина, когда перед ним открылась картина с разбитой стеной и перевернутый стул, возле которого лежала веревка.
– Потому что мы должны помнить свое прошлое. Мы должны знать, кто мы есть и откуда пришли. Только так мы можем избавиться от этой боли, оставив ее. Только так – вначале приняв.
В дверях стояла на вид абсолютно обычная европейская семья: отец семейства: мужчина с окладистой бородой в дорогом костюме, женщина в шикарном английском платье и их сын, одетый по моде не хуже, чем отец, лишь со сноской на свой возраст и размер.
– А кроме того, – добавила она, - я хотела посмотреть, как живут гении. Теперь вижу – напряженно.
Они оба рассмеялись.
– Ну, нам пора, - сказал мужчина, зажав в руке три авиабилета, на которых значилось «Сан-Франциско». И вся тройка дружно развернулась и проследовала на шумящую улицу Праги.