Иван и Зяма- жили рядом...

 

 В ноябре 1990 года мы прилетели  в Израиль . В аэропорту  получили не только новые паспорта, но и деньги?  Было очень странно: до сорок трёх лет мне никто и никогда просто так не давал ни  копейки. И вдруг- огромная сумма незнакомых купюр?  Правда, через два дня почти  все деньги растаяли, как снег.  Съёмная квартира оказалась очень  дорогой…
Но я ни  минуты не сожалел ,  что приехал. Знал, что будет трудно на первых порах . Но, чтобы так? Мои ноги подкашивались от тяжести стальной балки, которую  переносил со своим чернокожим соплеменником.
-Всю жизнь мечтал, - подтрунивал   над собой. 
 И когда,  замурзанный, после  полдня  работы я  побежал в столовую, меня подняли за шиворот, мол, тебя еще не поставили на питание . Вот тогда  я  впервые  выругался по-русски. А во второй раз,  когда  валясь  от усталости, голодным сел в небольшой автобус, из которого меня  выпроводили. Оказалось,    не внесли   в список для подвозки.
Приехав назавтра на завод, чтобы не потерять работу, я увидел закрытую проходную. Был выходной!
Об этом объявляли всем на иврите, но так могли объявить и об  начале третьей мировой войны. Всё равно ничего бы не понял….
- Сынок, Израиль строится! - увидев меня, такого потерянного и измученного, - провозгласил мой отец Давид, когда я  ввалился в дом.
А я подумал, что он не из мира сего, сумасшедший. И позвонил по телефону второму не из мира сего, каким считал своего бывшего  климовичского редактора - Ивана Ивановича Журко.
В чём - то он был похож на моего отца? 
- Они хотят, чтобы я стоял перед ними на цырлах? Ха-ха-ха, - смеялся редактор, - показывая взглядом на здание райкома партии.
- Чтобы я опустил голову перед ними? - возникал отец, имея в виду всяких районных бюрократов.
Так вот,  звоню в Белоруссию своему бывшему редактору, который уже на пенсии, чтобы как-то его успокоить. Понимаю, что ему трудно, даже очень трудно оказаться в четырех стенах после многолетней активной работы и жизни. Мол, пришли молодые, пусть они и рулят. А он мне … вдруг начинает читать "Гефсиманский сад" Бориса Пастернака:

"Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.

 Лужайка обрывалась с половины,
За нею начинался Млечный путь.
 Седые серебристые маслины
 Пытались  вдаль по воздуху шагнуть…

   И дальше по памяти  куплет за куплетом. Куплет - за куплетом

Я хочу ему сказать, что каждая минута стоит деньги, что вчера жена, заработав гроши, купила на семью одну селёдку, и мы не знаем, как её делить на пять человек, что "корзина" заканчивается, что работы в журналистике не предвидится, что дорога назад закрыта, а впереди мрак и пустота, но прижав трубку к уху, слушаю стихи Пастернака, которые читает мой бывший  редактор.

 Видимо, поняв мое душевное   состояние, он мне тогда  сказал:
- Прошу  тебя, продержись несколько дней.
- А что будет потом? –
- Потом придёт моё письмо.
 И вот я его  получаю.
  Размашистым почерком Иван Иванович пишет:
- Шалом , Израиль!
 О, Иерусалим!
О, город городов!
  Начало всех начал!
 Исток трех религий мира!
 Иерусалиму три тысячи лет!
 Лучшие люди  всех эпох   всегда стремились к Гробу Господнему.
 И дальше пишет:
«Была весна, Иудея тонула в радостном солнечном блеске, вспоминалась "Песнь Песней": Зима уже прошла, цветы показались на земле, время песен настало, голос горлицы слышен, виноградные лозы, расцветая, издают благоухание…".
 А ниже приписка: Иван Бунин « Весна в Иудее».
 
  Я ещё не был в Иудее, не был возле Стены Плача и в Храме Гроба Господня в Иерусалиме, не видел красоту Мертвого моря, не был на месте Крещения Иисуса Христа. Ещё  не видел чудо из  чудес - Бахайский Храм в Хайфе. Не  видел ни Средиземное море, ни Красное, ни Тивериадское, ни Эйлат,   даже не был в соседнем Тель-Авиве - ещё нигде не был и ничего не видел, кроме  съемной квартиры и  торговцев на рынках, которые  увидев меня и таких же свеженьких, ничего не понимающих в реалиях израильской жизни репатриантов, горланили: "Эй-эй, Горбачев, иди сюда, иди сюда", но  уже знал, что   не пропаду на  этом разноцветном и диком, как мне тогда  казалось  Ближнем  Востоке.

Мой бывший  шеф  знал, как  меня спасти!

Если  он в то смутное время  оказался  вне дел  , то меня вообще заставили бы   молчать в тряпочку, с чем бы  никогда не смирился. 
И я понял, что  хуже не будет! Что должен благодарить   судьбу, время и Горбачёва за то, что он открыл границы.
   
Письмо моего бывшего  редактора обладало такой магией и силой, что  я уже знал: Нужно будет-  взойду на гору! Нужно будет- опущусь на дно моря!
Тем более, что рядом жил и находился такой же неугомонный, неутомимый и такой же сильный духом человек - мой отец Давид Златкин!
 Но одно дело, отец - родной человек!
Другое,  получить  духовную подпитку из далекой Беларуси  от   человека, который  сам нуждался  в моральной  помощи.
 
А позже было ещё одно письмо:

  -Словно  вижу  в вашей  новой жизни  твою прекрасную супругу Анну Львовну - очень обаятельную  и мудрую , от которого всегда исходят солнечные лучи.
 За роялем – твоя дочь  Евгения. Это  уже не та маленькая Женечка, что барабанила по клавишам пианино в моём кабинете. А рядом, с правой стороны- твой сын Игорь  в смокинге и с бабочкой. В комнате- твои внуки и внучки, которых  я уже не знаю…

 А помнишь, мой дорогой, как всегда  я  хотел написать про род Златкиных?  Но  хорошо понимал, какая поднимется  после этого  буча? Наш народ не привык к тому, чтобы еврейскую семью показывали  крупным планом. Власть разрешает  рассказывать только про одного еврея,   второго. И то мельком- без имён, с  одними инициалами.
 Слава  отцу твоему, и  матери, что родили и вырастили таких пять  сыновей!
Твоим родителям – от меня большой привет и поклон!
 
 Больше двух десятков мы  с тобой шли  вместе рядом - это почти треть жизни, а взрослой и того больше. А что запомнилось?
 Думаешь, труд, будни? Скорее всего, как были однокурсниками на журналистских
  курсах, журналистских Пленумах.
Помнишь, как  я сказал   тебе  на моём юбилейном вечере:
- На празднике много людей, а в последний день за гробом пойдут только единицы
Сейчас чувствую, что так оно и будет."

Вчитываюсь в мудрые, житейские строки беларуса Ивана Журко.

- Полных семь лет мы жили на улице Пролетарская плечом  в плечо  с  бедной еврейской  семьёй  Штерн. Я  им говорил, что Штерн в переводе с идиш- это " звезда". Что пройдут все  трудности- и  их звезда  тоже  взойдёт!
 Мои соседи уже далеко-  в Израиле . За тысячи километров я им хочу передать   
самый искренний привет и наилучшие   пожелания ,  как родным и дорогим людям!

Помню,  мы переехали на новую квартиру, прибегает  Зямочка Штерн. Как лучшему соседу-  ему самый лучший приём ! Выпили по сто грамм. Сидим и  вспоминаем…
 Как –то зимой  заболел   я со своей   женой. Так  Хана Штерн   в метель  и  через  сугробы приносила   нам  воду,  и ведро за ведром передавала через порог.
А я и Гриша-  сын Ханы и  Зямы вместе    резали дрова на две семьи. Я, редактор газеты, член бюро райкома партии, а он-   пацан!  Холодно?  Бросаемся снежками в друг друга!  Разогрелись? А теперь дрова- на» козлы»- и начинаем  работать! Нужно успеть обеспечить топливом два дома!
 

Ефим, ты  же помнишь, я с ними жил рядом.
  Мы купили телевизор, а у соседей  его ещё не было.
 Стучу  в стенку: "Зя-ма, Ха-на…"
- Что случилось, что? - с акцентом польского еврея вбегает в комнату Зяма.
 - Футбол! Футбол! Разве забыл?
-Еще же пять минут  до матча!
 
 Зяма  знал всех мировых  футболистов  и  безошибочно определял, кто победит в начавшемся поединке.
-- Давай  я тебя возьму на работу футбольным комментатором, - обращаюсь к нему.

-Не пойду!
- Но у тебя ведь такая тяжелая работа? Ходишь, убираешь улицы.
-Зато при  деле. Да у меня и  нет  денег, чтобы  кормить твою семью.
- Объясни?
- У тебя  работает уже  один еврей - Ефим Златкин. Возьмешь Зяму Штерна - самого уволят.
 Хохочем, хлопаем  друг друга по плечу, а Михайловна уже ставит на стол чашки.
Зяма стучит в стенку: "Хана, Хана, я купил сегодня печенье. Тащи в хату Ивановича.
 
  Мой дорогой! Сколько  томов жизни людей мы  с тобой исписали? Словно сами эти жизни с ними и прожили.
 
 Если Всевышний отведет мне ещё годы - я напишу  "Сагу" – о семье, времени и жизни, но боюсь, что его не хватит.
 
Коротко время пребывания человека на белом свете. Жизнь наша тогда  была бы   
 нормальной, если бы в 40 лет мы   могли подумать, что "оглобли уже повернуты с базара.
  Ну вот и расписался - четырех страниц мало, ибо от всего сердца.
 Привет Иерусалиму ! Жаль, что я  его так и не увижу ... "

 За прошедшие годы я исходил, изъездил Израиль,  открыл  его для себя и  написал  о нём много очерков.
 Но первым мне   открыл Иерусалим и всю страну   беларус  Иван  Журко, живший   с  евреем Зямой Штерн по соседству...