Третий побег 8 глава Бартоло

8. Бартоло
Наутро я не смог наступить на ногу. Опять инвалид, матка боска… С ночной смены заглянули французы, занюнюкали, поставили диагноз – растяжение. Затянули голеностоп восьмеркой, дали чьи-то тапочки, заранее еле доковылял до столовой, начали собираться бригады, вполголоса обсуждать, что спьяну двое немцев угодили под поезд. Еще, говорят, что еще из русского лагеря бежали… Такие байки время от времени вспыхивали искорками надежды на жизнь. Похоже на правду, приехал Иржи, проверил нашивки на пиджаках и куртках, настоятельно рекомендовал со старых перешить, если кто обновками завелся. Михась поплакался, что совсем поистерлись, мазутом заляпались, надо бы новые.
Чех ответил коротко:
– Закрой пыск!
Пришла моя очередь поныть, Иржи понял, что мы не пустые, но ответил в своей манере так смачно, что венгерята наши здриснули с пустыми кибелями к грузовику. Тут вмешался чех-новичок, что-то умилительно выговаривал по поводу грубости и хамства водителя… Совсем дурачок парень, похоже, необучаемый, вряд ли приживется... В лагере культурные ценности иначе выглядели, тут главное – ничем себя не выдать, чем ты или кто иной чем дышит.
Вечером нас вновь мастер позвал к себе, ему же нужно готовиться к зиме.
– Бернард, – старик позвал меня и всучил мне книжку, – отдыхать три часа, хорошо читать. Битте.
Книжка была основательно засалена, какое-то пособие для кочегара или помощника машиниста. Читать-то я не умел, а вот чертежи с рисунками были очень интересные и понятные…
Ребята принесли новости о свержении Муссолини в Италии. Там произошел дворцовый переворот. По приказу короля Муссолини был арестован, и правительство возглавил маршал Бадольо, но это трещали англичане, может, они что не так поняли… У нас никоим образом в голове не укладывались ни короли, ни дворцы, мы-то и сказок об этом не слыхивали, поэтому и не верилось, но пересказать следовало так, как услышали. Ну, посмеются старики, да и хрен бы с ними, переживем. Вроде 22 июля американцы захватили Палермо. Итальянские и немецкие войска отступили на линию Этны, чтобы было как уйти на материковую Италию (на Апеннинский полуостров). Худо-бедно названия запомнили, парижане разъяснят, если что, но лучше не спрашивать. Придется кому-то в лагерь топать, через чеха передавать новости не было команды… Точнее, такой команды вообще не было, но старики любили слухи собирать, шепнуть им нужно...
Нежданно-негаданно нарисовался тот самый офицер РОА прямо после ужина в нашей забегаловке. С зимы его не видели. Можно было подумать, что в приличном привокзальном буфете пиво кончилось. Ан нет, искал определенный сорт крепких сигарет. Я не стал дожидаться никакого знака и вышел, пока тот болтал с буфетчиком, ребята остались наблюдать в окно, сидя за столом.
И как мне себя вести? Попрошайничать, обувь чистить, так шапки нет… Самое простое – попросить сигарет, тем более он вальяжно вышел и рассматривал свою пачку, потом долго искал зажигалку, которую ему тут же услужливо предложил подошедший Жак.
– Хорошая погода, месье, – заметил он ему вместо приветствия.
– Да, в такую погоду надо в Италии отдыхать, курортный сезон, однако.
– На Ривьере тоже недурно, – ответил русский и указал мне рукой вперед. – Надо помочь с машиной, есть чем протереть?
Пока он любезничал с ремонтниками, я сбегал за ветошью.
– Еще помощники нужны, гер офицер?
Мы вышли на привокзальную площадь, он открыл капот своей легковушки, я что-то там натирал тряпочкой, а русский, тыкая пальцем в детали, вещал почти на ухо о том, что, вероятнее всего, именно мне надо отбыть ныне миланским поездом, что в третьем купе меня угостят конфетами, что на таком-то полустанке их надо отдать итальянцу.
Я опешил, конечно. Вот спрыгну на нужном километре, как мне знать, что это именно тот человек. Михась невозмутимо драил номера, Грицок крышу.
– Узнаешь, не перебивай. Машинист наш, на первой остановке войдешь с метелкой и совком в купе, подметешь и обертки, пройдешь через второй вагон и вернешься в кабину. Как тебе назад возвращаться итальянец расскажет.
 Он начал копаться в портмоне, демонстративно считая марки. Я не сомневался, что кто-нибудь да наблюдает за нами, поэтому глазел на действо, чуть не пуская слюни.
– Тебе нужен костюм, прогуляйся, оборванец, через площадь, там увидишь в переулке джентльменов с бабочкой за стеклом, просто скажи барышне свою фамилию, она поможет выбрать, и вернешь мне сдачу.
Русский потряс купюрами, прежде чем вручить их мне, рукой показал направление.
Я бежал в полном недоумении, он что, собирается тут ждать остарбайтера? На глазах изумленной публики?
В магазинчике одежды меня ждала одна любезность от фрау за другой. Она мягко объяснила, что жилетку-тройку мне еще рановато напяливать, сюда нужен джемперок с треугольным вырезом, так и галстук будет виден. А вот брючки придется подождать, длинноваты. Можно часок подождать, или доставят в мастерскую.
– Вы ведь Чарски?
Какая догадливая, я-то забыл назвать себя… Интересно, это она же на Галю с Ганкой кофточки примеряла, пока из гестапо ехали?..
– Чарски, – растерянно подтвердил я.
Про имя русский немец мне ничего не говорил… У меня сразу поджилки затряслись. Даже хорошему механику сто рейхсмарок за починку не платят. Фрау улыбнулась, усадила в кресло, удивленно глянула на дамские ботиночки.
– Какая аккуратненькая у вас ножка, – она присела на корточки с линейкой, но больше ничего не стала комментировать, а просто предложила чашку чая, пока она подберет размер и цвет.
– Битте… – еле вымолвил я.
Пока ее не было, девушка принесла мне действительно чай, крошечное печенье в три кругляшка и парочку конфет с собой. Ну, их-то я сразу сунул в карман, тут и гадать было нечего – именно эту сдачу ждет русский, и если я попадусь, один хер ничего не знаю, хер офицер…
В отделе детской обуви мне всё-таки нашли туфли под темно-синий костюм, с серо-белыми ромбиками джемпер, голубоватую рубашку, синие носки, платочек с голубой рамочкой по краю, черный ремешок под брюки. Я рассматривал себя в зеркало и не узнавал. Смазливый загорелый мальчишка-подросток, щенок щенком… Фрау копошилась у моих ног, помечая длину брюк. А и впрямь, пусть присылает на мастерскую, как вот я пойду сейчас с коробками и пакетами? Неудобно. Да и зависть добра не приносит…
Я рассчитался, денег даже осталось на легкие сандалии, которые мне фрау сразу предлагала взять, и я взял их с собой, попросив еще дюжину носовых платков. Ну чем мы хуже французов-то?! Хлеб в дерюжку завертываем… Еще попросил покупку просто завернуть, без коробки, мне показалось, или она и впрямь добавила к коричневым сандалиям бежевые фильдеперсовые носки, аж две пары?
– Это легко стирать, – пояснила она, – или вам цвет не нравится? Битте?
– Гут-гут, данке шён, – опомнился я и поспешил на выход.
– Ауфидерзе-е-ейн, – пропела она под звон колокольчика дверного, я только и успел поклониться, чуть лбом не стукнулся.
Михась всё еще надраивал дверцы, офицер РОА изволил обедать в ресторане, но появился довольно скоро. Я протянул сдачу вместе с конфетами.
– Алес гут, ауфидерзейн, – он сел за руль, и мотор завелся без проблем…
Мой новый костюмчик ничем не бросался в глаза среди пассажиров, ожидавших посадки. Джемпер я не надевал, галстук тоже, а вот сандалии по такой погоде в самый раз да с тонкими носочками. Разумеется, ногти с мазутной каемкой я подстриг, поскреб. В свободный час прогулялся к пассажирским путям, вернулся к поворотному кругу. Любил я поглазеть на это зрелище, да и миланский не зевну.
Выходящие из депо паровозы давали гудки, для меня они как приветствия, и я расплывался в улыбке в ответ, если мне махнули рукой из кабины. Не один я был такой зевака, с разных сторон подошли Грицко и Михась, присели, тыкали пальцем в колесики поворотного механизма, показывая и рассказывая новичкам.
Я прошел в само полукруглое депо в сторону ремонтников, найти нужный среди десятков других не составляло труда. Военные паровозы были серого защитного светлого цвета, это помогало выявлять трещины, да и железнодорожники отличали, а локомотивная бригада четко понимала назначение и опасности в рейсе. А пассажирские старички так и остались в обычной черно-красной окраске. Длиной всего-то двадцать три метра, ведущие колеса мне по грудь…
Скрипнула дверца, мне махнули рукой, я ловко поднялся и поклонился. Паровозная бригада из машиниста, механика была примелькавшаяся, конечно, старики-немцы.
– Гутен морген, – ляпнул я, мне в ответ просто кивнули – куда приткнуться и заткнуться.
Я зачарованно рассматривал тесное убранство кабины. Будка закрыта со всех сторон, соединение с тендером через брезентовые мехи, буферные фонари с затемнением, привод для выпуска пара вручную, кран продувки на ухватном листе, пресс-масленка для централизованной подачи смазки. Под сиденьями и от пола шло тепло. На лобовом листе топки ящик для подогрева пищи. Во как! Опрокидывающаяся внутрь шуровочная дверка была не совсем удобной. Кочегар из остовцев хмуро вел отопление силезским углем, то есть высокого качества. В лагере я его ни разу не видел, знать на особом учете как специалист какой. Говорят, хороший кочегар на своей лопате яишницу пожарит… Глядя на него, я в этом уже не сомневался.
– Тормоз Кнорра при экстренном торможении краном машиниста автоматически подает песок под движущие колеса, – пояснил мне механик, чтобы я, наверно, случайно не ухватился за него и не пытался ничего потрогать, о чём рассказывал машинист.
Днем поезда шли со скоростью 30-60 километров в час, а ночью это надо еще разгон взять до максимальной 80 км в час, что только на прямых участках можно сделать. Значит, десять часов пути до Милана, но мне-то надо гораздо раньше соскочить в полную неизвестность и обязательно вернуться.
Первая остановка была минут на пятнадцать, я проскочил во второй вагон, в туалете стояла свободная метелка и совок, а в коридоре уже мел дорожку какой-то остовец, я через тамбур перешел поспешно в первый вагон и таким же макаром начал мести. В третьем купе сидели трое, солидная фрау жрала шоколадные конфеты, два офицера делали вид, что она их не раздражает. Меня позвали прибраться, я подметал, не разгибаясь. Тут немец помоложе вынул несколько карамелек и положил на стол, приглашая меня взять угощение.
– Битте, битте, – подбодрил он меня.
Едва я протянул руку, немка смахнула их на пол со словами, что русские свиньи пусть с полу едят, мол, им не привыкать.
– Данке-данке шён, – я еще ниже поклонился и замел все обертки и конфеты в совок.
Как я домелся до туалета, сам не знаю. Сердце у меня работало как секундомер. Быстро выбрал из мусора бумажки, конфеты, вытряхнул мусор в корзинку, сполоснул совок и ужаснулся. Я не помню, здесь его надо оставить или вернуть на место. Так… выйти я должен через второй вагон, значит, снова надо пройти коридором и положить там, где взял.
Мне не показалось, проводник второго вагона удивленно взглянул на меня, когда я выходил на платформу, я слегка поклонился ему и смешался с толпой, незаметно пробираясь к паровозу. Прошел к началу платформы в тень, соскочил вниз и пошел вперед руки в брюки, поглядывая на семафор. Вот гудок, тогда я оглянулся, никого следом нет, да и темень, только рельсы блестят, чуть пробежал вперед и, вскочив на ступеньку, рывком поднялся в кабину…
Прожектор выхватывал столбы, я ждал свой километр. Обзор из будки был неважным, вернее, отвратительным, поэтому механик или машинист, часто отодвигали меня и высовывались в окно, сверяясь со своими часами. Расписание – дело серьезное. Но скорость они задали приличную, так что я по торможению уже пойму, когда будет пора…
Прекрасно зная обустройство подъездных путей к станциям, ничего отличительного в полустанках я не заметил, а поэтому решил перестраховаться и сойти на следующем километре. Мне даже кувыркаться не пришлось, сошагнул со ступеньки вперед бегом и в сторону – с глаз долой, а то мало ли пассажиры глазеют в окна, или проводники готовятся к остановке.
Это не было лишним, у столба никто меня не ждал. Я осмотрелся, идти назад по шпалам – слишком заметная цель из меня получится. Скоро и светать уже начнет. Я перешел с условленной стороны на противоположную, спустился с насыпи, нехотя побрел к месту встречи. Никаких посторонних звуков не было, сандалии промокли в траве и чуть причмокивали, хоть снимай. Я замер, затаился, присел на корточки. По тонкому гудению рельсов я уже понял, что идет поезд. Итальянский, военный, не иначе затариваться на нашу станцию. Прожектор сделал мне прекрасный обзор далеко вперед, ничего подозрительного не мелькнуло. А ногам было холодно и мокро после паровозного подогрева, но так надежнее…
Куда меня нечистая несет? Будь оно всё неладно… А оно всё неладно, хошь не хошь – топай себе…
Я еще немного отступил в сторону от путей, вроде и не роса уже, закатал брюки, засунул в карманы пиджака сандалии. Что это? Болото? Нет, вроде вода переливается. Завернул рукава рубахи и пиджака, да и пошел на четвереньках. Разумеется, нужный километр я специально прошел мимо, еще выждал чутко прислушиваясь. Журчит, явно ручей. Вскоре я обнаружил источник, наткнувшись на трубу, выходящую далеко из-под насыпи. Сколько это – метров триста? Здесь, пожалуй, и перейти на нужную сторону легко, и спрятаться, если в самой трубе засады нет. Я стал пробираться к ручью, дальше он утекал вниз по склону. Вода или канализация? По запаху тянет тиной, зайдя по  щиколотку, сбоку заглянул вовнутрь. А не видно ни зги, надо проходящего поезда ждать, помыл руки, понюхал, хотелось и попить уже. Расквакались лягушки, можно надеяться, что чистая, не усрусь…
Бартоло начал меня высвистывать, прям соловей итальянский. У меня на душе отлегло, так макизары оповещали при подходе к пещерам… Я откликнулся жутко фальшивя, как он говорил, что мне элефант по ушам ходил… Переходить я не стал через пути, шел навстречу, но понизу. Со слухом у итальянца было гораздо лучше, он вырос во весь свой рост на насыпи, я аж присвистнул от безрассудной смелости партизана. Чтоб ему. Он сбежал с насыпи и кинулся обниматься, чуть не сшиб меня с ног, ну полный придурок.
Мы резво стали спускаться по склону вдоль того самого ручейка, продирались сквозь высокую траву, заросли и оказались то ли у запруды, то ли озерца. Бартоло не напрягался говорить на немецком, Мишель плюнул учить его. Проще выучить итальянский, да и понять его, всегда азартно машущего руками, играющего бровями, глазами, каждой черточкой лица, было легко. Ну да, он ждал Васыля, как самого рослого и сильного из нас, расстроился, выстрочил непереводимую тираду в небо. Пришлось подергать его за свитер, чтобы перестал скакать и махать крыльями.
Он вытер губы и сообщил, что будет кормить меня. Мы и на самом деле вышли к озеру, проплыли на другую сторону на лодке, там на камнях под кострище лежал железный круг – крышка от бочки, а в траве припрятана и корзинка, и вино, даже виноград кисловатый ранний, рыболовные снасти. Наконец, он извлек сковороду широченную, поставил на круг и развел огонь сначала спиртовкой, затем подкладывал нарубленные сучья. Мне не верилось, что можно так вот свободно партизанить, было страшновато. Он, уже успокоившись, размеренно и медленно рассказывал о последних событиях, что англичане с американцами помогут, и свободная Италия объявит войну Гитлеру, чтобы я не сомневался. А всех приспешников перевешает. Я смотрел на его кепку, горящий взор, быстрые движения, и, казалось, попал в какой-то нереальный мир.
В сковороде хорошо так зашкворчало, он деревянной лопаткой быстро перемешивал, прицокивал, пробовал, перемешивая нарезанные кружками помидоры с разными травами, чесноком, луком. Вино было сладковатым, я разбавил его немного водой, это не французская кислятина. Такой яишницы я, конечно, никогда не ел. Он малость ее пережарил, что ли, немножко резиновая получилась. Но зато много и сытно.
Забрав у меня конфеты и бумажки, он долго рассматривал каждую, смотрел куда-то на всходящее солнце, словно бы в уме что-то подсчитывал, потом на пальцах. Потом провел меня камышами к лежке, велел поспать, искупаться, если хочется, а ему надо срочно уйти до вечера. Всё остальное вечером, и беспокоиться не надо, место это охраняется издали. Чужой без шума не пройдет. Я снял пиджак, рубашку, чтобы не запачкать, накрылся клетчатым пледом и сразу провалился в сон.
08.07.22